Из школы я домой бежала. Открываю дверь в квартиру: сосед дома, разгуливает по кухне. Бросаюсь к коробке – нет черепашки! Капуста, морковка, блюдечко с водой на месте, а черепашки нет.

– А где черепашка? – спрашиваю.

– А я её сварил, – отвечает сосед. – И как только графья едят суп из черепахи? У меня даже Альма его есть не стала – вылил. Наверное, надо было почистить её, а я просто кинул в кипяток, – добавил он.

Не могу даже описать, что со мной было. Я не могла плакать. Я просто завыла – аааАААА! Побежала в комнату, кинулась на кровать и… заснула.

Есть Бог на небе! Если вы посмотрите со стороны Киевского вокзала на Дом архитекторов, то увидите, что он стоит на возвышенности, спускающейся к набережной Москвы-реки. Справа от него – моя школа (теперь в этом здании Хамовнический суд). И вот представьте себе Александра, выгуливающего Альму. Поводок крепко намотан на его руку. Вдруг Альма видит другую собаку и быстро кидается к ней. От резкого движения сосед падает, и сильная собака тащит его с горы по глубокому снегу. Кубарем катится сосед, не выпуская поводок, собака выносит его прямо на набережную, где мы прогуливаемся с друзьями.

«За черепашку!», – шепчу я.

Повезло нам с учительницей начальной школы. Правда, тогда мы не знали, как нам повезло. Мы просто любили нашу Зинаиду Романовну, с которой было так уютно, интересно, как с мамой. И учились мы с удовольствием, с аппетитом поглощая знания, и развивались, участвуя во всех внеклассных мероприятиях. А уж сколько пьес мы поставили, и не сосчитать!

Помню, когда мы были в третьем классе, мы ставили пьески по басням Ивана Андреевича Крылова. В басне «Стрекоза и Муравей» я играла Стрекозу.

Зинаида Романовна вовлекала всех учеников в работу, находила каждому роль даже в маленькой пьеске. У нас было два рассказчика, три муравья, шесть стрекоз и две бабочки. Когда Муравей отчитывал Стрекозу за то, что она проплясала всё лето, то на сцене, за тюлевой занавеской, танцевали стрекозы и бабочки, а мимо них проходили муравьи, таща за собой веточки и соломинки. Муравьи «лапками» вытирали пот, показывая зрителям, как тяжела их работа.

И вот начинается наша пьеса. У входа в нарисованный муравейник сидят три муравья, самые крепкие наши мальчишки. У каждого в «лапках» по яблоку, которые они грызут по ходу пьесы. Рассказчики по очереди повествуют, как я лето красное пропела и пришла к Муравьям за помощью.

Я, Стрекоза, медленно бреду по сцене и приближаюсь к Муравьям.

– Не оставь меня, кум милой! – обращаюсь я к главному Муравью, но встречаю отказ. Такой неожиданно резкий отказ, что я, ученица третьего «А» класса, цепенею от страха и стыда от того, что мне приходится унижаться перед этими сытыми, жующими мальчишками и умолять их приютить и обогреть меня.

За занавеской, как будто перед моим внутренним взором, танцуют под весёлую музыку мои подружки стрекозы и бабочки, а я стою с протянутой рукой и плачу настоящими слезами.

– Ты всё пела? – грозно спрашивает Васька Клишин, глядя на меня злыми глазами. В руке у него аккуратно обгрызенное по кругу яблоко. – Это дело: так поди же попляши! – кричит он, замахиваясь на меня своим огрызком.

От страха, что получу в лоб, я быстро отскакиваю назад. От резкого движения проволочка, на которой были натянуты крылышки, внезапно распрямляется, тонкая ткань трещит, и половина крылышка взлетает вместе с проволокой в воздух, а другая половина, пришитая к спинке костюма, обвисает.

С залитым слезами лицом и одним целым крылом я под бурю аплодисментов медленно спускаюсь по ступенькам со сцены. Жалкое зрелище! А мне ещё надо пройти вдоль сцены перед передними рядами до уголка у окна, где мы переодевались.

Как только я спустилась по ступенькам и направилась к окну, ко мне подбежал мальчик с переднего ряда, первоклашка, и протянул мне пряник, надкусанный пряник. Пожалел меня!

Я пролетела оставшийся путь «на честном слове и на одном крыле», как поётся в песне.

Потом я долго мучилась, что испортила басню. Ведь, кто не работает, тот не ест. А у меня получилось: бездельничала Стрекоза всё лето, а получила награду – пряник. Но я успокаивала себя тем, что басня, по моему мнению, написана неправильно: надо было бы сначала накормить голодную Стрекозу, а потом читать ей нотации и отправлять трудиться. И мальчик был прав, что пожалел Стрекозу, отдав ей последнее, что у него было.

Кстати, эта сценка с пряником произвела на меня такое глубокое впечатление, что я всю жизнь поступаю так, как тот первоклашка. Знаю, что многие, просящие милостыню, обманывают людей, но всё равно подаю. Пусть этот обман будет на их совести.

Так что благодаря своей первой учительнице Зинаиде Романовне я полюбила нестареющие басни Ивана Андреевича Крылова. Мудрые, справедливые, с юмором высмеивающие человеческие пороки: лесть, жадность, лень, дающие работу для фантазии.

А с Васькой Клишиным, так ярко сыгравшим Муравья, я долго не разговаривала: не могла забыть его злой взгляд. Интересно, поверил бы ему Станиславский? Я поверила.

В том, что Москва – огромный и дружелюбный город, я убедилась в четвёртом классе, когда мне ещё и десяти лет не было. Катя, соседка по парте, похвасталась, что она записалась в хор при Доме пионеров, и уже было одно занятие.

– Хочешь, и тебя запишу, – предложила она. – Будем ездить вместе.

Мне мама не разрешала одной выходить на улицу, только в школу и домой, а в школу можно добраться дворами, даже не выходя на улицу. А тут я не буду одна, нас будет двое. Я и согласилась поехать с Катей, записаться в хор, где она уже занималась.

Сели мы в троллейбус и поехали в Дом пионеров. По дороге мы не болтали, считали остановки.

– Нам выходить на седьмой остановке, – сообщила Катя, вглядываясь в окна и боясь проехать нашу остановку. Вышли из троллейбуса, прошли немного и подошли к зданию Дома пионеров.

– Видишь, – сказала Катя, – совсем не страшно, быстро добрались. Сейчас запишешься и назад.

Мы нашли нужную нам комнату, постучались, и Катя втолкнула меня внутрь. Я испугалась, я думала, мы будем вместе. Женщина за пианино попросила меня подойти к ней поближе, и… начался экзамен:

– Пропой «ЛЯ», – сказала она, нажимая на клавишу. Я осипшим от волнения голосом повторила ноту.

– Теперь отвернись и скажи, сколько клавиш я нажала, – продолжала она.

Я не хочу ни в какой хор, я не ожидала, что придётся сдавать экзамен, я думала, только запишусь – и сразу в хор. Зачем я пришла сюда, хочу домой! Я развернулась и к двери. Открываю дверь, чуть не стукнув подслушивающую Катю. Щёки горят, в глазах слёзы.

– Поехали домой, – говорю. – Не хочу ни в какой хор!

Домой так домой. Вышли из Дома пионеров, перешли на другую сторону. Катя ведёт, она же знает дорогу. Уже стемнело, пошёл снег. Сели в троллейбус, стоим на задней площадке молча, считаем остановки. Седьмая, выходим – не узнаём улицу, дома не те, магазины незнакомые. Что делать? Где мы? Заплакали обе, Катя, хоть и старше меня на год, тоже плачет, испугалась.

К нам подходит женщина, спрашивает, почему плачем, почему одни на улице, где живём, как попали сюда. Нас обступают люди, объясняют, что мы поехали не в ту сторону, что теперь нужно проехать четырнадцать остановок до нашего дома. Мы ещё громче заплакали, у нас было денег только туда и обратно, как мы доберёмся без денег? Какой-то мужчина сунул нам рубль. Женщина тоже дала нам денег и посадила нас в троллейбус, попросив водителя сказать нам, где выходить.

Мы стоим у кабины водителя, ждём нашу остановку. За окном метель, еле огни витрин видны. Страшно подумать, что нас ждёт впереди.

– Банный переулок! – объявляет водитель. – Девочки, вам выходить! Осторожно на улице!

Мы выходим из троллейбуса. Всё родное, узнаём дома, магазины, а вот и наш переулок. У Кати и у меня в ладошках зажаты рубли и монеты. Поделили поровну и по домам!