— Вернуть.

— Да, забрать и отвезти домой.

— И все?

— Да.

— Слушайте, Николай Александрович, — в удивлении развел руками Борис Георгиевич. — Если вам поручено ее вернуть, могли бы сначала приехать ко мне, а потом уже идти и отправлять в больницу популярного, между прочим, музыканта. У него завтра утром эфир должен был быть в телевизоре! И да, на свои вопросы я, между прочим, ответа так и не получил.

— Вы их музыку вообще слышали? — вдруг выдал Никлас неожиданно сам для себя. — Я пока ночью ехал, по радио послушал, это же преступление против хорошего вкуса…

— Вас это не оправдывает.

— Не слышали.

— Слышал. Но все равно не оправдывает.

— Дело срочное, крайне деликатное, поэтому я хотел произвести впечатление на Зою, потому как она немного не в себе. Девушка живет в манямирке, из которого ее нужно срочно достать, прежде чем передать отцу с рук на руки. Но ситуация в ресторане немного вышла из-под контроля, и я был вынужден импровизировать.

— Импровизация на пять с двумя плюсами, конечно. Знаете, Николай Александрович… Есть наглость, есть сверхнаглость, а есть петербуржский стиль. Вы, простите, там у себя в резервации северной столицы совсем… границы вежливости и воспитания потеряли? Я, мягко скажем, взвинчен и раздосадован произошедшим и не знаю, что меня все еще удерживает от звонка вашему патрону.

— Прошу простить.

Шеф-директор извинения принял, но по взгляду было видно, что он думает об искренности сказанного.

— Борис Георгиевич, мне нужна ваша помощь.

— Ах удивительно дело, — хмыкнул шеф-директор.

— Продолжая отвечать на заданные ранее вами вопросы: дело, прямо скажем деликатное. Девица с норовом, не очень адекватно воспринимая реальность, в чем отец ей потворствует. Я получил задание вчера как срочное, и просто зашел поговорить с ней… ну да, не просто так конечно, а рассчитывая показать, что она не у себя дома и не на вершине пищевой цепочки, а скорее ближе к ее концу. Сделать я это планировал цивилизованно, но меня сходу обложили так, что я тоже, как и вы оказался слегка взвинчен и раздосадован, так что случилось, что случилось.

— Как у вас все складно получается, Николай Александрович. Так что вы хотите от меня?

— Задержите всех участников группы, найдите что-нибудь запрещенное. Они там по виду почти все уже упоролись хорошо, можно сразу на горячем брать. Закройте всех в каталажку, подержите пару часов чтоб нужное настроение настоялось, после дайте мне и моему человеку пообщаться с девушкой и гитаристом группы. Думаю, пару часов мне хватит, так что до полуночи я уже уеду.

— Как прям… ух, — ошеломленный наглостью запроса, покачал головой Борис Георгиевич.

— Так я могу рассчитывать на вашу помощь?

— Я могу рассчитывать, что к завтрашнему утру вы уедете туда, откуда приехали?

— Без сомнений. Если не получится девицу уговорить нормально по-человечески, я ее просто к себе заберу и в клетку посажу, пока ума не прибавится.

— Я сейчас все сделаю, Николай Александрович. Вы только решите, у кого из вас передо мной должок останется — у вас лично, или у Сергея Сергеевича.

— Не могу сказать, что я обладаю широкими возможностями, но, если вам нужно будет кому-нибудь кинуть бутылкой в голову, всегда к вашим услугам, — ответил Никлас, внутренне ругаясь на себя.

Действительно, натворил достаточно на кураже после ночной дороги, можно ведь было все изящнее сделать. Но уже поздно горевать, что сделано то сделано. Шеф-директор, кстати, после слов Николаса рассмеялся, заметно расслабившись и отпустив еще пару замечаний про интересную манеру вести дела в Петербурге.

Организовал все необходимое Борис Георгиевич довольно быстро и без проблем. Пока арестованные музыканты настраивались на нужный лад в камерах, Никлас и Крестовоздвиженский отужинали в открытом для посещения ресторане, посмотрели на танцевальную программу и послушали живую музыку — на сцене выступал местный коллектив со старыми песнями. Некоторые, такие как «Туман» или «Кукла колдуна», Никлас слышал впервые и весьма впечатлился.

После ужина, не сильно торопясь, доехали до отдела полиции. Здесь их уже ждали — Крестовоздвиженского повели в подвал, где в камере сидел гитарист. Никлас же следом за провожатой — той самой женщиной-сержантом из патруля, поднялся на четвертый этаж, где его подвели к двери кабинета.

В помещении — в одиночестве, за столом располагалась заметно нервничающая синеволосая дюймовочка. Глаза заплаканные, на щеках черные дорожки туши, волосы взъерошены; руки за спиной, на запястьях — наручники. Ноги примотаны скотчем к ножкам стула — заметил Никлас чуть погодя. Однако. По-видимому, девушка успешно поведением доказала, что заслуживает особого отношения, которое ей и было по запросу предоставлено. Провожатая дверь за Никласом уже закрыла, оставшись в коридоре, но он почти сразу же выглянул обратно в коридор.

— А можно с нее наручники снять?

Сержант без слов зашла, срезала скотч с ног, потом сняла с девушки наручники.

— Chwała wam dobrzy policjanci! — без тени благодарности на польском произнесла Зоя, сощуренными глазами глядя на женщину. В тоне девушки Никласу послышалась явно читаемая насмешка.

— Господин ведьмак, — вдруг обернулась сержант к нему. — Вы же после разговора заберете эту девицу с собой?

— Что, простите? — не понял Никлас сразу вопроса.

— Вы планируете увезти ее из города, не привлекая к ответственности по закону?

Вопрос был не очень удобен, поэтому Никлас вслух отвечать не стал, просто глаза прикрыл — так, чтобы Зоя не заметила.

— Большая к вам просьба… — поняла ответ сержант. — Не могли бы вы дать нам полминуты наедине?

Странная просьба — причем судя по тону сержанта, если он согласится, сейчас здесь будут кого-то бить. Никлас вопросительно поднял бровь, похлопал ладонью по сжатому кулаку, глянул вопросительно. Сержант кивнула, глядя с настороженностью. Никлас задумчиво хмыкнул, вышел, прикрыл за собой дверь. Почти сразу же услышал из кабинета звонкий звук пощечины, потом раздались глухие звуки ударов, оборвавшие возмущенные девичьи крики, быстро перешедшие в болезненные стоны.

— Большое спасибо, господин ведьмак, — выходя в коридор, произнесла сержант с каменным лицом. Никлас заглянул в кабинет: стонущая от боли Зоя лежала на полу широко открыв рот и уткнувшись лицом в пол.

— Упала? — поинтересовался Никлас.

— Сначала зачем-то дала сама себе пощечину, а потом споткнулась и свалилась на пол.

— Два раза падала что ли? — оценил Никлас как именно Зоя уткнулась лицом в ковер, не обращая внимания ни на что кроме своего состояния, потом посмотрел на сержанта: — Хочу понимать за что именно.

— Она сказала, на польском: Хвала вам добрые полицейские. Если брать первые буквы, то это расшифровка аббревиатуры, которую используют для маскировки грязного ругательства.

— Какого?

«Мужской половой орган в зад полиции», — легко уловил смысл Никлас, когда сержант воспроизвела на польском корневую расшифровку аббревиатуры — на слух от русского варианта произношение почти и не отличается. Кивнув, Никлас зашел в кабинет и закрыл за собой дверь. Произошедшее, неожиданно, вполне укладывалось в разрушение хрустального дворца манямирка, в котором оказалась Зоя при потворстве своего отца. Приходила она в себя довольно долго, около десяти минут. Потом поднялась, глядя с нескрываемой злостью.

— Вы все, твари, у меня за это ответите, я вас…

— Любое действие вызывает последствия, — перебивая, только и пожал плечам Никлас. — Странно, что ты этого не понимаешь: это ж какой степенью ума надо обладать, чтобы так спокойно императорскую полицию оскорблять в лицо. Привет, кстати. Меня зовут Николай, а тебя?

— Да мне насрать как тебя зовут!

— Вы в своем вокально-инструментальном ансамбле все такие невежливые?

Зоя наконец узнала его — заметно напряглась, привстав с места и собираясь закричать. И закричала бы наверняка, если бы недавно не «дала сама себе пощечину и не упала случайно на пол».