Затем [хан] изволил спросить о положении мударрисов и о степени их учености и установил, что некоторые ученики мои, которые учились в этих краях, получили разрешение преподавать хадисы и читать лекции в медресе, построенном эмиром Тимуром Чагатайцем, который построил и гробницу Хваджи и превосходительного сейида Шарифа Джурджанй, да помилует его Аллах всевышний, сделал там мударрисом. Он приказал, чтобы им и назначенным студентам выдавали содержание из его, [хана], личных вакфов и ханских пожертвований. Точно так же назначили мударрисов и студентов в Сабраме и в других городах Туркестана.

Всемилостивый строитель, его величество, изволил построить в городе Йаси чрезвычайно высокую мечеть. Возвышенный помысел его перевел взор от здания мира сего на вечное здание, согласно речению: Тот, кто построит Аллаху мечеть, тому Аллах построит в раю дом, подобный ей, достался он и воздвигающему здания мечети и основания мест поклонения. Пройдя во врата обещанной мечети, он еще раз соизволил обновить знаки следов [своего] правоверия, [чему] свидетельствуют слова: Если увидите, что человек обязался [построить} мечеть, то свидетельствуйте, что он исповедует истинную веру. [Это] такая мечеть, высокий купол которой достает до вершины древа лотоса и могучее здание которой представляет очам народа образ [храма] Байт ал-акса[360]. Ее линии напоминают линии обещанных гробниц благочестивых [старцев], и врата ее раскрыты пред лицом набожных людей. Великий собор города Йаси, высокая мечеть, ныне тому доказательство.

Когда хан освободился от обязательных обрядов посещения и от обрядов поклонения, обнаружились милости и благодеяния господа над прибежищем наместничества, то он, попрощавшись со священным мазаром, исполнил долг поклонения [могиле] ее величества «Высокой колыбели», великой супруги, пречистой родительницы его высочества, прибежища царства Мухаммад-Тимур-султана, которая удостоилась чести быть похороненной рядом с могилой святейшего Хваджи Йасави. В полдень того же дня [хан] отдохнул в Чахарбаге за городом Йаси.

Его высочество Кучум-султан приступил к обязанностям устройства торжества. В конце дня перешли в августейшую ставку, расположенную в степи Йаси. Оттуда выступили к Сейхуну, чтобы перейти через него по переправе у Аркука.

Поскольку благодаря божьей милости доброта беспредельной благосклонности [есть] помощь в ведении священной войны, достойной обладателя великого владения и наместника преславного халифского достоинства, то она дозволила его ханскому величеству, прибежищу халифата, возвратиться домой здравым и невредимым с той похвальной войны, и уста бойцов за веру восторженно провозглашали: Возвращающиеся, кающиеся, поклоняющиеся господу нашему, восхваляющие[361]..., то проницательный ум его величества наместника всемилостивого соизволил подумать о защите пограничных областей Туркестана. Управление теми владениями было закреплено за Саид Ашиком, славой господства и надзора, опорой окрестных эмиров и хакимов. Названный [Саид 'Ашик] прежде был вали священной гробницы Ризы, а ныне он управляет областью Карши со стороны дивана его высочества прибежища султанской власти, Мухаммад Тимур-султана. Управление стольным [городом] Ташкентом и подвластными ему землями, которые называют областью Шаш, было закреплено за его высочеством Кучум-султаном. Престол Андижана до границ Кашгара был закреплен за его высочеством, прибежищем султанской власти, Суюндж-Хваджа-султаном. После исполнения всего необходимого для защиты тех областей и назначения правителей и даруг августейшие знамена в намерении направиться в сторону Самарканда двинулись к переправе через реку Ход-жент и вышли из округи города Йаси. Через четыре перехода, которые сделали в весеннюю пору среди цветников ясской степи и вдоль берега реки, отдых августейшей ставки состоялся на берегу реки Сейхун, напротив крепости Аркук. Еще раньше вышел высочайший указ, чтобы туркестанский казий и казий Сабрама для переправы августейших войск /116б/ связали на реке Сейхун плоты и построили из судов переправу и мост. Так как стояли весенние дни и воды очень бурлили, то устройство переправы было не лишено трудности. Несколько раз суда связывали друг с другом, производили предварительные работы, но бурный паводок и обилие воды разрушали их. В конце концов решили переправиться на тех судах, которые были приведены для наведения моста. Кстати, это было в такое время, когда вода Сейхуна, благодаря обилию, кипела и бурлила. Каждая волна этой переполненной реки была похожа на гору Каф, [нависшую] над океаном; каждая струя этой кровожадной реки была подобна бездне небосвода на просторе волнующегося моря волн. Каждая волна — чудовище, силой вырвавшее с корнем деревья лесных зарослей и тащившее их с собой. Если бы ей встретилась на пути гора, она снесла бы ее как песок на дно пучины. Она — будто зеленое море небосвода, по которому плывут корабли, подобно звездам на синем небе, согласно слову: И каждая плавает по своду[362]. Или она — будто море событий времени, в бурление и кипение которых все схвачены и втянуты. Шум волн ее — это рассказ о битве полчищ, погружение в пучины ее животных и зверей, это подобие погружения душ в геену огненную...

В общем, в самое бушевание реки Сейхуна мы остановились на берегу ее с намерением переправиться [на другую сторону]. На краю этого кровожадного моря стояло бесчисленное множество людей с [вьючными] животными и скотом, пораженных, не знающих, что предпринять. Там были собраны несколько судов, готовых для перевозки ханского имущества, снаряжения и утвари. Остальные, каждый кто находил силу построить плот из тростника и дерева, прилагали к тому старание и с большим трудом переправлялись через лютую реку. В суматохе этих происшествий погибло и пропало множество верблюдов и [других] животных и много пожитков людей, вроде добра, [необходимого] для здоровья, потонуло в глубине беспредельной реки. Несмотря на то что ко мне было /117а/ почтительное и бережное отношение со стороны знатных амакчиев и эмиров, я не мог найти столько возможности, чтобы переправить своих верблюдов по бокам судна: все еще [во мне] оставались следы слабости. В общем, верблюды погрузились в ту бескрайнюю реку и все потонули в бездне гибели. В самую передрягу и давку на опасной переправе, несмотря на телесное недомогание, у меня в мыслях сложились вот эти стихи: