— Тринадцать настоящих кроватей, — вновь эхом раздался лекторский голос Гильгамеша, — Но не это, тогда для нас стало открытием, а нечто иное, что было не от мира сего, будто призрак из будущего, как и этот дом, и многое в нём: книги, много книг и настоящая бумага! За долгие тысячелетия до того, как её изобретут заново. До этого учитель уже рассказывал о такой простой, но по настоящему гениальной вещи, как бумага и чернила и этого здесь было в достатке. Были и другие альтернативные способы сохранения знаний, такие как папирус, глиняные таблички, пергамент и кое-что, что было забыто даже сейчас. Это нас впечатлило. Даже Одина, человека, стремящегося к физическому, а не умственному совершенству. С тех пор он по-настоящему задумался о балансе между мышечной и ментальной памятью.

Мы были готовы приступать к обещанному становлению на путь познания человека-спасителя в тот же день, но учитель слегка притормозил нас.

— Весь следующий цикл, — произнёс в этом самый момент Эд’М, обращаясь к ученикам, что с жадностью изучали богатства тайной комнаты. — Это будут лишь основы основ, но за это время я вас научу тому, что вам будет нужно для этой эпохи. Не только письму, словознанию и исчислению, но и познаниям в ремёслах и всему тому, что вам пригодиться в будущем, но не сегодня. Располагайтесь и отдыхайте, а завтра мы начнём с уборки и ремонта дома, в котором я уже давно не был. И да, это и ваш дом, так что будьте спокойны.

Воспоминание вновь замерло, превратившись в трёхмерную фотографию. Дэвид обернулся, чтобы увидеть призрака отца, но его не было.

«Он, что после того прокола с матерью не хочет попадаться на мои зрительные рецепторы» — раздражено подумал Шепард. Гильгамеш не появился, но читать свою лекцию продолжил:

— Учитель не соврал. Весь следующий год было лучшим временем в моей долгой жизни. От того теперь это вспоминается с особой выжигающей болью…

Мы обучались первой письменности, счёту, астрономии, географии и медицине. Учились прясть и ткать, обрабатывать кожу и точить кости, создавать неведомые сплавы, закалять глину, обрабатывать и изменять камни, созерцать и создавать. В нас было заложено благородное зерно чистой добродетели.

Время от времени, мы обращались к своим корням и уходили на охоту или плавали на лодках, ловя невиданных нам существ. Однажды мы смогли убить настоящего кита. Это был незабываемый опыт, мой сын. Конечно же, мы также познавали ещё неведомые нам тайны растениеводства и животноводства. Здешний суровый климат был прекрасен для оттачивания этих навыков, как нигде. И всё это было не потехи ради, а чтобы суметь прокормить себя. Знания, ремесла, охота, рыболовство, собирательство, агрономия, звероводство. Наше долгое странствие с множеством малых и больших испытаний, и суровый, но столь прекрасный год познаний и накопления опыта, нас изменили.

Год пролетел незаметно и в предпоследний день нашего испытания, учитель собрал нас вместе.

Ещё до того, как Гильгамеш закончил свой монолог, мир завернулся в очередной круговорот света и свиста. Долгий и тягучий цикл смены воспоминания завершился кратковременною пеленою мрака. Он медленно заполнился образами, и перед тем, как мир оформился, Дэвид услышал электрические ноты голоса Эд’Ма. Этот голос был полон печали и сосредоточен до предела:

— Время пришло, — произнёс он, сидя возле потухшего очага. Ученики сидели вокруг него. За этот год они действительно сильно изменились как внешне, так и внутренне, но в данный момент Дэвид увидел в их взглядах так долго откладываемый ими страх перед неизбежным. — Вам пора в обратный путь.

— А дальше? — жадно спросил юный Гильгамеш, слегка наклоняясь вперёд. Он сильнее других изменился за этот год. Теперь Дэвид видел в этом юноше своего нынешнего отца: скрытность, дотошность и цинизм. — Очередное испытание?

— Да, испытание, — молча подтвердил Эд’М — И не последнее, что и так было вам поведано давным-давно. Наша семья на время расстанется, но лишь на время! Но даже когда вы вновь воссоединитесь, то это не будет, как раньше. Ведь далее, как я и говорил, вы должны стать центром своих племён и возрастить в них семя цивилизации. Меня же… когда вы проснётесь завтрашним утром, здесь уже не будет. Когда пройдёт двадцать пять лет, я вновь появлюсь, чтобы сопроводить вас в нужном направлении. За это время вы должны создать свои пути к вечному процветанию человечества, что впитают все лучшее от малого и отвергнут все худшее от большего. Но это будет лишь завтра, а сейчас я хочу преподать вам свой последний урок на данном этапе. Также я хочу, чтобы вы приняли особое питьё, что должно раскрыть в вас всё ещё дремлющий потенциал. Если не на полную силу, то близкое к сему. Ну же! Садитесь более плотным кольцом.

Ученики обменялись грустными взглядами, но всё-таки сели плотнее. Эд’М поставил перед собой длинную и пузатую глиняную бутыль и крохотную чашу. Он откупорил пробку и из сосуда, повалил розоватый дым. Запах показался Дэвиду каким-то странным. В нём переплеталось всё знакомое и неизвестное одновременно. Учитель наполнил чашу бесцветной жидкостью и подвинул её чуть вперёд и посмотрел на Каина.

Каин немного манерно подвинулся к учителю и жестом изобразил знак уважения Эд’Му. Юноша сидел изящно и немного вычурно. В его лёгких жестах читалось нечто успокаивающее и будто бы отвлекающее.

«Наверное, он так делает для того, чтобы люди не обращали внимания на его лицо» — заключил Дэвид, внимательно вглядываясь в медную маску Каина. За этот год она потёрлась и заимела несколько вмятин. При этом Шепарду показалось, что Каин пытался что-то уберечь от взора учителя. Не только изуродованное лицо, но и что-то в глубине своей души. Видимо это не скрылось и от Эд’Ма.

— Каин! — тепло произнёс учитель. — Я обращаюсь к тебе как к первому из моих учеников. Первому по старшинству, но не по значимости. Ты ведь так думаешь про себя?

Ученик вздрогнул, его плечи опустились, а руки сжались в кулаки.

— Я знаю, что тебя это угнетает, — продолжал учитель, будто не замечая этой перемены. — Тебе не нравиться, когда ты в проигрыше или отстаёшь. Я бы мог промолчать, но я это не сделаю. Ты ведь с того дня, как проснулся с изувеченным лицом пожалел о своих подвигах? Даже у самых великих помыслов есть зерно негатива. Я хочу, чтобы ты принял себя нынешнего. Чтобы ты увидел в себе те невероятные способности, которые не уступают никому из прочих, а в чём-то даже превосходят. Ты меня понял, Каин?

— Да, учитель, — натянуто произнёс Каин, снимая маску. Он был по-прежнему невероятно красив, не смотря на шрам, но догадка Дэвида оказалась верной. Внутренние переживания уродовали его сильнее увечий. Сейчас это было почти незаметно, но что-то подсказывало Шепарду: это лишь начало мучительной метаморфозы.

— Выпей этот напиток. Он не только откроет по-прежнему скрытые в твоём сознании силы, но и укажет правильный путь и отведёт тебя от тьмы. Но запомни! Ты должен всегда следовать этому пути. Шаг в сторону, и ты погрузишься в разрушительную деградацию.

Каин поднёс чашу к своим изящным губам и выпил его одним глотком. Дэвид увидел, как к его коже прилила кровь, а на его лице появилось спасительное просветление.

Учитель вновь наполнил чашу и посмотрел на Авеля. Тот, беспокойно всматриваясь в лицо брата, тихонько ахнул и обернулся к Эд’Му, округлив в страхе глаза.

— Авель! — холодно произнёс учитель. — Хоть ты и считаешь себя слабейшим из учеников, но твоя невинность и добродушие не просто спасут тебя, но и возведут на вершину мироздания. Но запомни мои слова. Иногда милосердие может обернуться против тебя.

Авель, слушая учителя немного понуро, но с напряжённым вниманием резко выпрямился и всмотрелся в него. Он покраснел и нервно закусил нижнюю губу. При этом в его тусклых глазах читались незаданные вопросы.

Учитель передал ему чашу, и он аккуратно выпил жидкость. До Шепарда донёсся лёгкий запах фиалок.

«А ведь, когда этот напиток пил Каин, преобладал запах жасмина» — мысленно удивился Дэвид.