— А ведь Проектор — это не просто игрушка, — продолжил Шут. — Это экзотические материалы, которые крайне сложно получить, работая ручками. Это сжатые до чудовищного давления молекулы водорода, который от этого проявляет свойства металла — и становится сверхпроводником, в дальнейшем сохраняя свои свойства даже в обычных условиях. Это сверхпрочные, практически вечные вещи. Море энергии — и мизер потерь. С пониманием устройства мира, Проектор может ценой эссенции одного человека обеспечить благополучие тысячи.

Всё то время, пока Шут говорил, по моей коже бежали мурашки восторга и страха, так что когда он буднично задал посторонний вопрос, мне сначала пришлось встряхнуться.

— Ты ведь помнишь, что за оружие в руках у нашего друга, Артёма? — вкрадчиво спросил меня Шут.

— Винтовка, которая стреляет сгустками пламени, — вздохнул я. — Я для верности прозвал её плазменной, хотя, что она есть на самом деле, я не знаю. Может быть, это вообще что-то за пределами моего понимания.

— Но не за пределами понимания тех, кто её сделал, — произнёс Шут. — Как и некий Пси-репеллятор, нуль-телепортация, и прочее, прочее... как ты считаешь, не много ли уже набралось этих странностей?

— Не знаю, — проворчал я. — Слушай, Шут, я о людях, в целом, плохого мнения. Даже если на верхних ярусах и есть невероятно развитая, продвинутая цивилизация, которая уже внедрила всё то, что ты описал, то здесь у нас Вентиляторы — и это что-то вроде помойки, где люди сидят друг у друга на головах, а Белка довольствовалась жалкой клетушкой, как у хомячка. Выходит, распределяемых излишков всё равно не хватает, чтобы обеспечить приличную жизнь всем. Кто-то остаётся за бортом, и получает подачки, чтобы только не помереть с голоду. Ведь тогда эссенции он не даст. Вот и всё.

— Очень похоже на то, — усмехнулся Шут. — В любом случае, полагаю, мы всё скоро увидим и сами. Вон, уже Климент идёт с хорошими новостями. Или нехорошими.

Невысокий Пыль-пробуждённый действительно приближался к нам с хмурым на вид лицом.

Мы в это время все вместе сидели, разложив в округе походные фонари так, чтобы в нашей норе стало ясно, как днём, и пытались подкрепиться припасами. Кулинария, верно, осталась в далёком прошлом нашего рода, поскольку пищей нам теперь были брикеты спрессованной питательной массы — на вкус и цвет разные, чтобы не было столь печально их грызть. Чем-то они напоминали некий умозрительный «сойлент» — только твёрдый, чтобы давать труд зубам, и без малейшего отношения к сое и чечевице.

И в этот раз кусок не лез в горло не мне одному, это уж точно — за приближением Климента нервно наблюдала и Аня, и её братья, Кирилл и Артём.

— Ничего не удалось найти? — спросил я наполовину утвердительным тоном.

Карие глаза Климента замерли на мне, и на миг мне померещилось, будто он хотел ответить мне что-то другое. Его взгляд слишком долго был на меня направлен, если бы он просто хотел сообщить мне о неудаче или успехе. Что-то задумал?

— Нет. Боюсь, ничего, — сказал Климент. Вздохнув, он признался. — Я старался, как никогда в жизни, и я заглянул дальше обычного. Здесь ничего нет, Антон, на дни пути. Узкие тоннели этот вывод лишь подтверждают — здесь поблизости нет биомов. Такое случается... к сожалению.

— И... что же мы будем делать теперь? — помедлив, спросил Артём. На его лице было напряжённое выражение — зеркальное отражение тех же чувств, что испытывали все остальные. Аня понуро опустила голову, едва слышно вздохнув. Витавший в воздухе дух надежды, напоминавший мне неуверенный звон маленьких колокольчиков, оказался теперь пропитан оттенком тоски. Мрачное настроение читалось бы вокруг, даже если бы я зажмурил глаза и убедил себя в том, что этого нет.

— Боюсь, что... — обронил Климент, запнувшись. — Нам нет смысла идти искать жуков. Их здесь нет на многие дни пути. Это должен быть кто-то из нас. Теперь уже всё. Других вариантов для нас больше нет. Я сожалею.

Артём и Кирилл переглянулись, и встали со своих мест, безмолвно начав собирать припасы в свои котомки. Их движения были машинальными, лишёнными эмоций, словно вместе с ростками надежды в них выгорело что-то ещё. И лишь Белка осталась пока сидеть на месте, закрыв ладонями глаза. На меня она не смотрела, но в её позе я видел, ту же самую, усталую обречённость, словно она уже заранее смирилась с любым решением, уготованным ею судьбой.

Грусть и печаль звенели в воздухе, пока я пытался найти внутри себя аргументы, чтобы убедить Климента попробовать поискать ещё в другом месте.

«В конце концов, он же обещал расширить круг поисков!» — тоскливо подумал я.

Можно было бы пройти ещё дальше. Можно было, чёрт подери, попросить Шута телепортировать нас куда-нибудь подальше ещё раз! Это бы срабо...

Нервные мысли заставили сердце застучать быстрее, словно я неосознанно схватил за хвост счастливую птицу, когда эта идея посетила мне голову. Но ещё раньше, чем я успел её озвучить, мои ладони, следуя дурной привычке, судорожно зашарили по карманам комбинезона, и нашли там...

— Эта вещь ещё лучше, — лениво, словно я пытался растолкать его спящего, заметил Шут.

На кончиках моих пальцев оказалась эссенция, похожая на белоснежную манну, выпавшую на стеблях верблюжьей колючки. Она была там ещё с тех пор, когда Глухач забросил меня в Извлекатель — я тогда положил немного этой массы в карман, просто на всякий случай. Теперь этот случай настал.

Климент вздрогнул, и его глаза расширились, будто в суеверном ужасе, когда он увидел у меня в руках эссенцию жизни. Остальные нервно переглянулись, озадаченные выражением его лица. Они тоже поняли, что случилось что-то из ряда вон, но не видели пока, что.

— Что... это? — медленно, словно не веря своим глазам, спросил Климент. Я облизнул губы, чувствуя во рту сухость.

— Эссенция, — хрипло сказал я, и запнулся, поражённый тем, что я только сейчас о ней вспомнил. Воистину, я — осёл из ослов и во веки веков. Как я мог об этом забыть!? Как я мог!?

— Как... она оказалась у тебя в руках? Её же... надо собирать Проектором со щупалец Извлекателя, иначе можно погибнуть, — пробормотал Пыль-пробуждённый, но затем, встряхнулся. — Ладно, прости меня, это всё неважно. Такого количества нам точно хватит, Антон. Мы спасены. Спасибо... это какое-то чудо...

— Возьми, — пробормотал я, выступая вперёд с протянутой рукой. — Надеюсь, такого количества нам хватит.

— Конечно, хватит, — хмыкнул, со звенящей в голосе иронией, Шут. — Попутно мы полюбовались, что должна практике значить фраза: «бешеной собаке — семь вёрст не крюк», или же «дурная голова ногам покоя не даёт». Поздравляю тебя, Антон, ты — хороший человек. Но, всё-таки, полудурок.

— Ты всё знал! — мысленно пробормотал я, даже не возразив. — Ты всё знал!

— Конечно, знал, у меня же не память девичья, — фыркнул Шут. — Главное, что ты без моего участия это вспомнил, иначе быть тогда тебе точно полным идиотом, а не полудурком. Я ведь всё это время жил надеждой увидеть, как ты сурово и без малейшего смысла швыряешь кого-нибудь в Извлекатель. Вот это была бы потеха!

— Иди к чёрту, Шут, — устало вздохнул я.

Нуль-телепортация оставила во мне сосущее под ложечкой ощущение, как будто я повис на миг в пустоте, а потом возник в другом месте. Удар в глаза лучей — ярких, как от множества софитов, и растерянное головокружение, до отблесков в голове блещущих зайчиков. Гладкий пол сделал попытку приблизиться к моему лицу, прежде чем я взял себя в руки, и замер, оглядываясь.

«Где я?» — подумал я, пытаясь вспомнить момент телепортации.

— Кто я? — передразнил меня Шут. От его вопроса, почему-то, внизу живота возник комок страха. И пока перед моими глазами мелькали бельмастые пятна, я вспомнил что-то, что заставило меня похолодеть.