Они распрощались ночью возле Нунхэмского Камня. Медлар сказал напутственное слово, обращаясь к каждому по очереди, в том числе и к Маллиону, которого особенно полюбил, а затем прочел молитву, обращенную к Камню. Босвелл тоже прочел молитву и благословил Медлара на дальний путь. А когда Медлар ушел, он еще раз повторил эти слова, чтобы их сила послужила защитой старому Медлару, сумевшему пробудить столь многое в их душах.

В июньском небе сияла луна, приближалось полнолуние.

— Мы отправимся в путь все вместе, — сказал Брекен с убежденностью, перед которой склонились все остальные, даже Стоункроп. — Мы пойдем прямиком к Данктонскому Камню. Вы только посмотрите на луну! Вы знаете, что это означает? Вот-вот настанет Середина Лета! А я поклялся, что приду в этот день к Камню и произнесу слова Летнего ритуала.

— Нам придется поспешить, чтобы успеть вовремя, — сказал Стоункроп.

— Успеем! — ответил Брекен.

Остальные кроты двинулись в путь, а он ненадолго задержался, чтобы побыть в одиночестве у Нунхэмского Камня. Он повернулся лицом к Данктону, чье притяжение постоянно ощущал, зная, что оно будет становиться все сильней по мере приближения полнолуния и дня Летнего Солнцестояния. Он еще раз посмотрел на луну, а затем обратил взгляд в ту сторону, где находился Данктонский Лес, и ему вспомнился иной свет, белый, мерцающий. Брекен прошептал: «Ребекка, Ребекка», и в ночной тишине послышался его смех.

Крайне редко случалось так, чтобы с приходом весны настроение кротов ухудшалось, но именно так и произошло, когда Рун закрепился у власти в Данктонском Лесу. Под его тяжким гнетом в пределах системы и вправду начали вершиться темные дела, о которых всегда со страхом подозревали луговые кроты: она стала местом, окутанным туманом злых чар, творимых теми, чье сознание блуждает во мраке, чья улыбка, подобно шуму крыльев выискивающей добычу совы, сулит недоброе.

Изначально Руну удалось прийти к власти, опираясь на поддержку боевиков, приверженностью которых он сумел заручиться при Мандрейке. Теперь они с готовностью выполняли каждое его поручение, он мог призвать их в любой момент и приказать им что угодно.

Но он прекрасно понимал, что те же самые боевики, благодаря которым он добился власти, могут — по крайней мере гипотетически — свергнуть его. Поэтому, став правителем Данктонской системы, Рун постарался, с одной стороны, снискать признательность боевиков, предоставляя им всяческие привилегии при выборе территории и самок во время брачного сезона, а с другой стороны, принял меры к тому, чтобы внушить им страх, подвергая жестоким наказаниям тех, кто нарушил какое-то из правил, которые он то вводил, то отменял. Рун помнил, как все кроты боялись Мандрейка, потому что тот мог внезапно накинуться и убить или покалечить любого у всех на глазах.

Но методы Руна оказались более изощренными и, пожалуй, более эффективными. Выбрав наугад одного из боевиков, он предъявлял ему обвинение в том, что раньше вовсе не считалось преступлением и уже на следующий день могло снова рассматриваться как вполне правомерное действие. Например, кто-то из боевиков погорячился и убил соперника в борьбе за самку — вообще-то, во время правления Руна такие поступки не вызывали осуждения: чем больше убийств, тем лучше! И вдруг, как гром среди ясного неба, обвинение: мол, он напал на друга и соплеменника, стремясь подорвать устои и мощь Данктона. Дальнейшую его судьбу Рун предоставлял решать боевикам, которые вечно терлись вокруг него, всячески стараясь снискать благосклонность, и на которых он вполне мог положиться. А те приходили в восторг при мысли, что жертвой оказался кто-то другой, и всячески изощрялись, стараясь выбрать наиболее мучительное наказание. Искалечить его и бросить в лесу, чтобы его прикончили совы? Разбить ему голову — и пусть себе медленно умирает на глазах у всех жителей Бэрроу-Вэйла? Вне зависимости от принятого ими решения Рун всякий раз с удовольствием наблюдал за ходом казни, а когда он наконец удалялся прочь, все видели, что его когти измазаны в крови, и слышали его мерзкий хохот, заглушавший смех остальных палачей.

Наряду с этим он приучил боевиков шпионить друг за другом и за другими кротами и доносить ему обо всех их проступках. Тех, кого удавалось уличить в какой-либо провинности, ожидало зверское наказание, и этот период в истории Данктона стал одним из самых прискорбных. Жестокости и садистской изощренности боевиков не было предела, и список имен тех, кто подвергся пыткам изуверов, был ослеплен, чудовищно изувечен или съеден своими же сородичами, бесконечно долог.

К началу марта Рун уже полностью подчинил себе всех боевиков и всю систему за исключением Болотного Края. Он решил до поры до времени не соваться туда, опасаясь, как бы разразившаяся среди его жителей эпидемия, слухи о которой упорно распространял Меккинс, стремившийся любыми способами воспрепятствовать вторжению Руна в Болотный Край, не перекинулась на основную часть системы. Но если кому-то из болотных кротов случалось ненароком заблудиться и угодить в лапы боевиков, Рун позволял им вдоволь поизмываться над бедолагой, прежде чем наконец добить его.

С наступлением марта и началом брачного сезона разгул насилия слегка приутих. По всей системе разгуливали шайки задиристых дюжих вестсайдцев, из числа которых в основном и вышли в свое время боевики. Заслышав их шаги, самки замирали в страхе, а самцы из Истсайда и Бэрроу-Вэйла поспешно прятались, не желая вступать в борьбу, исход которой предрешен заранее.

Однако боевикам не всегда удавалось добиться своего. Одной из кротих, живших неподалеку от Болотного Края (ее звали Окслип — Примула), которой вовсе не понравился заявившийся на ее территорию боевик, удалось в силу врожденного хитроумия убить его, а также в пылу праведного негодования ранить другого боевика, бродившего неподалеку.

Когда раненый боевик доложил Руну о происшедшем, тот заявил, что подобное малодушие — позор для всех боевиков, и приказал убить его, а затем послал за самкой. Но боевики вернулись ни с чем, поскольку Окслип убежала на север, в Болотный Край, и Меккинс, оценивший по достоинству отвагу самки, сумевшей отбиться и ускользнуть от боевиков, принял ее как свою.

Но подобно тому, как в сырые сентябрьские дни невесть откуда повсюду появляются пауки, во времена правления коварных негодяев вроде Руна силы зла активизируются. Странные, зловещие создания, уродливые внутренне и внешне, которые таились доселе в глубинах мрака, начали выползать из щелей и собираться среди теней, сосредоточившихся вокруг Руна. Так однажды в Бэрроу-Вэйл явилась старая самка из Истсайда. От изможденного, сморщенного тела кротихи исходило столь мощное ощущение угрозы, что встретившийся ей боевик сразу поджал хвост и поскорее отвел ее к Руну.

О происхождении кротихи имелись хоть какие-то неясные сведения — по ее словам, она родилась в области, примыкавшей к Истсайду, — но ее имени не знал никто. Боевики прозвали ее Найтшейд — Ночная Мгла — и она осталась при Руне, он даже разрешил этой уродливой твари поселиться в собственной системе. Рун заметил, что ее присутствие дает пищу страхам и суевериям, и воспользовался этим. Вскоре поползли слухи о том, что ей известны тайны зловещих ритуалов, некогда бытовавших в Данктоне, проведению которых положили конец кроты из Древней Системы, тайны, которые передавались по наследству из поколения в поколение кротами, дожидавшимися наступления подходящего момента. Так или иначе, ни один из боевиков не осмеливался потревожить ее в предрассветные часы, когда она выбиралась на поверхность земли и бродила по округе, что-то бормоча, ругаясь и творя заклинания, от которых в воздухе распространялось зловоние.

Проявления зла были многообразны. Раньше с приходом весны в Данктоне повсюду появлялось множество цветов, но в этом году они начинали увядать, едва успев расцвести: белые лепестки диких анемонов покрывались темными пятнами и безвольно поникали, болтаясь на чахлых стебельках, и даже пролески с их стрельчатыми листочками, чье цветение всегда проходило пышно и буйно, еле-еле пробились сквозь слой слежавшейся прошлогодней листвы, чтобы затем загнить на корню. Солнце, обычно радовавшее всех в конце марта теплом и ярким светом, оставалось бледным и пряталось за облаками, а его лучи заливали все вокруг холодным светом, никого не грея и не радуя.