Вдруг раздался громкий шум открываемой двери, дохнуло более-менее свежим, хотя бы не спертым воздухом. Никласа почти сразу же отвязали от стула, подняли и повели по длинным коридорам. Лестница вниз, после спуска по которой Никлас ощутил неприятно-холодный воздух подвала, потом послышался скрежещущий шум открывающейся массивной двери. С головы сорвали повязку, сразу же последовал толчок в спину, позади громко лязгнула закрытая дверь.

Осматриваясь все еще слезящимися глазами, Никлас понял, что оказался в одиночной камере — без окон, размером чуть больше бельевого шкафа. Первые несколько часов он провел сидя на откидной койке — без белья, просто отполированные чужими телами доски. Сидел как на иголках, ожидая обещанных методов специального допроса.

Но время шло, никто не появлялся.

После долгого, очень долгого ожидания, по ощущениям день закончился и началась ночь. Свет от ламп под высоким потолком не погас, оставаясь довольно ярким. Без матраса и подушки, на жестких неприветливых досках Никлас кое-как все смог заснуть; скорее, даже, провалился в беспамятство.

Проснулся он от резкого стука. Оказалось, звук исходит от двери — в специальной вращающейся выемке, которая исключала визуальный контакт заключенного с тюремщиками, появился легкий завтрак в виде миски овсяной каши и куска подсохшего черного хлеба. Через часов двенадцать — очень сложно было ориентироваться во времени, находясь в замкнутом пространстве одиночной камеры, появился легкий ужин по такому же рецепту, как и завтрак.

В тесном пространстве камеры потянулось заключение, разбавленное лишь редкими и скудными приемами пищи, а также нескончаемыми тренировками — физическими, ментальными и умственными.

Никлас совсем не понимал, что происходит. В строимых им версиях причины происходящего преобладали две: непонимание что именно с ним делать, и просто использование одного из специальных методов допроса. По итогу нескольких суток заключения — оценочно, чувство времени в пенале камеру у него уже сбоило, Никлас попробовал долбить в дверь, требуя о встрече с дознавателем.

Ничего, никакой реакции.

Дождался момента, когда вращающаяся секция подарила ему очередную тарелку каши с краюхой хлеба, Никлас принялся стучать по двери, обещая во всем признаться и уже требуя дознавателя. Опять безрезультатно.

По мере того, как проходили растянувшиеся в одинаковую бесконечность дни, все сильнее в груди зарождался тяжелый комок страха: у Никласа ведь не было препаратов блокады. Последний раз, навскидку, он принимал сдерживающие мутации компоненты больше двух недель назад, и вот-вот в его организме уже должны начаться изменения. И если его решат здесь оставить — забыв, или забив на него, совсем скоро ему наступит конец, потому что изменения в определенный момент станут необратимыми. Потом надо будет просто или отмыть камеру от лужи вязкой биомассы, или прибить тупого монстра, в которого он здесь превратится.

Когда Никлас впервые полностью осознал подобную перспективу, к горлу подступил комок страха, а лоб покрылся холодным липким потом. Впервые за долгое время накатила сметающая все чувства и эмоции волна животного страха, которую пришлось сдерживать, отодвигать на периферию сознания волевым усилием. Теперь время ожидания — чего, неизвестно, из бесконечного и тягостного ожидания превратилось в бесконечное и крайне мучительное ожидание, разбавленное постоянным страхом.

Во время одной из тренировок — отжимаясь, Никлас вдруг услышал легкое шипение. Вскочил на ноги, почувствовал странный запах; понял вдруг, что сознание туманится и его неотвратимо тянет в сон. Ощущая, как ноги отказываются держать и глаза закрываются, он пересилил накатывающее беспамятство и направился к двери, пытаясь закричать.

Не дошел — перед глазами стало темно и сознание погасло.

Пришел в себя Никлас в странном состоянии. Не сразу осознал где он, не сразу понял, что находится в лежачем положении. Прислушиваясь к себе и к окружающим звукам догадался, что его куда-то везут. На машине, скорее всего нечто по типу кареты скорой помощи — с койкой-носилками в салоне, на которых сейчас по ощущениям он и лежит.

Рядом определенно находилось несколько человек — он их чувствовал, ощущал; слух обострился, так что хорошо слышал чужое дыхание. Попробовал, очень медленно и аккуратно, пошевелиться. Неудачно — и руки, и ноги плотно привязаны к носилкам.

Иллюзий Никлас не питал: похоже карьера опричника окончена и его просто вывозят подальше от города, а сейчас он доживает последние часы жизни. Мозг — затуманенный последствиями недавнего беспамятства, лихорадочно работал в поисках выхода.

Страх, затопивший его при осознании грядущей участи, неожиданно не просто придал сил, а трансформировался в энергию. Сознание очистилось от мути недавнего беспамятства, появилась привычная легкость в теле. Несколько минут Никлас собирался с силами и выжидал момента, а потом — почувствовав, как машина на повороте накренилась, рванулся в сторону что было сил.

С хлопком оторвались металлические дуги носилок, к которым были привязаны его руки и ноги, в лицо ударил пол машины, послышались удивленные ругательства. Сверху на него упало, судя по ощущениям, несколько человек, но Никлас не обращая на них внимания уже извернулся — и упираясь в стенку кабины согнутыми ногами, оттолкнулся. Он правильно угадал направление — вылетел на ходу вместе с распахнутыми от сильного удара задними дверьми.

Страх, рожденный бессилием и неизвестностью оказался настолько сильным, что мобилизовал организм. До такой степени, что не устояли закрытые двери фургона, легко им выбитые. Вывалившись на ходу и прокатившись по асфальту, хорошо чувствуя его плечами, локтями и коленями, Никлас вскочил на ноги одновременно срывая с головы повязку.

«Как-то неудачно получилось», — успел лишь подумать он, сквозь яркий свет фар увидев лобовое стекло микроавтобуса и удивленное лицо за ним.

Похоже, везли его сразу в несколько машин, колонной. И перед одной из машин сопровождения он сейчас и оказался, вывалившись из задних дверей фургона. Сразу после понимания этой неприятности последовал глухой удар и сознание — второй уже раз за короткий промежуток восприятия времени, погасло.

Только погасло оно очень странно — если в прошлый раз, у двери камеры, Никлас проваливался в темноту, то сейчас ухнул словно в пространство, заполненное ярким голубым всепоглощающим светом.

«Зовите меня Флэш, что в переводе на русский означает Вспышка», — придумал Никлас несмешную шутку, когда понял, что очнулся снова и начал постепенно осознавать себя в мутной плавающей пелене беспамятства.

Органы чувств еще не работали полноценно, сознание вернулось еще не совсем, он словно находился на грани сна и яви, отстраненно вспоминая произошедшее. Пока сосредоточившись мыслями о том, что такое долгое однообразное заключение в узкой камере-пенале прервалось сразу двумя такими разными погружениями в беспамятство, и двумя однотипными пробуждениями. Дальше сосредотачиваться было непросто — сознание словно по крупицам собиралось, с трудом.

Постепенно, с большим трудом, Никлас выбирался из беспамятства, словно пытаясь вынырнуть из вязкой трясины. Но чувствовал, как все же получается понемногу прийти в себя. И по мере того как возвращались ощущения, ему становилось понятно, что обстоятельства пробуждения разные: в этот раз никакого обездвиживания, никаких едущих машин и повязок на голове. Кожей чувствуется чистое постельное белье, телу удобно на мягкой кровати, закрытые глаза ощущают мягкий и неяркий, свет. Комфортный свет — в отличие от состояния тела, как будто через камнедробилку пропущенного.

Полежав немного, слушая тишину вокруг, Никлас осторожно приоткрыл глаза и осмотрелся. Помещении погружено в полумрак, который разгоняет мягкий приглушенный свет ночника. Рядом заметно немалое количество медицинского оборудования, но это точно не палата. При этом и не обычная комната — не квартира, не номер гостиницы, не комната казармы. Помещение похоже на келью — вдруг пришел Никлас к неожиданному выводу.