— Что с тобой? — не на шутку перепугался Миша.

— Что-то с ногой.

— Что? Ушибла? Растянула?

— Не знаю… — Галя осторожно шагнула. — Больно!

— Можно посмотреть? — нерешительно спросил Миша.

— Все равно ничего не увидишь… — И, сделав еще один шаг, призналась: — Нет, не могу!.. Что же делать?

— Я сбегаю, предупрежу их, чтоб подождали. Где стоит машина?

— Во дворе дома. В одном из дворов. Только я не знаю, как эта улица называется…

— А ты скажи, как туда пройти?

— Как? — Галя на секунду задумалась. — Надо дойти до переезда…

— До переезда? — удивленно переспросил Миша.

— Да. А там свернуть налево, а потом… Нет, все равно ты ее не найдешь!.. Пошли! — Галя взяла Мишу под руку.

— Куда ты пойдешь с такой ногой?

— А что нам делать? — И она, держась за Мишу, молча превозмогая боль, дошла до середины следующей доски и встала.

— Галя! — вдруг сказал Миша.

— Что?

— Дай я тебя понесу!

— Еще чего!

— Но другого выхода нет, — жалобно произнес он.

Галя бросила на Мишу короткий непонятный взгляд и снова двинулась вперед. Но на этот раз она не прошла и половины доски. Остановилась и тихо сказала:

— Я тяжелая…

— Чепуха какая! — воскликнул Миша. — Я на воскреснике мешки по восемьдесят килограммов ворочал!

— По восемьдесят? — не то удивляясь, не то оценивая, повторила Галя.

— А некоторые мешки были даже по девяносто килограммов!

— У меня пятьдесят два…

— Ну, тут и нести нечего! — Миша сделал шаг в сторону и примерился взглядом, — Только как лучше взять?

— Ну уж этого я не знаю, — усмехнулась она в темноте.

— Положи мне руку на плечо…

Галя послушно положила.

Затем, пугаясь собственной решительности, Миша обнял Галю и неловко поднял ее. И хотя она и в самом деле не была тяжелой, первые метры дались ему нелегко. Он шел, стараясь держать ее как можно дальше от себя, затрачивая на это массу лишних усилий. Ему казалось, что стоит ему только опустить ее себе на грудь, как она тут же заподозрит его в нечистых мыслях. Но такое напряжение было чрезмерным даже для его сильных и длинных рук. С каждым шагом они слабели. И вот это случилось. Галя лежала на его руках, обняв его за шею, плотно прижавшись к нему всем телом. Но совесть Мишу уже не мучила. Он сделал все, чтобы этого не было. И Галя не могла не знать, каких усилий ему это стоило!

Осторожно ступая по доскам, едва различимым в темноте, Миша шаг за шагом продвигался вперед. Несмотря на то что нести теперь стало легче и удобнее, он ощущал, как постепенно тяжелеют, наливаются свинцом руки и ноги… Хорошо бы устроить хотя бы короткую полминутную передышку!.. Но сказать об этом у него язык не поворачивался: пройдено всего каких-нибудь тридцать-сорок метров, а он уже скис!.. И надо же было ему хвастать, где и какие мешки он ворочал!

А Галя, догадавшись о его состоянии, уже говорила:

— Миш! Дай я лучше пойду пешком!..

И даже сняла с плеча руку.

Но Миша лишь крепче обнял девушку и молча, не глядя на нее, продолжал идти.

— Миш! Тебе ведь тяжело… — жалостливо убеждала она, сознавая в то же время, что никакие уговоры уже ни к чему не приведут.

Перед ее глазами плыл Мишин профиль. В нем было все незнакомое. Напряженное, резкое, мужское. С тревожным недоумением она вглядывалась в изменившиеся черты Мишани-Мишули-Мишуни, и сердце сжималось от томительных предчувствий…

С чего начинается день в нормальной редакции? Непременно с каких-либо неотложных дел, связанных с выпуском газеты. У меня же — с очередной выходки моего заместителя.

Вот и сегодня. Только я зашел к себе в кабинет, как тут же влетела Зина с грудным на руках. Вид у нее взъерошенный. Все надето на скорую руку. Блузка и юбка съехали набок.

— Что случилось?

— Володька пропал!

— Как пропал? Он же в доме отдыха!

— Нет его там.

— Как нет?

— Да так и нет! Позвонила я утром, хотела его попросить, чтоб съездил в Ленинград, купил мне три метра тюля. А мне отвечают: «Не знаем, где он. Его уже второй день нет. Наверно, домой уехал!»

— А может быть, он уже дома? — несмело предположил я.

— Ты что, Петр Петрович, смеешься надо мной?

В общем, она и Макаров два сапога пара. Будь Зина моей женой, я бы и дня не вытерпел. Разве можно так жить — чуть что, бежит жаловаться на него? А он не только терпит, но еще и процветает при ней. Одну другой хлестче шутки отмачивает.

— Петр Петрович, помоги найти его. — В ее голосе появились жалобные нотки.

— Сейчас все брошу, побегу искать!

«Вот он у меня где, твой Володька!» — так прямо черным по белому и написано на моей физиономии. А она заметила это и сказала:

— Все-таки два дня, может, случилось чего?

— Ах, мы еще сомневаемся! Разве был хоть один день, когда с ним ничего не случалось? И вообще, — продолжал я, — Макаров сейчас в отпуске. Мне не подчиняется. Где он там ходит, где он там бродит, меня не касается!

Выпалил и тут же пожалел. Я забыл об одной Зининой особенности: она могла приходить в ярость лишь на общем спокойном фоне. Когда же еще кто-нибудь начинал кипятиться, она становилась холодной и ироничной.

Она сунула Ниночке в рот выпавшую соску и этаким невинным голосом спросила меня:

— Ты это кому говоришь, мне или себе?

— Тебе! А кому же еще? — разозлился я.

— Не плаць, Нинок. Дядя сютит! — посюсюкала она над дочкой.

А Ниночке-то всего шестой месяц, и понимает она ничуть не больше, чем ее чокнутые родители.

И, окинув меня своим особым взглядом, который я знаю уже двенадцать лет, вышла из кабинета.

Иди-иди!

Может быть, у него и началось все с семейной жизни? Хотя, говорят, он и до женитьбы был с приветом…

Я снял трубку, заказал междугородную.

— Это Шнырьков. Примите два заказа. Дом отдыха «Красные зори». Директора. И второй — Управление внутренних дел. Силантьева. Сперва — дом отдыха, а потом Управление. Жду.

Минуты через две меня соединили с домом отдыха. Все было правда. Вот уже два дня, как Макаров тайком, ничего не сказав администрации, уехал из дома отдыха. Не исчез, не скрылся, не пропал, а уехал. Что ж, пусть будет так — уехал. Но если уехал — то куда? Этого они сказать не могут. Может быть, знают соседи по комнате? Нет, все в один голос заявляют, что он никому ничего не говорил. Просто забрал вещички, и был таков. Ах, все-таки забрал вещи? Ну, мыльницу, зубную щетку, книжки. Чемодан, который хранится в кладовке, он не взял. Значит, рассчитывал вернуться? Возможно. Но назад они его уже не примут. Сегодня будет подписан приказ об его отчислении из дома отдыха. Чемодан он, конечно, может взять. Вот и все сведения, которыми они располагают. Не густо. Увы, больше ничем не могут помочь. Тогда всего доброго. До свидания…

Управление дали сразу после дома отдыха.

— Майора Силантьева!

— Кто спрашивает?

— Его товарищ, Шнырьков.

— Одну минутку. Он где-то здесь. Сейчас посмотрим.

По-видимому, он был где-то близко.

— Майор Силантьев у телефона.

— Юрка, привет!

— А, Шнырек! Ну как ты там живешь?

— Как всегда, от одной макаровской выходки до другой.

— А сейчас что он у вас там отколол?

— Ни больше ни меньше как исчез.

— Ну и радуйся! Хоть отдохнешь без него!

— Все-таки живой человек. Первый зам!

— Ты что хочешь, чтобы я объявил всесоюзный розыск? Ни черта, побродит день-другой и придет!

— Уже два дня прошло.

— Он что, от семьи умотал?

— Нет, из дома отдыха.

— Ну, тогда все понятно! Я и сам однажды дал деру оттуда! Скучища страшенная!

— Но ты хоть домой вернулся. Или тоже куда подался?

— Ну ладно, — оборвал пикировку Силантьев. — Чего тебе от меня надобно?

— Помоги разыскать его.

— Прости, Шнырек, но я сейчас очень занят.

— Я понимаю. Но Зина в отчаянии. Чуть ли не вдовой себя считает. Ты же понимаешь: трое детей…