Повернув голову в другую сторону, продолжая осматриваться, он увидел самое главное — на кресле возле кровати дремала Катрин. Лицо у ведьмы заметно осунувшееся, под глазами синяки усталости, скулы — и так широкие, высокие, сейчас очерчены гораздо более ярко чем обычно, подчеркнутые сильно впалыми щеками. Отчего еще больше выделяются чувственные губы — неестественно яркие, словно обветренные и с красными нитями трещин.

Что-то в облике спящей Катрин Никласа озадачило. Что-то было неправильно — не только ее болезненный и утомленный вид, а что-то такое, что совершенно выбивается из образа. Никлас смотрел на ведьму несколько секунд, но понять, что именно в Катрин изменилось, он не успел. Потому что запал усилия кончился, и он снова закрыл глаза, опуская голову обратно на подушку. А потом вдруг словно плотину прорвало, и он начал вспоминать, и — холодея от осознания, понимать, что после того его ударил идущий в колонне микроавтобус, он… В этом месте мысль оборвалась. Просто не было пока смелости идти дальше.

Он шагнул очень и очень далеко за грань человеческого, сформулировал наконец Никлас, даже про себя не в силах охарактеризовать случившееся словом «умер».

Воспоминания пришли сразу все, массивом, и сейчас Никлас постепенно двигался по картинкам памяти. Понимая, что в момент, когда его — выпрыгнувшего из машины, сбил едущий следом микроавтобус, человеческое сознание отключилось. Но воспоминания простирались дальше и дальше от этого момента, потому что с ним, похоже, произошло то же самое, что произошло с сестрой Катрин Кристиной Брандербергер, когда она упала с галереи и разбилась.

Смартмасса, инфицировавшая организм Никласа, перехватила контроль над его телом, и сейчас Никлас в оцепенении вспоминал, что делал «он» после «смерти» на дороге. Никаких чувств, эха эмоций, размышлений или переживаний с того момента не осталось — только картинки. Словно документальная хроника, снятая с преобладанием синего цвета и транслируемая на экране с большим количеством помех.

Никлас смотрел в воспоминаниях, как он покинул широкую дорогу дамбы, ведущей от южного берега Петербурга к Кронштадту. Далеко от берега не отъехали, так что после того, как он стал… особью смартмассы — признался сам себе Никлас, он сумел сбежать, прыгнув в темную свинцовую воду. Скрывшись в воде от преследователей, он после выбрался на берег и двинулся по лесам на запад. Вот только его нашли и догнали, причем довольно быстро.

Самое удивительное, что в картинках этих воспоминаний — когда погоня его настигла, фигурировали бойцы его команды. И не только — первым выследил его ведмедь, на котором, вот удивление, восседала ведьма-валькирия Татьяна Розанова.

Удивление, впрочем, у Никласа быстро прошло — когда он вспомнил, что именно Татьяна установила с ним незримую связь после ритуала клятвы. Похоже, только благодаря этой связи его в лесах и нашли. Валькирия его догнала, потом подошли и остальные ратники группы Бергера — схватив его и обездвижив.

Потом, после того как Никласа — вернее особь смартмассы, в которую он превратился, вывели из леса, в картинках воспоминаний появилась Катрин. Вместе с мельтешением, суетой, криками — беззвучных в картинках воспоминаний. Потом была какая-то деревня, кровать… А потом две ведьмы, Татьяна и Катрин, что-то делали с ним — Никлас наблюдал мелькание голых женских тел перед взором, чувствовал пробивающееся ощущение жара, вместе с которым из картинок памяти постепенно уходило преобладание синего, а воспоминания приобретали теплоту цвета. Потом, вроде бы, появилось еще несколько ведьм — лиц не различить, лишь смазанные образы белых волос перед взором.

Здесь уже у Никласа картинки воспоминаний смазывались, превращаясь в мутную вереницу нераспознаваемых образов. В попытке понять и вспомнить что было дальше напрягся так, что голова загудела — заболев с такой силой, что казалось вот-вот и расколется. Последний ясный образ — лицо Катрин и ее горячий, очень горячий в ощущениях воспоминаний поцелуй. Обжигающий даже, Никлас даже ощутил фантомную боль — он, противясь целующей его ведьме, кричал так, словно ему в рот обжигающе-горячую воду заливали.

Здесь уже воспоминания совсем смешались. Но продираясь постепенно через мутные образы и вспоминая вернувшиеся отголоски чувств и эмоций, Никлас вдруг понял, что Катрин каким-то образом сумела вдохнуть в него жизнь, отдав часть своей. Выжгла из него синеву льда, в которую он прекратился, вернула теплоту жизни.

Слово «воскресила» Никлас даже мысленно не смог произнести.

Попытка вспомнить забрала у него немало сил. Обливаясь холодным потом, он лежал, вновь балансируя на грани сна и яви. И размышлял — о том, что произошедшему, конечно же, есть рациональное объяснение. Смерть была, допустим, клиническая — смерть его человеческой сущности, а Катрин просто провела реанимацию, задействовав свои способности во время проведения ведьмами ритуала. Да, вот так, наверное, и будет правильно — принял объяснение Никлас. После усилием снова открыл глаза — слезящиеся от накатившей головной боли, посмотрел в лицо спящей Катрин, а потом глаза закрыл и со спокойной душой заснул. Не провалился в беспамятство, а именно заснул — почувствовав мимолетное удовлетворение от этого факта.

Проснулся в следующий раз он уже утром, когда келья была пуста. В неширокое окно виден кусочек синего неба, зелень деревьев, заглядывают солнечные лучи. Лампочки на медицинской аппаратуре перемигиваются, все тихо и спокойно.

Прислушался к организму — вроде все в порядке, руки-ноги целы. Шевелится все, если попробовать. Полежал немного, подождал. Никто к нему не шел, никакого движения рядом. С трудом, кряхтя как старый дед, усилием преодолевая сопротивление деревянных мышц, Никлас приподнялся и сел на кровати. Было непросто, но он справился — и настроение его улучшилось.

Теперь можно попробовать вообще с кровати подняться и куда-нибудь сходить.

Пока Никлас сидел и собирался с мыслями, готовясь встать на ноги, в келью зашла Катрин, открыв дверь плечом — в руках у нее был поднос с завтраком. Увидев очнувшегося Никласа, она вздрогнула и поднос выронила. Не обращая внимания на расплескавшийся по полу чай и разбитый чайник, Катрин смотрела на Никласа. Причем в глазах ее было довольно странное выражение. Понятно, что во взгляде читалась гамма чувств, самых разных, но вот кое-что Никласа встревожило.

Настороженность и даже испуг в ее взгляде, вот что его встревожило, понял он.

— Привет, — нарушил тишину Никлас.

Катрин, с заметно повлажневшими глазами, подошла ближе, присела на колени перед кроватью, взяла Никлас за руку.

— Ты в порядке?

— Могло быть и лучше, конечно, — пожал он плечами. — Но, наверное, грех жаловаться. Ты чего на меня так смотришь?

Катрин, не отвечая, еще крепче сжала ладонь Никласа, а чуть погодя вдруг прянула вперед, обнимая Никласа за ноги и положив ему голову на колени. Он хотел было что-то спросить, но потом увидел, что плечи девушки вздрагивают. Молча ожидая, пока она закончит плакать, он долго сидел и просто гладил ее по волосам.

Не спрашивал пока ничего — все же самому надо прийти в себя, мысли пока почти такие же деревянные, как и мышцы. Когда ведьма успокоилась и выпрямилась, садясь рядом, Никлас посмотрел ей в глаза. И от неожиданности вдруг не удержался от удивленного комментария: глаза обычные.

Светло-голубые, как летнее утреннее небо; те самые глаза, в которые он смотрел впервые в особняке Дитриха Брандербергера, затерянном в лесах у Грайфсвальда. Более того, Никлас только сейчас вдруг осознал, что он смотрит не просто в те же самые глаза, но и лицо девушки теперь прежнее — шрамы исчезли как не было.

— Кать, а… что с лицом? Что случилось?

— Много всего случилось, — опустила взгляд Катрин.

— Мне в пару слов хотя бы. Где мы, например? Что с тобой произошло? Что со мной, как я выжил?

— Меня просили не объяснять тебе все сразу, а позвать, как только ты придешь в себя.

— Кто просил?

— Давай я сначала накормлю тебя завтраком, а потом уже перейдем к делам насущным?