Двадцать седьмой год начался на мажорной ноте, и на ней же и прошел почти весь. В газетах очень подробно описывалось строительство ДнепроГЭС, практически по дням расписывались достижения и прогресс в строительстве, обсуждались стройки заводов, которые эта ГЭС снабдит электричеством. И что на этих заводах скоро будет делаться для страны и для народа — но вот «о главном» газеты как-то умалчивали. Потому что делалось это «главное» тихо и не очень-то заметно, и, что было важнее — не было никакого «героизма» в этом главном. Ну, поменяли кое-какое оборудование в паре цехов не самого большого заводика, ну немного доработали выпускающийся на заводике станок…

Из сорока семи станкостроительных заводов на сорока двух полностью поменялась номенклатура продукции, с заводов пошли станки исключительно на электротяге — и что? На заводах «Красный Пролетарий» и на новеньком заводе в Иваново станки стали выпускаться вообще практически такие же, как и год назад, там только классы точности продукции повысили. Ну сильно повысили, теперь все станки «Пролетария» шли как «высокой точности» и выше, а треть ивановской продукции пошла уже по классу «особо высокой точности» и «мастер-станки» — но как объяснить простому мужику или даже пролетарию «в нулевом поколении», что именно эти «незначительные» изменения являются настоящей революцией?

А революций за двадцать седьмой случилось вообще три. Три очень незаметных, но именно что «настоящих революций». Кроме перехода на выпуск высокоточных станков промышленность обеспечила переход на электротягу большей части станочного парка — но для этого ведь и собственно электричество необходимо. И вот значительная часть «нового электричества» (если ту же ДнероГЭС не рассматривать) начала производиться на довольно небольших (от двух до шести мегаватт) тепловых электростанциях, на которых котлы работали «на дровах» или даже «на соломе»: Владимир Григорьевич Шухов придумал новые горелки для «гранул», обеспечивающие температуру в топке даже чуть выше тысячи двухсот градусов. И сами котлы, из которых пар с температурой за четыреста пятьдесят градусов выходил при давлении в сто двадцать атмосфер. А сразу три завода (относительно небольших) начали массовый выпуск небольших (как и сами заводы) турбин «типа Вестинхауз», от которых крутились генераторы. С генераторами тоже стало «попроще»: медь в массовых количествах пошла с известного еще задолго до революции месторождения «Джезказган».

Ну а третья революция случилась на железных дорогах: мало что уже три локомотивных завода начали выпуск тепловозов, так еще было принято решение основные магистрали переводить на электротягу. То есть решение-то такое было давно принято, но верные ленинцы приняли его в стиле «а хорошо бы когда-нибудь», а весной двадцать седьмого просто началось обустройство сразу нескольких железных дорог: прокладывались ЛЭП, ставилась контактная сеть…

В Нижнем Новгороде, в лаборатории, основанной еще Валентином Петровичем Вологдиным (и при его непосредственном участии) были разработаны очень интересные ртутные выпрямители. Интересные главным образом тем, что они не боялись тряски — точнее «не сильно боялись» — и в результате электрификацию дорог специальная группа, собранная Карейшей в МПС для решения этой задачи, решила проводить на переменном токе при напряжении в двадцать пять киловольт, полностью игнорируя «накопленный на Кавказе опыт». То есть не игнорируя, конечно, а верно его интерпретируя: опыт — это дело хорошее и полезное, в особенности опыт отрицательный, ведь он дает четкое понимание того, чего делать все же не стоит.

Однако эти три революции были какими-то «локальными», «узкоотраслевыми», и вообще то, что это были именно революции, понимали лишь специалисты, причем далеко не все. Так что и шли они тихонько и без особых волнений и восторженных заметок в газетах.

Еще были мелкие «достижения», но о них вообще в газетах писать было как-то даже неприлично. Ну, запустили — в Монголии — металлургический завод с мощнейшими доменными печами, так то в Монголии, СССР тут и вовсе не причем. Да и строили этот завод американцы. Опять же о том, что обучившиеся на этой стройке советские инженеры начали постройку сразу шести точно таких же печей уже в СССР, писать было не очень удобно: ведь не сами эти печи придумали, а утащили буржуйский проект.

Так что писали больше о том, что можно было «своими глазами увидеть и своими руками пощупать». О тех же самолетах, аэроклубах, о широчайшем внедрении в жизнь лозунга «каждый комсомолец — на самолет». А изображение самолета товарища Поликарпова У-3 появлялось не только на страницах газет и журналов, не только на почтовых марках и конвертах, но и на плакатах, картинах известнейших художников и даже на детской (и «взрослой») одежде…

Причем самолет, который было нетрудно в приличном сарае построить, в основном выпускался с четырехцилиндровой версией мотора «Либерти» мощностью аж в сто тридцать пять сил, и только военные авиашколы использовали самолет с пятицилиндровым стосильным мотором советской разработки. Петр Ионович Баранов неоднократно предлагал Николаю Павловичу и для армии использовать «американский» мотор — но неизменно получал отказ. А на закономерный вопрос Струмилина о причинах этого отказа товарищ Бурят ответил просто:

— Одно то, что наш мотор алюминия не требует, уже причина вполне веская. Но важнее то, что мотор сей наши инженеры своим умом придумали. Да, неважный получился моторчик, но они трудятся, ошибки свои исправляют, опыта набираются — и потом будут свои моторы делать не хуже, а то и лучше любых иностранных.

— Довод серьезный, я пожалуй соглашусь. И вот удивительно, как вы — горный инженер, с машинами не очень и знакомый, так ловко подмечаете, что для развития страны важно, а что нет.

— А нет тут ничего удивительного. Я, знаете ли, много лет провел в степях и пустынях монгольских, в лесах тамошних диких. И вроде как привык жить жизнью тамошнего народа — а народ там, как ни крути, дремуч, школьными знаниями не обременен. Однако выживать в самых трудных условиях поколениями предков обучен — и главное для выживания в дикости той заключается в отказе от всего лишнего. Кочевник — он все с собой таскает, ему каждый фунт лишний груза любого в тягость.

— И почему это в машинах разбираться помогает?

— Не помогает, я о другом. Когда я вернулся, то для меня все буквально в новинку было, но опыт кочевника заставлял на любую вещь иначе смотреть: не то, а нужна ли она, а то, что нельзя ли без нее обойтись. И если можно, то чем для этого жертвовать придется. Вот взять, к примеру, унитаз: вещь вроде просто удобная, но обойтись без которой можно. Однако, если мы не в степи живем, чтобы без него обойтись потребны золотари, обозы целые для вывоза дерьма — и выходит, что мелкое, в общем-то, удобство тысячи людей высвобождает для дел куда как более полезных. В Забайкалье народа и так немного было — я и выстроил завод, где полсотни рабочих заменили, если в общем считать, многие тысячи золотарей.

— Хм… необычное рассуждение.

— Для вас оно необычным кажется, поскольку вы всякую такую мелочь получали по отдельности и постепенно. А когда все они сразу человеку открываются…

— Наверно и мне стоит тогда в юрте год-другой пожить может тоже научусь из всего важнейшее выделять.

— Не стоит. Люди тем от скотины бессловесной и отличаются, что могут опыт других на словах к себе применить. Я вам свой опыт рассказал, вы теперь, слова мои вспоминая, тоже будете хоть немного, но иначе на все смотреть. Обо всем сначала думать как раз во что выльется отказ от этого нового, и лишь потом о том, где это новое получше применить. Я ведь, когда трактор первый раз увидел в работе, первым делом думать стал, что не лучше-то он лошадей, когда поле на пахоте рычит.

— Ну это-то даже самому дремучему мужику понятно: даже самый наш маленький по мощности в четыре лошади получился.

— И это как раз обман, поскольку у меня пара першеронов пахала куда как быстрее трактора господина Форда, в коем лошадей объявлено было девятнадцать. Но выгода не в этом, а в том, что трактор кормить надо лишь пока он пашет, а лошадь обиходить круглый год требуется. А зерна лошадь съедает впятеро, вдесятеро больше мужика, трактор же потребляет то, что мужик жрать точно не будет. Это я просто в пример сказал, что люди от изобретений новых выгоду иной раз ложно понимают, а потому часто вместо выгоды один убыток получают. И хуже всего, когда эту якобы выгоду фальшивую пытаются другим людям за истинную выдать. Я почему товарища Косиора повесить велел?