Впрочем, связисты, спешившие на ту сторону, ничего этого не знали. Они полчаса назад прибыли из запасного полка и направлялись в одну из действующих частей — для восполнения потерь. Для них самое страшное начиналось там, на плацдарме, а переправа представляла собой лишь путь туда. Во всяком случае мне так показалось. Уж больно спокойно и безмятежно они сели в лодки, отчалили и вот теперь преодолевали все насквозь прострелянные метры речного пространства.

Единственно, чем они были озабочены, это не очень отрываться друг от друга. Лейтенант то и дело напоминал гребцам:

— Опять отстали!

И тогда связисты снова нажимали на весла.

Прямо над нашими головами с металлическим ревом пронеслась шестерка «ИЛов». Они прошли низко над правобережными холмами и ревущим штопором ввинтились в гремящую толщу боя.

Солдаты живо комментировали:

— Сейчас дадут немцам жизни!

— А что? Знай наших!

— «Горбатенькие» не подведут!..

Внезапно небо над нами наполнилось треском пулеметных очередей и громом орудийных выстрелов.

Резко набрав высоту, уходили отбомбившие и отстрелявшие весь свой боекомплект штурмовики. Их преследовало несколько «фокке-вульфов». Один «ИЛ» вскоре задымил и пошел на снижение. В этот момент из-за солнца вынырнули шесть «ястребков». Они молниеносно атаковали немецкие истребители. Огненные трассы разрисовали небо густой и рваной сеткой. Все смешалось. Где наши самолеты, где фашистские, разобраться было невозможно. И вдруг мы увидели, как пламя охватило один из «ястребков». Самолет стал падать крутой спиралью. От него отделилась темная точка. Затаив дыхание мы следили за свободным падением пилота, который стремительно приближался к воде. Когда до нее осталось всего метров сто — сто пятьдесят, над летчиком наконец раскрылся серебристый купол парашюта. Мы облегченно вздохнули. Но тут же нами снова овладел страх за пилота — сейчас его подстерегала новая опасность. До берегов было далеко, и широкая глубокая река терпеливо поджидала свою очередную жертву.

Обе наши лодки немедленно повернули к месту будущего падения, до которого было по меньшей мере метров триста. Господи, только бы успеть!

Летчик мгновенно погрузился в воду, и его медленно накрыло огромное полотнище.

Никогда в жизни, наверное, связисты так не работали веслами, как в эти минуты.

Парашют течением отнесло в сторону. На поверхности воды показалась голова. Она то исчезала, то появлялась вновь. Летчик выбивался из сил. Хорошо, что ему как-то удалось освободиться от парашюта. Однако набухшие одежда и обувь тянули его вниз, и неизвестно, сумеет ли он продержаться до нашего подхода…

Теперь до него было метров сто.

— Ребятки, ну еще маленько, ну еще маленько, — упрашивал гребцов лейтенант.

Один солдат на нашей лодке и двое на той скинули с себя одежду и стояли в чем мать родила, готовые в любое мгновение прыгнуть в воду. Сбросил свою кожанку и стал расстегивать ботинки Панько…

Вдруг летчик что-то крикнул и снова скрылся под водой.

Прошла одна долгая секунда… другая… третья… четвертая… целая вечность, а он все не появлялся.

Даже я, не умевший плавать, машинально подался к борту. А о других и говорить нечего. Разом бросились в воду трое связистов. Последним прыгнул Панько. Посмотрел на меня, дурашливо перекрестился, набрал воздух и нырнул.

— Мина! — неожиданно воскликнул лейтенант.

Я обернулся и увидел, как метрах в двадцати от нас взметнулся и осел водяной столб.

— Вот паразиты! Ведь видят же, что человека спасаем! — возмутился лейтенант.

Нараставший свист второй мины прижал нас к днищу. На этот раз столб воды поднялся за передней лодкой.

Третья и четвертая мины разорвались неподалеку от ныряльщиков. К счастью, осколки никого не задели: все четыре головы одна за другой замелькали на поверхности.

Несмотря на обстрел, солдаты и Панько продолжали нырять, но все безрезультатно.

Оставаться дольше было бессмысленно. И все-таки лейтенант никак не мог решиться отдать приказание о прекращении поисков. Его, как и нас, мучило сомнение: а что, если летчик где-то рядом и его можно еще спасти? Но и рисковать своими людьми он тоже не хотел.

В этот момент за нашей кормой разорвалась пятая мина. То ли взрывной волной, то ли осколком выбило кое-где шпаклевку, и лодку начало медленно заливать. Кто чем — касками, банками, саперными лопатками — стали вычерпывать воду.

— Назад! — крикнул спасателям лейтенант.

Трое из них поплыли к лодкам.

Всплывший последним Панько отчаянно закричал:

— На пидмогу!

Рядом с ним безжизненно шевелилось тело пилота.

Связисты тотчас же повернули обратно.

— Ребятки, подойдемте ближе! — обратился к гребцам лейтенант.

Несколько сильных взмахов веслами, и лодку вплотную подогнали к Панько.

Ухватившись за мокрую и скользкую куртку, мы попробовали втащить летчика в лодку.

Где-то впереди всплеснул воду очередной близкий разрыв. Мы пригнулись. Один из связистов, сидевший на веслах, удивленно посмотрел себе на запястье — оно мгновенно окрасилось кровью. Вот и первый раненый!

И тут летчик стал выскальзывать у нас из рук. Я с ужасом увидел, что Панько, поддерживавший его из воды, вдруг как-то странно запрокинулся и быстро пошел ко дну.

Я смотрел в лица подплывших связистов и молча показывал рукой на то место, где только что был санитар, — неожиданно я потерял дар речи…

Летчика и Панько втащили в лодку одного за другим. Панько был мертв. Осколок угодил ему чуть ниже сердца. Летчика же откачали. У него оказались перебиты обе ноги. Как он еще только держался на воде?

Я глядел на белое лицо Панько и уже не узнавал его. Какое-то чужое, незнакомое. Вот так и унес он с собой тайну своего испытующего ласкового взгляда…

Похоронили мы Панько в окопчике неподалеку от обрыва. На это ушло минут десять, не больше. Летчика в той же лодке отправили на левый берег. Потом связисты пошли своей дорогой — вправо, а я своей — влево. Один…

Первым из санитаров мне встретился Зубок. Он приколачивал указатель с надписью «Санпост». Вот молодцы! Так точно и верно назвали. Не медпункт, не санчасть, а именно санпост.

— Зубок! — позвал я.

Сказано было под руку, и он саданул себя камнем по пальцу и взвыл от боли. Затем простонал:

— Це вы, товарищ лейтенант?

— Сильно ударили?

— Гитлеру бы так промиж очей!

— А вы подуйте, помогает, — посоветовал я и смутился — так говорила мне мама.

Зубок с недоверием посмотрел на меня и… подул.

— Та и справди полэгшало, — удивленно сообщил он.

По пути к землянке мы разговорились. Зубок оказался человеком словоохотливым и бесхитростным. Через несколько минут я был в курсе всех новостей. О судьбе Чепаля до сих пор неизвестно. Прямо как в воду канул. Но большинство считает, что его где-то убило и засыпало землей. Сегодня утром отличился младший Ляшенко — Савва. Упал, зацепившись ногой за колючую проволоку, и чуть ли не до кости распорол себе руку. У старшего Ляшенко — Теофана — тоже беда: на заднице вскочил чирей, ни встать, ни сесть. Но больше всех не повезло Коваленкову. Второй день понос — едва успевает добежать до кустов…

— А зараз и я соби по пальцю тюкнув! — закончил свой рассказ об общих несчастьях Зубок.

— Хоть сам-то Сперанский здоров? — спросил я.

— Та здоровый, — успокоил меня санитар. — Ось вин иде!

К дороге по склону спускался в своей длинной, прожженной до дыр шинели Сперанский. Его мрачное лицо выражало крайнюю сосредоточенность.

Я помахал рукой. Он увидел меня и сдержанно улыбнулся: ни радости, ни удивления, всего лишь сухая регистрация факта моего появления. Возможно, это и хорошо — обходится без меня.

Подошел, доложил:

— Товарищ лейтенант, первое отделение отдыхает после дежурства. По списку числится шесть, налицо пять. Санитар Чепаль не вернулся с задания. Проведенные поиски оказались безрезультатны.

Ну, об этом мне уже известно.