Александр Александрович действительно самолетик придумал очень забавный. Взяв в качестве прототипа Юнкерс F-13, он разработал двухмоторый полностью алюминиевый самолет на четырнадцать пассажиров — с двумя моторами «типа Либерти». Именно «типа»: пользуясь обилием алюминия (Новгородская ТЭЦ все электричество на алюминиевый завод направляла, как и первая Свирская ГЭС) советские моторостроители цилиндры моторов тоже алюминиевыми сделали, с чугунными гильзами, и компрессию довели до десяти — так что получился неплохой такой моторчик на восемьсот пятьдесят сил. А два таких мотора довольно легко тащили этот самолетик со скоростью под триста километров в час, что было лучше, чем у любых зарубежных «конкурентов».

Однако главным достижением в авиации Николай Павлович считал не «больше, выше, быстрее», а то, что теперь на каждый самолет ставилась радиостанция. Вообще на каждый, даже на учебные «У-3»: инженеры Центрального радиоинститута сконструировали неплохой аппарат, весящий всего двенадцать килограммов, а два завода радиоламп уже полностью обеспечивали их производство радиолампами «американского типа». Авиацию пока обеспечивали, для бытового применения радиоприемников сильно еще не хватало — а Микояну, хотя он и старался изо всех сил, купить нужные фабрики у американцев не получалось…

Фабрики купить у Микояна не вышло — но вышло «купить» двух уволенных из компании Westinghouse Lamp инженеров, которые (за довольно неприличную для СССР зарплату) стали налаживать действительно массовое производство радиоламп в Александрове. И третьего инженера, уже в компании не работавшего, тоже удалось «купить», правда этот в СССР не поехал, а остался работать там, где и работал — в сугубо американской компании de Forest Radio Telephone Telegraph. Анастан Иванович разумно предположил, что тот, кто у Вестинхауза увеличил в сто раз объемы производства электроламп, и в новой компании чего-то полезного наизобретает — а вот знать что именно, было бы крайне полезно. Ну а сотня долларов в месяц — деньги довольно небольшие…

А одно важное изобретение в области радиоинженерии разработал товарищ Бурят. Лично разработал, пользуясь при этом знаниями, полученными еще во время обучения в Германии. И даже не совсем теми знаниями, которые ему в институте давали…

В Германии — возможно под влиянием своей супруги — Николай Павлович слегка увлекся изобразительным искусством, и особенно ему понравилась техника создания офортов. Лучшие офорты делались на медных пластинах, которые покрывали специальным лаком, а потом резцами в лаке процарапывался рисунок. После чего в меди протравливалсь азотной кислотой углубления на месте царапок, потом лак смывался, пластину покрывали краской, которую затем тщательно стирали тряпочкой. Мягкой тряпочкой, так что краска в бороздках не стиралась — и после того, как такую платину прижимали к подходящей бумаге, на бумаге оставался отпечаток, собственно офортом и именуемый. Однако азотная кислота мало что вредная, так еще она требовала очень быстрого травления: чуть зазеваешься, и бороздки будут слишком уж глубокими, да и лак часто «отклеивала» от медной платины — и вся кропотливая художественная работа шла насмарку.

Правда эти знания никакого изобретения сделать не помогли — но замечание одного знакомого студента о том, что «можно и без азотной кислоты работать если терпения хватит». То есть если травить пластину не быстро азотной кислотой, а не спеша хлорным железом…

В первой половине девятнадцатого века работа с хлорным железом была забавой для любителей весьма не бедных, поскольку это железо лишь в лабораториях ученых химиков понемногу делалось. Но сейчас ситуация несколько изменилась. Сильно так изменилась…

Электричества стало не то чтобы очень много, но в целом уже достаточно. И из электричества (и соли) для производства мыла изготавливалась щелочь. И — попутно — соляная кислота тоже получалась.

При магнитном обогащении железной руды получалась руда довольно высококачественная — однако в отвалы шла порода с содержанием столь нужного стране железа процентов под двадцать, а то и выше. А Николай Павлович, как и подобает небогатому помещику, каждую крошечку всего полезного старался сэкономить. И сообразил, что если кварцевую пыль, остающуюся после магнитных сепараторов, еще и кислотой обработать, то в отвал пойдет уже почти что чистый кварц, из которого можно будет стекла наварить, или в бетон его засыпать вместо песка. А получившийся раствор хлорного железа можно обработать известью, получив почти что чистую окись железа и немножко непрореагировавшей извести, которая в качестве флюса в домне только пользу принесет. Правда, по поводу экономичности такого способа добычи руды у металлургов слова возникали не самые цензурные, но попробовать-то можно!

В общем, хлорного железа теперь в СССР было много — так что появлению травленых печатных плат на текстолитовых подложках в радиопромышленности препятствий больше не было…

Все же урожай двадцать девятого года большей частью остался лежать в зернохранилищах и элеваторах. То есть частью, конечно, меньшей — однако почти десять миллионов тонн, запланированных к продаже за рубеж, так и остались в СССР. А Станислав Густавович предсказывал, что в тридцатом останется еще больше, и вот этот урожай девать будет просто некуда.

— Слава, ты серьезно думаешь, что сокращать посевные площади — это хорошая идея? — поинтересовался у Струмилина товарищ Бурят во время очередного совместного ужина. Таких «совместных» стало теперь очень много: в жилом комплексе завелась «индивидуальная предпринимательница», устроившая небольшую столовую на первом этаже центрального здания. А так как «предпринимала» эта повариха очень вкусно, то почти все население домов теперь у нее и кормилось. Большинство, правда, заказывало еду на дом, а отдельные несемейные товарищи предпочитали спускаться в очень уютную столовую.

— У нас хранилища осенью уже переполнены были, и даже если урожай в этом году будет такой же, как в прошлом, почти десять миллионов тонн будет просто некуда складывать. А наши агрономы говорят, что урожай будет даже больше: всю Кубань в этом году будут засеивать новым сортом Пустовойта, который вместо семнадцати центнеров даст минимум двадцать два! А это, между прочим, прибавка урожая в полтора миллиона тонн! Только по Кубани прибавка!

— Ну и чего ты кричишь? Вон, Марусю напугал… — Николай Павлович кивнул головой в сторону поварихи, которая испуганно выглядывала в зал из-за стоящего возле двери на кухню холодильника. Отечественного, кстати…

— Я не кричу, а говорю. Ты прикинь, на сколько урожай по всему Черноземью вырастет? А про Нечерноземье я уже вообще молчу, и про Сибирь тоже.

— Вот про Сибирь ты правильно молчишь, потому что в Сибири народ криком не захлебывается в истерике, а молча строит зернохранилища.

— Слышал я про твои зернохранилища, про шахты ледяные…

— Почему это про мои шахты? В мерзлоте мужики продукт там хранили сотни лет поди, сейчас просто хранилища побольше копают. Если нам матушка-природа такой подарок дала, то грех не воспользоваться. Ученые говорят, что в них и мясо можно годами хранить, ничего ему не сделается. И рыбу тоже — вот и стараются мужики, запасы на тяжелую годину собирают. Сейчас-то это куда как проще стало: у входа вентиляторы большие ставят, зимой, в морозы сорокаградусные внутрь воздух ледяной дуют — так и в конце лета внутри холод за тридцать градусов, продукт не портится совсем.

— Я вот не перестаю удивляться, как ты из любого дерьма выгоду выискивать умудряешься. Ведь даже солому гнилую — и ту на пользу приспособил.

— Солома газа больше дает, чем навоз, так чего бы её оставлять бесплатно гнить?

— Да я не про солому, а про всё.

— Я же тебе сколько раз уже рассказывал: в поместье у меня мужиков было всего пять душ. А мужчин взрослых в семье, если премянника-недоросля считать, было уже шестеро. Приходилось любую мелочь на пользу обращать… жаль, не знал я тогда про навозные танки…