— Скольким раненым вы оказали помощь? — спросил я.

Сперанский замешкался с ответом.

— Что случилось?

— В первую ночь помогли восьмерым.

— А вчера? А сегодня?

— Нам сказали, что раненых перевяжут и без нас, что наше дело только таскать их на носилках.

— Кто сказал?

— Командир санвзвода.

У меня вытянулось лицо:

— Кто?!

Он повторил:

— Новый командир санвзвода.

Я обалдело смотрел на него. Потом собрался с духом и потребовал объяснений. И вот что выяснилось. Ночью объявился незнакомый старший лейтенант, назвавшийся командиром санвзвода. С ним были санинструктор и два санитара в военной форме. Они заняли одну из пустых землянок на берегу и устроили там медпункт. Когда начался обстрел и появились первые раненые, обе группы, разумеется, столкнулись нос к носу. После недолгого выяснения отношений старший лейтенант принял под свою высокую руку мое отделение.

— Проведите меня к нему, — приказал я Сперанскому.

Тот молча двинулся под гору.

Новый медпункт я разглядел издалека — около него на шесте трепыхал флажок с красным крестом, сидели и лежали раненые.

Что же это все могло значить? Я не знал, что и думать.

Мы вошли в землянку. Ее стены и потолок были обтянуты белыми простынями. Чистота, порядок. Под стать общей белизне и лицо старшего лейтенанта — бледное, с бесцветными, слегка вывернутыми губами. Он точными и уверенными движениями перевязывал раненого.

— Вам что? — неприязненно спросил он.

— Нужно срочно поговорить.

— Подождите снаружи, — кивнул он головой на выход.

Я едва не задохнулся от возмущения: он осмелился указать мне на дверь!

— Сперанский, пошли!

Я отшвырнул брезентовый полог и вышел из землянки. Не оглядываясь, что есть духу зашагал в гору.

Вскоре меня догнал Сперанский.

— Зря вы…

— А кто ему дал право так разговаривать со мной? — негодовал я.

— Так ведь раненые не виноваты? — раздумчиво упрекнул он меня.

От этих пронзительно тихих слов все внутри у меня мгновенно застыло. Он прав: никакие обиды, никакие личные соображения не должны заслонять главного. А главное — это раненые.

Сделав еще несколько шагов в гору, я решительно повернул назад…

Дожидаясь у медпункта старшего лейтенанта, я незаметно втянулся в разговор с одним из санитаров — рыжим ефрейтором со значком авиадесантника. Тот ничего не скрывал, и вскоре я знал о новом командире санвзвода если не все, то многое. Они вообще были не из нашей армии. Это меня очень обрадовало. А то я уже начинал подумывать о грандиозном подвохе со стороны подполковника Балакина.

В целом я был доволен случившимся. Еще бы, такая тяжесть свалилась с плеч. Мои заброшенные, предоставленные самим себе санитары первого отделения нежданно-негаданно обрели руководителя, которого я не мог им предоставить. Лундстрем же пока нужен был там, на левом берегу, — его присутствие развязывало мне руки. Во всяком случае от объединения с чужими медиками дело лишь выигрывало. Досадно только, что человек, с которым предстояло работать, видно, грубиян каких мало. Но другого выхода у меня нет: мы должны, мы обязаны найти общий язык!

Между тем он по-прежнему вел себя недружелюбно. Несколько раз выглядывал, бросал на меня неприязненный взгляд и просил зайти или внести следующего раненого. Я упрямо продолжал сидеть и ждать, хотя меня все время подмывало встать и уйти. Пока он занимался ранеными, я не имел права выражать какого-либо неудовольствия.

Но вот наконец наступил момент, когда он, закончив все перевязки должен был удостоить меня вниманием. Однако прошло минут десять, прежде чем он подошел ко мне.

— Ну, что у вас? — спросил он, уставившись в меня своим недобрым взглядом.

— То же, что у вас, — ответил я сидя.

В его глазах пробежало недоумение.

— Кто вы такой?

— Командир санвзвода, — сощурился я.

Теперь лицо вытянулось у него.

— Кто?

— Командир санитарного взвода, — и я назвал гвардейский танковый корпус, которому мы были приданы.

— Это ваши? — кивнул он в сторону нашей землянки. Впервые в его глазах появилась озабоченность.

— Наши, — сказал я, не сводя с него насмешливого взгляда.

— Вы собираетесь их забрать?

— Да нет, совсем наоборот!

— Что наоборот?

— Оставить их в вашем подчинении. — Последние слова я произнес так, как будто вручал ему по меньшей мере командование над всем нашим корпусом.

И вдруг старший лейтенант улыбнулся своими некрасивыми вывернутыми губами, тихо и задушевно спросил:

— Спирт пьешь?

— Пью, — ответил я, хотя никогда еще не пил ни спирта, ни водки. Даже красное вино я попробовал всего один раз — перед отправкой на фронт.

— Давай лапу! — сказал он, протягивая руку.

Я подал свою. Он помог мне встать и, хлопнув по плечу, сказал:

— Пошли!

Мы спустились в землянку. Там он достал из походного ящика бутылку с прозрачной жидкостью, две мензурки и налил в них ровно по пятьдесят граммов.

— Наркомовская норма. Так будешь пить или с водой?

— Так! — героически ответил я.

— Дают танкисты! — в его глазах промелькнула едва заметная усмешка. Он отвел взгляд в сторону и подал мне полную мензурку.

Я уже готов был опрокинуть ее таинственное содержимое в рот, как в землянку с грохотом ворвался рыжий ефрейтор.

— Товарищ старший лейтенант! Там снарядом машину с автоматчиками накрыло!

— Где? — Мой коллега опустил мензурку на стол. В воздухе запахло пролитым спиртом.

— Наверху, у села! Полно убитых и раненых! А по соседству ни врачей, ни фельдшеров. Даже перевязать некому!

— Лейтенант! — обратился ко мне мой новый знакомый. — Берите своих — и наверх! Мы догоним!

Мы взобрались на первую высотку. За желтеющим кукурузным полем начиналось большое село. Плотная завеса дыма и пыли поднималась за дальней околицей. Громко и отчетливо долетала каждая пулеметная и автоматная очередь, каждый винтовочный выстрел.

И здесь всюду овраги. Только вскарабкались, как снова надо спускаться. А потом опять вверх — вниз, вверх — вниз.

Везде окопы, траншеи, колючая проволока. Еще два дня назад эти овраги по многу раз переходили из рук в руки. Кругом следы ожесточенных схваток — опрокинутые и разбитые орудия, сожженные танки и самоходки, покореженные и втоптанные в землю винтовки и автоматы. Повсюду золотились гильзы.

В то время как танки и пехота дрались уже по ту сторону села, минометные и артиллерийские батареи находились еще на прежних огневых позициях.

Прямо над нашими головами проносились мины — их тут же, у нас на глазах, закидывали в стволы сноровистые работяги-минометчики. И сотрясали воздух, рвали барабанные перепонки стоявшие совсем рядом орудия.

Мы бежали по селу, то и дело кланяясь, — чуткое ухо улавливало посвист шальных пуль.

— Вон она! — крикнул мне Сперанский.

Из-за деревьев, обступавших хатки, показалась развороченная снарядом автомашина. Она стояла поперек дороги, и около нее толпились люди.

— Быстрей! — подгонял я санитаров.

Несмотря на грохот близкого боя, я слышал, как позади тяжело бухали сапоги Сперанского, дробно стучали ботинки остальных санитаров.

Нас заметил и двинулся навстречу офицер. На погонах сверкнули два просвета. Майор-артиллерист!

— Доктор? — спросил он.

— Да, — ответил я, смутившись. В конце концов, на фронте всех офицеров-медиков называли докторами, — а чем я хуже других? Майор сообщил:

— Из двенадцати пятерых наповал. Остальные ранены.

— Тяжело?

— Есть и тяжело…

Солдаты расступились, пропуская нас. Раненых старательно, но неумело перевязывала молоденькая девушка-санитарка. Убитые лежали чуть поодаль. Два солдата натужно тащили от машины еще одно изуродованное тело.

— Пустите! — сказал я девушке.

Она сразу уступила мне место возле раненого. Сперанский принялся за второго бойца.