— С арифметикой я знаком, и уже цифры прикинуть успел. А про то, что держаться потребуется лишь до следующего урожая, вы уверены?

— Весной в поля выйдут почти двести тысяч тракторов…

— Покупателей на зерно найдем? Все же десять миллионов…

— В Америке фермеры почти вдвое меньше зерна вырастили, невыгодно им стало хлеб растить как цены отпустили. Так что если мы цену немного меньше, чем нынешние полтора доллара за бушель, предложим, одни французы пять миллионов заберут. Капиталисты от выгоды никогда не откажутся, к тому же они еще и рады будут Советы обездолить. С мясом у нас, конечно, плоховато будет, то с Дальнего Востока уже и рыба пошла, так что справимся.

— С мясом, говорите, плохо? Ладно, я где-то миллион коров под заклание сверх плана приведу… справимся! Запускайте продажи! Кто у нас сейчас этим занимается?

— А… а где вы возьмете лишний миллион коров? Чтобы стала восстановить, мы никак больше полутора миллионов голов у мужиков взять не сможем.

— Есть еще одно местечко… а торговать хлебом начнем с первого января. В феврале цены, конечно, повыше будут, но иначе мы просто зерно не успеем вывезти.

— Николай Павлович, я бы все же попросил поподробнее про миллион коров, — очень обеспокоенно повторил свой вопрос Струмилин. — Если мы у мужиков столько дополнительно к планам отнимем, то восстановление поголовья до довоенного уровня еще года на два отложится.

— Я собираюсь у монголов попросить, у них на каждого монгола, причем считая и младенцев, по десятку коров в степи бегает. И если одну коровку из двух десятков, да за очень вкусные пряники…

Струмилин резко посерьезнел, начал что-то в уме прикидывать, шевеля губами, но вдруг расплылся в широкой улыбке:

— Извините, что-то я нынче соображаю медленно и шутку вашу не понял сразу. Прикидывать даже начал, как всех этих коров перевезти и забить. Даже испугался, что Сибирская дорога вовсе встанет. Здорово вы меня разыграли!

— Ну да… разыграл. Но вы правы: шутки у меня иной раз получаются дурацкими. И совсем не смешными… Да, вы не знаете, Сергей Демьянович сейчас в Москве? У меня мысль меня возникла насчет расширения железных дорог…

Посевная двадцать пятого года шла довольно неплохо, даже несмотря на то, что обещанные Струмилиным двести тысяч тракторов на поля еще не вышли. И даже несмотря на то, что из ста девяноста тысяч больше пятидесяти были крошечными тракторишками с мотоциклетными моторами. Мало было тракторов — но в полях стало вдруг довольно много пароконных упряжек: плуг для «тракторишки» легко тащили по полю две обычные крестьянские савраски. Или вообще один вол, но все же чаще два, поскольку парой управлять привычнее и легче. А плугов таких стало много просто потому, что завод в Пскове, их выпускающий, сильно «не попадал в планы»: из-за избытка рабочей силы он работал не в две смены, а круглосуточно. Николай Павлович был категорически не против такого «нарушения плановых заданий»: лишние плуги не продавались, а сдавались крестьянам в аренду с отплатой «из урожая» — но мужики их с удовольствием брали хотя бы потому, что этот небольшой плуг с предплужником и ножом позволял одной лошадке вспахать почти на четверть больше, чем любым другим плугом или даже сохой. Еще очень приятной деталью посевной стало то, что даже крестьяне-единоличники с удовольствием занимались удобрением земли. Правда все же не на полях, а только на своих приусадебных огородах — но ведь суммарный-то урожай всяко вырастет!

Правда, была в этой посевной и не особо радостная деталь: около пяти миллионов мужиков в поле просто не вышли. Государственные расценки на зерно привели к тому, что многие крестьяне сочли выращивание зерна делом совершенно невыгодным и решили «в этом году ограничиться одним огородом». Опять же, с тяглом у этих мужиков было вообще никак — и многие из них потянулись в города. В принципе, дело тоже в каком-то смысле «прогрессивное», вот только в городах большую часть их никто не ждал.

То есть единственные, кто их там «ждал», были отряды милиции, так как голодные мужики быстро начали сбиваться в стаи и грабить местное население. Пытаться грабить, однако такие попытки пока удавалось в основном пресекать. Причем пресекались такие попытки очень жестко, и Иосиф Виссарионович даже возмутился по этому поводу:

— Мужики с голоду мрут, а мы их что, за это избиваем и на каторгу ссылаем?

— Ну, во-первых, никто с голоду не мрет. Во-вторых, мужики эти, которые отправляются на исправительные работы все же в основном, просто работать не захотели и получили строго по заслугам.

— Это как это «не захотели работать»? У них дома тягла нет, им что, на жене и детях пахать⁈

— Иосиф Виссарионович, успокойтесь. Вы, я вижу, совсем мужика не знаете, а потому для вас нужны некоторые пояснения. У кого тягла нет, тем государство в лице госхозов предлагало поля вспахать за треть урожая, а уж если совсем мужик худосочный, то и с уборкой помочь — за одну пятую.

— То есть предлагали у мужика забрать даже больше половины…

— Вы неверно на вопрос смотрите. Государство предлагало мужику бесплатно отдать половину урожая, который именно государство на его земле вырастит и соберет. Но мужик, как известно, жаден, безграмотен и глуп. И в рассуждениях, которыми вы же, партийцы, его кормите, думает что государство его ограбить хочет — а потому решает вообще ничего не получить лишь бы в казну ничего не упало. Но жрать, заметьте, очень даже желает. Нужен ли стране такой мужик? Которые желает лишь хлеб на дерьмо перерабатывать? Стране такой мужик не нужен, вот мы его на перевоспитание и отправляем. Перевоспитается, станет для страны полезным — и страна ему поможет. Не перевоспитается — помрет на исправительной работе, хоть так пользу минимальную людям принесет.

— И вы считаете, что он перевоспитается?

— Ну, не каждый, однако большинство все же исправятся. МТС тракторишками мужицких наделов вспахало даже чуть больше миллиона гектаров — это уже мужики исправившиеся. Особо прошу обратить внимание на то, что в этом году помощь в пахоте первым тем мужикам оказывается, кто в артели объединился и на своих полях чересполосицу уже искоренил. Причем и артели у нас по особым рангам делятся: первым тем помогаем, кто уже заявления о переводе их угодий в госхоз в следующем году написал.

— Мужик у нас хитрый, как написал заявление, так от него и откажется.

— Не откажется, мы особо мужика предупреждаем, что заявление сие безотзывное. А что мужик безграмотен, так государству это сейчас даже на руку.

— Я что-то последний довод ваш… не понял. Вы же громче всех кричали, что образование в четыре класса должно быть обязательным, а теперь говорите, что нам мужик неграмотный потребен.

— Нет, нам такой мужик не нужнее, но именно сейчас нам то, что большинство мужиков не могут понять прочитанного, на руку. Ленин ваш ведь когда «Декрет о земле» писал, изначально на это и рассчитывал, на мужика безграмотного? Якобы землю им в собственность большевики отдают, а написано-то что в декрете? Что Советская власть решает, какую землю мужику пользовать можно. И вот теперь Советская власть решила, что если мужик поля не распахал, то теперь эти поля ему пахать и нельзя более, мы на них госхозы обустроим. По закону обустроим. К следующей посевной у нас еще полтораста тысяч тракторов будет сделано, для тракторов поля нужны будут — и вот они, уже готовенькие лежат и ждут. Маловато, правда, пока полей этих, но и они лишними не будут, все же двадцать пять миллионов гектаров стране дадут уж не меньше двадцати миллионов тонн хлеба.

— И останутся у нас на селе одни госхозы и кулаки…

— Кулаков, кстати, тоже не останется: советская власть им землю не в вечную собственность отдала, а в пользование. И как отдала, так и обратно заберет.

— Опять бунты начнутся…

— Нет. Все же мужик русский сметлив, и, хотя в школе и не обучался, считать в пределах сотни умеет. Обратите внимание: все эти отказники — они на восемьдесят процентов в Малорссии, а мужик исконно русский уже сообразил, что на стройку завербовавшись, он и себя с семьей прокормит, и случай подвертывается жизнь в лучшую сторону повернуть. Я вас давеча просил молодежь на постройку городов на Дальнем Востоке агитировать — так мужиков-добровольцев уже туда завербовалось больше, чем изначально набирать мы хотели.