Больше спорить с Николаем Павловичем Иван Алексеевич не стал: пока этот странный «горный подполковник» борется, прием весьма успешно, с врагами советской сласти, можно его заскоки и потерпеть — тем более что некоторые инициативы Губельмана и ему казались, мягко выражаясь, неуместными и вредными. Хотя поведение Андреева он часто не понимал: вот и сейчас, когда законспирированные товарищи их города сообщили, что разбираться с пропажей большого количества боеприпасов по пути от Читы до Иркутска Колчак прислал жандармского полковника, он всего лишь задумчиво произнес:

— Жандармского? Да еще полковника? Среди жандармов дураков точно не было, надо бы с ним побеседовать.

— Зачем?

— А затем, что, похоже, Верхнеудинск мы вообще без потерь освободим. Причем очень скоро…

Полковник Малинин в Верхнеудинск выехал с тихой радостью. Армейцы его не любили, но в основной своей массе все же уважали. За то уважали, что был полковник абсолютно неподкупен и, по общему мнению, справедлив. Но вот Верховный его откровенно ненавидел, и ненавидел потому, что, скорее всего, догадывался: знает старый жандарм кое-что о его невинных финансовых шалостях. Хорошо еще, что не догадывался, что жандарм об этих шалостях знает гораздо больше, чем следовало — но все равно по Омску господин Малинин ходил оглядываясь. А разобраться с пропадающими грузами в эшелонах — тут от Верховного далеко, можно дышать спокойно. И спокойно расследовать это довольно странное дело.

Интрига крутилась вокруг воинских эшелонов, причем исключительно вокруг тех, что шли из Дальнего и Порт-Артура. Там в портах грузы получали представители Белой армии, проверяли все тщательно — а в Омск вагоны приходили опечатанными, но кое-что из вагонов пропадало. Большей частью по мелочи, что вообще можно было списать на ошибки принимающих эти грузы офицеров: то пары ящиков со снарядами не хватит, то патронов. Однако на такие ошибки ну никак нельзя было списать пропажу взрывателей к снарядам — причем если уж взрыватели и пропадали, то все и в нескольких вагонах сразу, превращая весь груз в бесполезный хлам. Японцы, к которым сразу были предъявлены претензии (ведь за перевозку по КВЖД отвечали именно они) стали грузы перепроверять по дороге — и выяснили, что «недостача» возникала на маршруте от Читы до Иркутска. Что было очень интересно, ведь все эти эшелоны относительно надолго останавливались лишь в Верхнеудинске, а там с них глаз не спускали ни американцы, ни те же японцы. Но грузы-то пропадали!

В том, что пропадали они не в Верхнеудинске, полковник убедился уже на следующий день после приезда в город: японцы, хотя и стояли в паре верст от него, дежурство на станции вели круглосуточно, причем усиленными ротами. Американцы и вовсе со станции не уходили, поселившись буквально напротив нее, и они к поездам подпускали только паровозные бригады и (после тщательного обыска, проводимого каждый раз при выходе на работу и по возвращении с работы) путейцев. Довольно немногочисленных пассажиров пропускали исключительно под охраной и только за пассажирскую платформу — а поезда пассажирские каждый раз оцепляли и с «нерабочей стороны», чтобы никто оттуда на пути выйти не мог. Но грузы — пропадали…

Николай Андреевич решил проверять приходящие в Верхенеудинск поезда: если выйдет понять, пропадают грузы до или после этой станции, то поиск места пропаж будет изрядно сокращен — но, несмотря на то, что для этой цели он захватил с собой «особую офицерскую роту», сделать это ему не удалось. По одной простой причине: стало не надо больше ничего искать.

В субботу, первого ноября к нему зашел некий человек, причем не просто зашел, а с приказом, подписанным капитаном Джонсоном. И приказ этот (хотя и оформленный как «просьба») был выписан для полковника Морроу, который и привел к русскому полковнику гостя. Ну да, полковник привел этого гостя по приказу капитана — вот только капитан Джонсон был полковнику подчиненным, а мистер Джонсон был племянником сенатора от Техаса, который мало того, что опекал родственника, так еще и был председателем военной комиссии Сената — и в споре между воинской иерархией и родственными связями последние всегда побеждали. Ведь это никак не сказывалось на службе…

Гость с любопытством оглядел Николая Андреевича:

— У графа Татищева служить изволили?

— Последний год — да, а это вас почему интересует?

— Я вообще-то учился под патронажем этого же ведомства, и от Императора задание получил лично в некоторой степени из-за этого, потому и проявляю интерес. Там много командиров за вашу службу поменялось?

— Присягу принимал еще при Николае Игнатьевиче Шебеко.

— Достойные люди… Ах да, извините, забыл представиться: Андреев, Николай Павлович. Подполковник Андреев, а точнее — обер-бергмейстер. Меня тут многие называют полковником Андреевым — но это больше потому, что под моим началом сейчас, если по душам считать, три полных полка служит. Я слышал, по какой нужде вы сюда прибыли, а посему извещаю: по потребностям войска своего вынужден некоторую часть припасов воинских забирать. Нельзя же воевать луками и стрелами!

— А, извинимте, с кем вы тут воюете? — Николай Андреевич был скорее удивлен подобным откровением гостя.

— С чехами. По моему разумению не должно быть на земле нашей этих предателей. А попутно — и с прочими мерзавцами, посягнувшими на землю Русскую.

— А чем вам чехи-то насолили? Они же тоже с большевиками…

— Большевики — они разные бывают. А чехи — они трижды нарушили законы воинские и человеческие, предали всех, кого встретили. Но больше не предадут: мертвые предать не могут.

— Хм… а кого же они предали-то?

— Ну давайте считать. Австровенгерскую империю, коей они присягали, предали. Но за это пусть их своя родина осуждает. По законам войны пленный неприкосновенен, но они сами решили на сторону России встать — и Россия их вооружила, дала возможность с врагами их отечества под русскими знаменами воевать — а они снова присяге изменили и ушли под французский флаг. Россия и тут их простила, позволила во Францию убыть — но нет, они по дороге воевать стали против России, грабить народ, убивать тех, кто их просьбам потворял. Трижды предатели, и жить они недостойны. За убитых русских людей месть моя будет.

— Интересные рассуждения.

— Я России присягал, и на все смотрю от сей присяги. «Во всем, что к пользе и службе Государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание, и всё по совести своей исправлять» — я ничего не перепутал в словах? За давностью лет, знаете ли, иное и забывается.

— И сколь же ваша давность длится? Выглядите вы…

— Это у меня от бабки-бурятки, её иные девушкой называли когда она уже седьмой десяток разменяла. А присягу я раньше вашего приносил.

— Ну… а вы, Николай Павлович, пришли чтобы труды мои облегчить? Спасибо, конечно, но…

— И это тоже, но в основном я пришел сделать вам одно предложение, касаемое службы дальнейшей.

— Ну что же, откровенность за откровенность. Большевикам я служить не буду. И присяге изменять не собираюсь!

— А я к сему и не призываю. Однако, согласитесь, Верховный скоро, очень скоро будет разбит красными…

— Я мнения своего менять не буду!

— Да помилуй Бог! Я просто хочу напомнить вам, что вы в присяге России служить верой и правдой поклялись.

— Императору!

— Николаю этому, Россию до бунта доведшему?

— Я… я присягу еще до него приносил и не переприсягал.

— Николай этот от Державы отрекся, но мы-то нет. А Россия — это вовсе не сборище всяких колчаков, пляшуших под дудку британцев под присмотром Жанена… кстати, Жанена этого тоже надо бы…

— То есть вы все же пошли служить большевикам…

— Нет. Это большевики — некоторые — служат у меня. Пока здесь служат, а коли вы мне поможете немного, то и по всей России служить будут.

— Я имел возможность с некоторыми познакомиться очень близко… по службе прежней. Думаю, что вы относительно большевиков ошибаетесь.