— Это почему это «чужой»? Там ведь люди русские…

— И не русские. Но в своей стране мы о людях заботимся, у нас никакого голода нет и не будет. Потому что мы — власть этой страны — об этом думаем и делаем все, чтобы беда к нам не пришла. А власть той страны думает только о мировой революции, ей на народ вообще плевать!

— Так большевики и царя свергали, чтобы народу…

— Ну? Что замолчал? Ладно, за тебя продолжу: они говорили, что за счастье для народа. Мы с тобой тоже большевиками назвались, но раз уж мы на самом деле за это счастье, то наша задача его и обеспечить. Так что готовься, будешь счастье народу приносить.

— И когда?

— Ты не поверишь: скоро. Не одни мы для народного счастья трудимся в поте лица, и есть мнение, что уже в следующем году… но если осенью печи в Красном Камне на заработают, то ты этого уже не увидишь!

— Это почему?

— Потому что я тебя в печь вместо кокса запихну. Так понятно?

— Так — понятно. А сразу понятно объяснить не мог?

В правительстве Советской России считали, что основная проблема — это обеспечение хоть какими-нибудь продуктами миллионов голодающих. Которых было уж как-то слишком много, но ведь это «природа виновата»: тут и засуха, уничтожившая урожаи от Днепра до Урала и даже дальше, и нашествие саранчи, превратившее Кубань в серую голую землю без малейших следов зелени. А в правительстве Забайкальской республики было совершенно иное мнение: Николай Павлович был убежден, что основной проблемой Советской России было практически полное отсутствие мест, куда голодающий мужик мог бы пойти поработать.

Потому что если бы мужик где-то поработал, произвел хоть какую-нибудь промышленную продукцию, то эту продукцию можно было бы где-нибудь продать, а на полученные деньги — купить какое-нибудь продукты. Которые, хотя и прилично подорожали на мировых рынках, но оставались вполне доступными. А местами эти продукты даже подешевели — но чтобы их купить, нужно было что-нибудь ненужное продать…

Или залезть в кубышку, однако в правительстве России никто даже думать не захотел на эту тему. По двум причинам: во-первых, нехрен было рассказывать быдлу о том, что такие кубышки а принципе существуют, а во-вторых, кубышки были вообще личными, а с чего бы это личные сбережения тратить на то, чтобы какое-то мужичье не дохло с голоду? К тому же с востока вон зерно эшелонами везут, там более не время светить свои тайные загашники…

Некоторое неудобство для руководителей страны создавало то, что хозяевами кубышек было все же не очень много людей, в правительство входящих, а большинство все же на самом деле думало, что они «за права трудящихся» — и это большинство как раз и составляло «опору и защиту» немногочисленных «богатеньких буратин». Но лишь до тех пор составляло, пока не знало о загашниках. А временами «опора» принимала решения, как-то не очень соответствующие мечтам борцунов на мировую революцию. Например, после очередного «совещания по мерам борьбы с голодом» правительство было вынуждено поддержать предложение «группы товарищей» о передаче Путиловского и Обуховского заводов под управление Министерству промышленности Забайкальской республики. То есть их передавать было даже не особенно жалко, Путиловский практически стоял из-за отсутствия заказов и сырья — да и рабочих было кормить нечем, Обуховский просто стоял пустым, но это создавало прецедент…

Однако деваться было просто некуда, в данном случае вокс попули прозвучал ну очень уж сильно, так что не услышать его было нельзя. А еще было нельзя проигнорировать тот очевидный факт, что забайкальцы как раз управлять предприятиями умеют очень неплохо, и их работа приносит вполне ощутимую каждым рабочим пользу. Правда, против этого решения категорически выступил Гершон Радомысльский, который правил Петроградом — он-то пятой точкой чувствовал, что такое решение сильно понизит его авторитет в городе — но его мнение поддержало настолько ничтожное меньшинство членов ЦК, что пришлось утереться. И управлением этими двумя заводами занялся Федор Андреевич…

Управлять заводами было просто, сложно было обеспечить эти заводы сырьем. Сложно, но все же возможно — хотя теперь этот процесс выглядел вообще фантасмагорично: эшелоны везли чугун из Забайкалья, на Обуховском заводе из части этого чугуна варили сталь, там же половину стали (на «броневых» станах) превращали в стальной лист — и затем все это шло в цеха. В которых количество рабочих увеличивалось буквально с каждым днем. То есть все это заработало лишь к декабрю, когда товарищу Артему удалось все же найти и привлечь на работу хотя бы небольшую часть старых рабочих, разбежавшихся еще два года назад — но когда эти рабочие стали получать зарплату забайкальскими деньгами, в проходной завода очередь выстроилась.

Правда при этом у товарища Артема сложились очень напряденные отношения с товарищем Зиновьевым: рабочим нужно было где-то жить, а, несмотря на то, что население города сократилось чуть ли не втрое, почти все приличное жилье заняли разнообразные приезжие, активно зазываемые в город в том числе и городскими партийными властями. И вот этих «понаехалов», в подавляющем большинстве вообще нигде не работающих, привезенные в город Федором Андреевичем «части охраны заводов» просто вышвыривали на улицу. Не совсем все же на улицу: зима однако, на улице народ и замерзнуть может. Так что выселяемым выдавали ордера на комнаты в построенных по приказу Зиновьева бараках. Понятно, что вой стоял до небес, однако городские «власти» ничего с этим поделать не могли: «охранников» товарищ Артем с собой привез много…

Овсей-Гершон Радомысльский (то есть конечно же Григорий Евсеевич Зиновьев) побежал жаловаться на самоуправство товарища Артема Ленину — но не добежал. Перенервничал, наверное, поскользнулся при залезании в вагон — и ударился головой о железную ступеньку. Три раза подряд ударился. Федор Сергеевич к этому печальному инциденту отношения вообще ни малейшего не имел, однако господин Радомысльский фигурировал в особом списке господина товарища Малинина и вопрос был лишь в том, как скоро с ним произойдет подобный несчастный случай. А тут все так удачно сложилось…

Волнений особых в городе несчастье не вызвало: среди тех, кто не понаехал, товарищ любовью не пользовался ни малейшей — а среди разного рода большевиков, в том числе и чекистов, авторитет товарища Артема стал крайне высоким: с ним в город приехали жратва и топливо, а все прочее было на текущий момент глубоко второстепенным. Мировая революция — это, конечно, хорошо, но пакет с сухим пайком, которого на пару дней хватит всей семье, гораздо актуальнее.

Такие пакеты ценой в два рубля (забайкальских или, на худой конец, царских — принимались царские серебряные рубли и полтинники, а мелочь принималась по курсу сорок копеек за рубль) выдавались три раза в неделю бесплатно (хотя и «в счет зарплаты») каждому честно работающему железнодорожнику, охраннику, чекисту или рабочему на «забайкальских» заводах, а еще они просто в магазинах продавались. В принципе, ничего в нем особого не было: два фунта муки пшеничной, фунт сахара, два фунта пшена — все это было расфасовано по бумажным пакетикам. А в картонных пеналах там лежало по полфунта сухого молока, унция соли и — снова в пакетике, но уже из «пергаментной бумаги –две с половиной унции яичного порошка. Такие 'продуктовые наборы» изготавливала филадельфийская компания, правда принадлежащая лично «товарищу Буряту» — но об этом практически никто не знал. Как никто не знал, на какие шиши эта компания приобретала в Америке все эти продукты. Зато их наличие в торговле сильно повышало авторитет большевиков вообще и персонально товарища Артема.

А авторитет товарища Бурята тоже быстро рос, в феврале его избрали членом Политбюро. Кое-кого на это сподвигнуло то, что товарищ Бурят как-то очень быстро договаривался с буржуинами насчет денег, а других то, что действия забайкальцев, им руководимых, очень наглядно демонстрировали, что под его руководством промышленность быстро на ноги становится. Да и с голодом его методы борьбы оказались весьма эффективными. Хотя с точки зрения «политики партии» методы эти были «не совсем правильными», поэтому в Политбюро он был избран хотя и подавляющим большинством голосов, но два голоса оказались «против». Голоса товарищей Ленина и Троцкого — и эти товарищи решили свое мнение сделать решающим на предстоящем Съезде…