Руки Джексона лежали на моих плечах и слегка сжимали их. Он смотрел на меня через зеркало не сводя взгляда. Даже когда поцеловал в макушку, не прекращал смотреть и изучать мою реакцию. Кажется, мне становится трудно дышать под тяжестью выпытывающего чёрного взора.
— Спасибо. Очень красиво.
— Для тебя все самое лучшее. Вечером отметим.
Я улыбаюсь в ответ. Джексон оставляет поцелуй на моем плече и даже сквозь шелковую ткань халата я ощущаю жар его губ на своей коже. Ожог.
Дверь закрывается, и я остаюсь одна в спальне. Воздуха словно становится больше, и я чувствую свободу.
Я вслепую нахожу застёжку ожерелья и снимаю его со своей шеи. Открываю ящик стола, где хранятся многочисленные дорогостоящие украшения и оставляю среди них ныне подаренный Джексоном, засунув обратно в коробку. Этот ящик с украшениями стоит больше двухсот миллионов евро. Мои догадки даже не подлежат сомнению. Стоит мне надеть какое-либо украшение из этого ящика, то сразу ощущаю его тяжесть. Джексону нравится роскошь, и он делает роскошной меня. Личная кукла, которую хочется держать в красивой обёртке, дабы скрыть недостатки, внесённые временем.
Светлая сторона жизни помогает справляться с испытаниями. И хорошо, если эта сторона жизни имеет силу больше, чем тёмная, где человек только страдает.
Какая она, моя светлая сторона? Я должна смотреть в настоящем. Она должна быть рядом с Джексоном. Она просто должна быть. Я так роскошно живу, что даже не должна знать про какую-то тёмную болезненную сторону.
Внутренний голос подсказывает, что я могу найти ответ в своей прошлой жизни. В настоящем нет светлой стороны. Я не могу обманывать саму себя. Это слишком тяжело. Обманывать себя и жить иллюзиями, которые способна вырисовывать психика, дабы защититься, я не хочу.
Что-то внутри меня подсказывает, что это не моя жизнь. Я смотрю на себя через зеркало, сосредоточившись на себе, на своих мыслях и на голосе, что я обязана все изменить, а не мириться с тем, что я не помню своей прошлой жизни. Голос мне подсказывает, что я не должна принимать и выстраивать из маленьких кирпичиков новую, чужую для меня жизнь.
Я упускаю что-то важное. Но мысли путаются. Они напоминают мне огромную паутину без начала и конца. Пытаясь что-то вспомнить, я натыкаюсь на эту паутину и кричу, энергично отмахиваясь от нее, потому что душу охватывает паника. Из этого растет леденящий все естество страх. Я просто боюсь вспоминать, боюсь идти в эту непроглядную тьму, которая застряла в моей голове. Новая разновидность фобии.
Я прячу лицо в своих ладонях, больше не в силах ковыряться в своей пустой голове. Потираю глаза, отгоняя напряжение. Несколько дней назад я заставляла себя начать новую жизнь и наплевать на прошлую, в которой наверняка нет ничего важного, как сегодня снова тянусь в этот мрак, где сплошная неизвестность. Мне противопоказано оставаться одной. Прогулка в одиночестве плохо повлияла на мое состояние.
Сидя в парке на скамье, я наблюдала за людьми. Они радовались жизни. Они просто чувствовали себя беззаботными. Я хотела представить себя на их месте, но у меня не получалось. Будто мне запрещено быть громко смеющейся и разговорчивой. Будто я не запрограммирована на это. Не запрограммирована жить счастливо.
Тогда я снова начала представлять себя в прошлом. Фантазировать свой образ. Создавала себя, словно героя какой-то книги. И только в этом случае у меня получилось придумать себе счастливую жизнь.
В этот день я снова потянулась к своему прошлому, заново посчитав, что все-таки там застыло что-то важное, что поможет мне жить нормально.
А может моим скачкам виной мой поставленный диагноз? По словам психотерапевта я ощущаю у себя качества и функции двух личностей: двойственные мысли, чувства, действия. Ощущаю внутренние изменения чувств, у меня неуправляемость мыслей. Возникающие переживания и идеи кажутся больным непохожими на прежние, никогда ранее не испытываемыми. Иногда появляется утрата чувств, исчезает ощущение радости, горя, печали.
Может я просто больна психически и не стоит искать чего-то иного? Каких-то запредельных идей, будто вспомнив я свое прошлое, все изменится.
Я резким движением рук все сметаю со стола на пол. В спальне возникает противный шум падающих предметов. Я кричу, схватившись за голову. Падаю с пуфика на колени, продолжая кричать. Кричу, разрывая связки. Кричу до хрипоты. Кричу, пока воздух в легких не заканчивается. Затем начинаю рыдать, падая на пол всем телом, свернувшись на холодном паркете калачиком.
Я медленно умираю внутри. Разлагаюсь на молекулы, которые не способны воссоединиться заново. Я напоминаю себе неправильную мозаику, детали которой не подходят друг другу. Они взяты из разных коробочек. Цельная красивая картина не получается, как бы я не старалась. Но он все равно твердит мне на ухо: «Старайся, ты идешь в правильном направлении».
Я закрыла ладонями уши, словно так могла заглушить его голос. Но он звучит в моей голове, поселился в моих мозгах, а этим серым веществом я даже не способна управлять как полноправная хозяйка.
Тело подрагивало в судорогах, я перестала чувствовать его. Лежала без движений, ощущая, как тихо скатываются по моим щекам горячие слезы. Лишь смогла проговорить своим дрожащим голосом:
— Я сойду с ума.
Лучше бы я не выжила в той аварии. Такая жизнь для меня мучительна.
Если бы не Анна, вошедшая в спальню с доктором, не знаю, сколько бы еще так пролежала на полу, желая умереть.
Они уложили меня на постель. Перед своим расплывчатым взором я видела Анну, которая ухаживала за мной и заботливо укрывала одеялом мое продрогшее тело. Я наблюдала за тем, как доктор вытаскивает из своего чемодана шприц, а после болезненные ощущения, после которых немеет моя рука, а иногда и одна половина тела.
— Сейчас будет лучше, — слышу я голос доктора словно из-под воды.
Без каких-либо мыслей и ощущений я пролежала несколько часов. Все это время рядом со мной сидел мой лечащий врач и наблюдал за моим состоянием. Видимо, он понял, что я прихожу в себя, когда начала шевелиться и ко мне вернулся здоровый цвет кожи.
— Госпожа Райт, теперь Вы понимаете, для чего необходимо колоть препарат каждую неделю? Без него Вы становитесь неуправляемой. Вы можете навредить себе, потому что мозг перестает функционировать. Вы перестаете воспринимать реальность.
— Вы устроили это с моим мужем, чтобы я наконец убедилась в том, что без этого препарата мне не выжить? — хрипло проговорила я свои умозаключения.
Доктор тяжело вздыхает, снимает свои очки и массажирует переносицу. Спустя несколько секунд молчания он снова смотрит на меня.
— Вам придется смириться с тем, что Вы отныне зависимы от этого препарата.
Я елейно усмехаюсь.
— Мне уже кажется, что он создан лично для меня. Только я его экспериментирую? Мой личный наркотик?
— Ошибаетесь. Люди экспериментировали его еще до Вас.
Я вскидываю брови и смотрю на доктора.
— То есть Вы не отрицаете, что Ваша лаборатория проводит опыты на людях?
Он прочищает горло, опускает глаза и снова цепляет очки на нос.
— Все в рамках закона, госпожа Райт. Отдыхайте, — устало отвечает он и встает со стула.
— У меня к Вам просьба.
— Слушаю.
— Не говорите моему мужу, что у меня был приступ.
Доктор молча смотрел на меня и что-то обдумывал. Вероятно, моя просьба оказалась для него непосильной ношей, ведь он отчитывается перед Джексоном как дрессированный пес — рассказывает каждую мелочь, каждое изменение в моем поведении.
— Хорошо, не буду.
Хочется верить, что он не врет мне. Его обещание настолько пустое для меня, что я еле нахожу в себе веру в него.
Он покидает спальню, и я выдыхаю. Смотрю на потолок и прислушиваюсь к себе. Спокойствие, словно меня накачали тонной успокоительного. Я бы сказала безразличие. Что будет, что я имею сейчас, что было в прошлом — мне глубоко плевать.
Что за жидкость наполняет мой организм? Она делает из меня не разумную, бесчувственную, апатичную и вялую особь, которая сгодится лишь для того, чтобы греть собой матрас кровати и пялиться на потолок.
