Любопытно.

Очень даже любопытно. И информацию эту легко проверить. На что Гаррет рассчитывает? На то, что влюбленной барышне вовсе мозги откажут? Или же есть за Мэйнфордом грехи, о которых Тельме пока не известно? Если разобраться, то не известно ей о многом.

— Ужас! — выдохнула она почти искренне. — Почему его не отстранили⁈

К слову, вопрос непраздный. Если все обстоит именно так, как Гаррет рассказывает, то отстранить Мэйнфорда были обязаны. Кому нужен безумный малефик, не способный управиться с даром.

— Увы… наша семья… обладает многими связями. И Мэйни не стесняется порой использовать их во благо себе… но не волнуйся, дорогая…

Когда она уже успела стать дорогой?

— … он не опасен. Если принимает лекарства… и ты же проследишь, чтобы он их принял?

На столике появился прозрачный флакон с белыми пилюлями.

— Они легко растворяются. Не имеют вкуса и запаха. Не определяются магией… защитные амулеты не отреагируют на их наличие. Специально выпускают для пациентов с легкой формой паранойи…

А вот и то, ради чего весь этот спектакль и затевался. И голос Гаррета понижается, в нем появляются бархатистые нежные ноты. Клубится туман в глазах, вот только на Тельму это очарование больше не действует. Она словно видит со стороны себя — нелепую девушку в уродливой форме. Девушка и сама не слишком-то красива, а уж форма и вовсе лишает ее всякой привлекательности.

И мужчину.

Великолепного мужчину. Самого лучшего в мире… единственный шанс на настоящую любовь, который Тельма не имеет права упускать.

Не шепот.

Не внушение.

Что-то кроме… неизвестное или же хорошо забытое, но действенное. Прежде действенное. Куда что ушло? Или правы учебники, утверждая, что иммунитет к сродственной магии возникает быстро? И чем сильнее одаренный, тем быстрее появляется этот хваленый иммунитет.

— … одна-единственная таблетка в утренний кофе… тебя ведь не затруднит подать ему кофе?

Кофе приносит Кохэн, и теперь в этом видится особый смысл. Вряд ли эта магия воздействует и на мужчин, а если и воздействует, то хватит ли у Гаррета сил соблазнить масеуалле?

Тельме пришлось закусить губу, чтобы не захихикать.

Смех был бы неуместен.

— … он оценит… поверь, женщины не балуют его вниманием… — Гаррет убрал руку, и Тельма ощутила эхо сожаления, только чьего — своего или же навеянного Гарретом. Она поддалась, подалась вперед, не желая разрывать прикосновение. — Ты же сделаешь все, как я прошу?

Он протянул баночку.

Два десятка пилюль… вряд ли яд, Гаррету вроде бы незачем травить своего братца. Тогда что? Успокоительное? Что-то в этакую родственную заботу Тельме не верилось.

— Возьми.

Она взяла.

— Подумай хорошенько, — теперь он не обещал, теперь он угрожал отнять мечту, которую сам и создал. Интересно, как многие дурочки хватались за эту подделку? Спешили угодить, лишь бы не отнимал он у них даже не надежду — Сенатор был давно и прочно женат, об этом многие знали — но саму тень этой надежды. — И когда решишься… позвони.

— Д-да…

Заветный пузырек Тельма сжала.

Куда его девать?

Выбросить?

Отнести техникам? Она новенькая. Возникнут вопросы, а человека, который без вопросов сделал бы анализ, у Тельмы нет… и Мэйнфорду всенепременно донесут. А объяснятся с ним… конечно, вряд ли он придет в восторг, узнав об этаком родственном подарочке, но кто знает, какие у него с братцем отношения.

Однозначно непростые.

И этим можно будет воспользоваться… позже.

— Ты умная девочка, — Гаррет позволил себе погладить Тельму по голове. — И делаешь все правильно… ради нас…

…ради нас… конечно, Элиза, я все понимаю прекрасно… твои гастроли… я не смогу сопровождать тебя… поверь, это исключительно ради нас… зачем тебе новые слухи? Подожди немного… я поговорю с матерью, она поймет… она устроит все наилучшим образом…

— Конечно, Гаррет, — Тельма сумела улыбнуться, глядя ему в глаза. — Я все сделаю… ради нас.

Пожарные экипажи давно расползлись, да и зевакам наскучило пялиться на выгоревший дом. Некоторые, особо упрямые, еще прохаживались, делая вид, что исключительно прогулкой и увлечены, пусть погода к прогулкам не располагала.

К вечеру вновь зарядил дождь.

Капли тарабанили по мембране зонта, заставляя Мэйнфорда болезненно морщиться. Каждый удар отзывался в голове эхом, и эхо это плодило странные картины.

…черного автомобиля, припаркованного на соседней улице. Мэйнфорд, сосредоточившись, мог бы назвать марку. Бьюик. Определенно Бьюик-импер. Почти новый. С поврежденным левым крылом и нарисованной на заднем стекле летучей мышью.

Руль обернут кожаным шнуром.

А на сиденье лежит клетчатый плед.

…людей, которые молча выныривают из переулка и садятся в машину. От них пахнет гарью и свежей кровью, и Город помнит этот запах. Городу он даже нравится, но не сейчас.

Чужаки его беспокоят.

…водитель стягивает фетровую шляпу. И смотрит на часы. Долго смотрит.

— … да сейчас уже займется, — голос тихий, шелестящий, и от звука этого голоса волосы на загривке Мэйнфорда встают дыбом.

— Надеюсь.

Волосы водителя полупрозрачные, словно из слюды сделанные, и сам он бледен.

Мертв.

Давно уже мертв, но это невозможно. Однако чутье не обманывает Мэйнфорда, ту его часть, которая сейчас идет по следу.

…затоптанному многими десятками ног. Передавленному холодным железом трамвайных путей. Впитавшемуся в камень мостовой.

Этот след слишком чужд, чтобы стать частью города.

— Шеф? — прикосновение Кохэна разрушило хрупкую иллюзию.

Запах исчез.

А ведь Мэйнфорд почти добрался. Почти… добрался.

Он стоял в узком переулке меж двух домов. Знакомом переулке, хотя Мэйнфорд готов был поклясться, что в жизни не бывал здесь раньше.

Во всяком случае, во плоти.

— Все нормально?

Нет.

— Да.

Мэйнфорд огляделся. Кирпичные стены. Мокрые, как и все вокруг. Мостовая. Мусорные баки, заполненные доверху. Крысы. А людей нет. Но на асфальте чернеет масляное пятно.

— Здесь стояла машина, — сказал Мэйнфорд.

Сумасшествие? Пускай. Но и от него может быть польза.

— «Бьюик-импер»… левое крыло смято. Левый фонарь разбит. На заднем стекле — рисунок. Стилизованная летучая мышь.

…в Городе отыщется сотня-другая «Бьюиков», глядишь, и нужный среди них будет. Почему-то Мэйнфорд не сомневался, что машина, в отличие от водителя, была местной.

— … трое… — он повел носом, но больше не ощущал того гнилостного, но очень и очень характерного запаха. — Мертвецы.

— Уверен?

Вот что было хорошего в Кохэне, так это его способность воспринимать маленькие, и, положа руку на сердце, не слишком маленькие странности спокойно.

— Не знаю, — Мэйнфорд опустился на колени. Не лучшая идея, ибо спина вновь заныла, а мостовая в ближайшем рассмотрении оказалась всего-навсего мостовой. Ни четких следов, ни тайных знаков. Мэйнфорд от знака бы не отказался. — От них… пахло мертвецами.

— Ну если пахло… я пришлю кого из техников. Может, остаточный след найдут… — это Кохэн произнес не слишком уверенно.

Что отыщешь под дождем?

Смыло все…

Разве что…

— Они поработали в доме, — Мэйнфорд протянул руку, и масеуалле помог встать. — Не спрашивай, откуда я знаю, но…

— Если так, — рубин в клыке полыхнул ярко, — то следы останутся.

…пламя куда милосердней воды.

Дом горел.

Пожар начался в гостиной, и огонь, вырвавшийся из камина, проглотил ковер, лизнул кресло, тронул и человека, который в этом кресле сидел.

— Надо было вчера с ним поговорить, — масеуалле ступал осторожно, крадучись. — Сразу, когда…

Пламя сожрало ступни, от которых остались лишь черные головешки, обуглило голени, расползлось по бедрам, покрыв кожу уродливыми ожогами. И будь человек жив, ожоги эти причиняли бы ему немалые мучения.