Когда шум стих, старый Лодондагба, произнеся несколько совсем уже непонятных слов, что-то покрутил в своем малгае, отчего дэнзэ стал светиться еще ярче, и, переводя дух, произнес:

— Похоже, сегодня Хухэ Мунхэ тэнгри решил оставить нас в живых. Нужно его за это поблагодарить, чтобы и в будущем он не обходил нас своей милостью.

Николай Павлович, пытаясь усесться поудобнее, неловко повернулся — отчего нога стала болеть еще сильнее. То, что он остался жив — это, конечно, радовало, но вот благодарить за это Вечное Синее Небо он смысла не видел — как не видел и самого неба: в наглухо запечатанной снегом пещерке было темно, как… ну, не очень темно, все же светился дэнзэ достаточно ярко, разве что закутки этой пещерки разглядеть не удавалось. Но это никому сейчас интересно не было. Но высказывать свое мнение старику он не стал, да и не послушал бы его Лодондагба: он уже уселся поудобнее и своим старым хрипловатым голосом затянул что-то вроде молитвы. Очень странной молитвы, но очевидно, старый бурят считал именно этот набор слов наиболее уместным:

Чөлөөт бүгд найрамдах улсуудын эвдэшгүй нэгдэл

Агуу Орос улс үүрд нэгдсэн.

Ард түмний хүсэл зоригоор бүтээгдсэн хүн мандтугай

Нэгдмэл, хүчирхэг Зөвлөлт Холбоот Улс!

Мелодия была абсолютно незнакомой — да и на другие бурятские вообще не похожей, но звучала вроде бы торжественно. А слова… Николаю Павловичу показалось, что слова к мелодии даже подходили не очень: старик некоторые из слов произносить старался очень быстро, некоторые растягивал, а некоторые почти проглатывал. К тому же, хотя Николай Павлович язык знал вроде неплохо, но он вообще не понимал, о чем поет старый бурят. То есть все слова (ну, почти все) были ему известны, но вот смысл этих слов, объединенных в предложения, от него ускользал. Но, возможно, у баргутов свои песенные традиции? Сам-то Николай Павлович язык учил у хонгодоров…

Впрочем, песни старика его занимали мало. Поковыряв сапогом кусок слипшегося снега, он, изо всех сил сдерживая так и рвущиеся наружу слова, выразил свое недовольство сложившейся ситуацией:

— Дьявол, тут ход наружу весь день, наверное, копать придется! И до поселка потом идти суток трое — а весь провиант в пропасть улетел, где сил-то набраться на работенку такую?

— Не того бояться надо, урус, — внезапно на неплохом русском ответил ему Лодондагба, до этого по-русски едва связывающий пару слов. Произносил он слова как-то странно, но ведь он баргут, а там на все племя русский хорошо если пара человек вообще хоть как-то знала. — Снег очень плотный, воздух не пропускает, а тут у нас воздуха хорошо если пятнадцать кубов. Нам через пару часов просто будет нечем дышать! Да и копать тут работы не на сутки, хорошо если за неделю столько прорыть получится. Вот только получится-то это не у нас!

— И что же, теперь нам просто сидеть и ждать смерти? — трусом Николай Павлович не был, звание гиттенфервалтера (что соответствовало поручику) досрочно получил именно «за храбрость», но сейчас идти в атаку было просто не на кого. Про какие «кубы» говорил сейчас старик, он не понял — но суть уловил, и от этой «сути» ему стало не по себе.

— Все мы когда-нибудь умрем, но спешить с этим явно не стоит. И что же мне с тобой делать?

— Что нам делать! — резко поправил его гиттенфервалтер с упором на слово «нас». — Мы или оба спасемся, или…

— Не суетись, парень, — как-то лениво ответил Лодондагба. — Меня всяко эвакуаторы вытащат, разве что на неделю до планового срока, а носитель… жалко его, конечно, но он уже четыре года как сам умер. А вот что с тобой делать? — он пошарил под дэгэлом, достал плоскую флягу. — Ладно, получу выговор, ну и хрен с ним. Пей!

— Что это?

— Это — напиток богов. Пей, говорят! Это тебе даст сил достаточно, чтобы выжить. Ну, я надеюсь, что достаточно.

Когда Николай Павлович допил содержимое фляги (довольно большой, так что густая жидкость в него влезла с изрядным трудом — хотя вкус казался и приятным), старик поглядел на него со слабо скрываемой радостью:

— А теперь слушай внимательно. Медведи, например — они всю зиму спят, а во сне им и еды не нужно, да и воздуха тоже чуть-чуть. Ты сейчас выпил такой медвежий эликсир, скоро уснешь, а проснешься, когда воздух снова свежим станет — то есть когда этот снег растает. Так вот, когда проснешься, то сразу пить начинай, тебе неделю нужно будет пить по ведру в день.

— Я столько не выпью!

— Выпьешь, не переживай. Вода из тебя быстро… вытекать будет и всю гадость уносить, так что ты насчет этого не волнуйся. Первый день после просыпания только пей, есть раньше второго дня нельзя, лучше вообще дня три потерпеть… только утром второго дня распечатаешь этот пузырек, нальешь в него воды до половины и тоже выпьешь. Эликсир убьет всех микробов…

— Кого?

— Неважно. Если не выпьешь это, то понос тебя будет несколько месяцев мучить, а оно тебе надо? Сколько ты проспишь, я не знаю: снег растает всяко не раньше следующего лета, а может и несколько лет продержится: склон-то северный, солнца тут не дождаться. Но ты об этом тоже особо не волнуйся: после просыпания ты за пару недель лет на десять помолодеешь. Если кушать будешь хорошо, — при этих словах старик рассмеялся, — так что я тебе ружье свое оставлю.

— У тебя и карамультук сохранился?

— Сам ты карамультук! Новейшая винтовка, по заказу в Льеже сделали! Оказалось, что тут ее проще заказать чем с собой тащить… неважно. Коробка с порохом запаяна, не должен он испортиться. Пули тоже в отдельном мешочке, ты только их используй, чужие не суй: испортишь ствол. Инструкция по зарядке винтовки на коробке, прочитаешь, и как потом правильные пули делать, там тоже написано. Она на французском…

— Разберусь.

— Вот и отлично. Да, еще я тебе свой дэгэл оставлю, он шелковый, не сгниет… ладно, всю одежду оставлю и сапоги. На меня, когда проснешься, внимания не обращай, а лучше вообще обо мне забудь как на свет вылезешь.

— А ты…

— Снимай полушубок, он теперь не нужен тебе… чувствуешь холод?

— Хм… нет.

— Давай его сюда постелем, чтобы спину не отлежать пока засыпать будешь… все, закрывай глаза и думай о прекрасном.

— А ты?

— А я уже о нем думаю. Через пару дней буду дома, пить чай и вспоминать одного глупого поручика, который хрен знает зачем поперся к нам в горы.

— Меня император послал!

— Лично послал?

— Да, лично! Император Николай Павлович. Иди, говорит, разведай там, где дорогу железную проложить можно к океану Пасифическому и что на месте для нее выделать получится.

— Хм… Транссиб еще Николай задумал? Хотя да, он мог… ладно, глазки закрывай, баю-бай. И прощай, свидеться нам больше не судьба.

Последнее, что увидел Николай Павлович перед тем, как сон окончательно овладел им — как голубоватый дымок, льющийся из поставленного стариком на землю горшочка, постепенно поднимался все выше и выше…

Родился Николай Павлович в далеком тысяча восемьсот двадцать пятом году, аккурат четырнадцатого декабря. В Петербурге родился, поскольку отец как раз в Петербурге и служил. Скорее всего и имя ему отец дал в честь императора, право на престол и саму жизнь которого он сберег. Не единолично, конечно — но Николай (который император) не забыл, что поручик Андреев еще до приказа подготовил два экипажа на случай возможной эвакуации Николая и Михаила, окружив их сплошной стеной своих конногвардейцев («дабы Государя Императора и венценосного брата Его от пуль оградить»).

За подвиг сей Павел Васильевич в качестве награды получил немного — или очень много, с какой стороны посмотреть: младший сын его образование получал «по приказу Императора», и средств на это обучение казна явно не жалела. Поскольку, по мнению Николая-царя, сам офицер оплатить «должное образование» сыну не мог.

Вообще-то особо бедным Павел Васильевич Андреев себя не считал: у отца было родовое поместье, мать кое-какое приданое с собой в семью принесла. Правда, поместье состояло из «самого маленького села в Империи»: две избы, мужиков пять душ. Ну, еще и церковка крошечная с домиком для попа… Церковь в родовой деревушке выстроил Василий Павлович, сразу как род его был внесен в Родовую книгу по второй части в тысяча семьсот девяносто втором году. Но не по этому поводу, а для того, чтобы «дома порядком окрестить супругу», которую дед Василий привез из похода в Джунгарию.