— Что, — ошеломлено сказал Эх, всмотревшись в своего сына. — У тебя есть имя!

— Да, есть, но разве учитель не даёт всем своим ученикам новые имена?

— Откуда ты про это узнал?

— Вы из тех людей, учитель, что получая что-либо, обязательно переделаете это до неузнаваемости. Я угадал?

Секунд десять тишины, а после Эд’М разразился электронным смехом:

— Ты вырастил замечательного сына, Эх. Ладно, я дам тебе новое имя, но я как никогда не хочу, чтобы ты забывал своё первое имя. Я нарекаю тебя Авраамом!

— Немного вычурно, но мне нравиться, — усмехнулся Авраам.

— Доволен? — хмуро произнёс Эх, — А теперь живо спать!

Авраам уважительно поклонился отцу с учителем и медленно побрёл назад.

— Кстати, Гиль, и тебе тоже лучше пойти спать, — небрежно произнёс Эд’М. Дэвид обернулся и увидел, что его отец, обескураженный и обиженный, выйдя из своего укрытия, виновато поклонился и скрылся во тьме.

Как только Гильгамеш исчез, Шепарда, вновь накрыл свет, и на этот раз он пробыл в неведенье значительно дольше обычного. Но вот звенящий и слепящий свет расступился, и Дэвид теперь стоял под ярким и палящим солнцем.

Место, где началось новое воспоминание, было что-то сродни сельской площади, выложенной грубыми камнями, грязным и пыльным. С четырёх сторон от площади шли узенькие тропинки, утрамбованные множеством ног, а между ними располагались небольшие хижины: чуть вытянутые полусферы из глины и соломы. В центре площади располагалась фигура, грубо вырубленная из кроваво-серого гранита. Это был человек с тремя головами. Он сидел, скрестив ноги. Каждая из голов была увешана рогами. Его руки возлежали на коленях. Каждый из его каменных глаз был пуст и безмолвен. По крайней мере, таким почудился этот идол Дэвиду.

Перед идолом было полно людей. Около сотни или больше. Они, высокие и очень смуглые, были одеты в серые набедренные повязки и лёгкие накидки из шкур. А ещё эти люди были до ужаса худы и измождены. Глаза их были безумны, а кожа похожа на папирус.

Сзади Дэвида прозвучал низкий рёв. Он обернулся и видел, что к статуе шла ветхая старуха, обмотанная грязной, некогда белой шкурой, почти что саван. Лицо, будто череп, и тонкие волосы измазаны иссохшей белой глиной. Она медленно шла, держа на весу костлявые руки, ладонями вверх, а на них лежал длинный и изящно обработанный кремний. Почти кинжал без рукоятки. За старухой шли двое коренастых мужчин: лысые, широкоплечие и с косматыми бородами. Их лица также были измазаны глиной. Они тащили между собой тощую девочку с длинными пепельными, почти седыми волосами, ниспадающими огромной копной почти до самых грязных и щербатых пят. Они же почти полностью скрывали ей лицо. Были видны лишь потрескавшиеся губы слегка приоткрытого рта. Девочка была полностью нагой и больше других походила на скелет. Она не сопротивлялась, так как была без сознания, и мужчины попросту тащили её за собой.

Люди, увидев старуху с кремниевым кинжалом, будто обезумев, попадали на колени и начали плакать и кричать что-то на непонятном для Дэвида языке. Вот старуха подошла вплотную к толпе, и та послушно расступилась, дав ей пройти к идолу. Только сейчас Дэвид увидел — напротив статуи находился плоский камень. Засохшая кровь явно давала понять о том, что это был алтарь для жертвоприношений.

Старуха дошла до камня, стала чуть правее от него, резко повернулась и подняла кинжал над своею головою. Дэвид заметил, что она была беззуба, а её левый глаз был полностью скрыт за страшной катарактой. Мужчины положили почти бездыханную девочку на алтарь. Её впалая грудь очень медленно опускалась и поднималась.

Как только мужчины сели по бокам от статуи, приложив их ко лбам, старуха медленно подошла к алтарю, повернулась лицом к идолу и опустилась на колени. Наступила гнетущая тишина, где было слышно лишь клокочущее дыхание, исходившее от шаманки. Тишина закончилась тогда, когда клокот превратился в голос старухи: хриплое блеяние испуганного животного, полное истеричных нот и невежественных полутонов. Тон за тоном, шёпот превращался в дрожащий крик, сопровождая его аритмичными всхлипами всего тела. На особо длинной ноте, люди хором, протягивая руки в сторону идола, начали вторить старухе, почти что ревя и дрожа всеми источенными мышцами своих тел.

— Я так больше не могу! — вдруг раздался измождённый и знакомый голос. Дэвид быстро обернулся и увидел бледного и усталого Каина. Его поддерживали Авель и Джитуку. Усур стоял чуть позади них. Он со скучающим видом смотрел в пустоту. Авраам, с ладонями сжатыми в кулаки, выдававшие в нём с трудом сдерживаемый гнев, стоял немного впереди братьев. Гильгамеш непринуждённо гулял среди людей и без стеснения заглядывал в их лица и махал у их глаз ладонями. Никто из людей не обращал на них внимания. Эд’М стоял сзади Каина. Его лицо с фигурой были по-прежнему неразличимы. Все действующие лица были укутаны в тоги на подобии тех, в которые были одеты Эх и его семья, а сверху на каждого из них были накинуты лёгкие накидки с капюшонами из грубого серого материала. Дэвида настолько заворожил ужасающий процесс, что он вновь совсем забыл, что это были чьи-то воспоминания.

— Потерпи ещё чуть-чуть, и я начну действовать, — успокаивающе произнёс учитель, ложа свою мерцающую руку на плечо Каина. — Ты молодец. Я не думал, что тебе с первого раза получиться обмануть столько людей.

— Ха! — слабым голосом выдавил из себя Каин. — Я, конечно, сильно измождён и больше вас поражён тому, что сделал, но я не об этом. Я о том, что не меньше Ава сдерживаю ярость. Как мне хочется задать трёпку этим олухам, что пытаются все свои невзгоды свалить на это!

— Ну, это ведь обычное дело — жертвоприношение, — небрежно, чуть повысив голос, ответил Гильгамеш, продолжая бестактно рассматривать людей, неистово вопящих в унисон старухе.

— Обычное дело?! — с неприкрытым отвращением на лице, возмутился Авраам, с трудом отрывая взгляд от процессии и переводя его на Гильгамеша. — Это отвратительно!

— Я знаю, — ответил Гильгамеш, игнорируя презрение Авраама. — Для многих молодых народов это обычное дело, но, я думаю, каждый из них рано или поздно поймёт свою глупость, и они перестанут зазря тратить людские жизни. Вот моё племя уже при моём деде перестало приносить в жертву людей. Вместо этого они начали резать глотки козам. Я же вообще от этого отказался, так как это пустая трата ресурсов и времени.

Авраам хотел ещё что-то сказать Гильгамешу поэтому поводу, но ему на плечо положил руку подошедший Эд’М. Он перевёл свой гневный взгляд на учителя.

— Скоро начнём, — ответил тот, смотря на шаманку, что уже начала трястись мелкой дрожью, кружась вокруг своей оси. Но вот её голос достиг почти неслышимого визга, и старуха, направив кинжал к сердцу девочки, приготовилась нанести смертельный удар, как вдруг дитё дёрнулось, изогнулось всем телом и закричало страшным голосом. Старуха, испугавшись, сделала пару шагов назад и уронила кинжал. Девочка же, перекатившись с камня на землю, поднялась и уставилась на людей. Часть её густых волос распались на более мелкие пряди. Миру открылся лоб и большой пурпурный глаз, полный ненависти ко всем, кого он видел. Она медленно осмотрела тех, кто когда-то были людьми, а потом завизжала со всей мочи, затопав тощими ножками. За визгом пролилась непонятная для Дэвида речь, полная ненависти и отчаяния.

«Что-то тут не так» — подумал Шепард, ибо с тех пор, как девочка очнулась, в его голове поселился рой раздражающий жужжащих насекомых. Они скреблись, причиняя ему зудящую мелочную боль. Это чувство было знакомо Дэвиду, как и эти пурпурные глаза. Но была ещё одна странность.

— Твари! — озлобился Джитуку. — Они отрезали ей язык! Они думали, что это поможет?

— О, нет, — испуганно сказал Авраам с озабоченным видом. — И она после этого ещё жива?

— Да, но это, тц-с, действительно не помогло, — прошептал Усур, начав массировать себе виски. На его лице отобразилось сильная мучительная боль. — Эта девочка проникает в мой разум, как нога в зыбучие пески.