Сегодня, когда Марианна и Антуан, утопая в грязи и конском навозе, продирались через ту самую площадь, где Элоиза садилась в карету, Антуан сообщил ей, что она была переименована в площадь Революции. Он рассказал, что именно здесь казнили короля и королеву Марию-Антуанетту; и Шарлотту Корде – ту самую дворянку, убившую Жан-Поля Марата, лидера якобинцев; и мадам Дюбарри, любовница короля, тоже сложила голову на здешней плахе; и многие другие. Очень, очень многие встретили свою смерть на этой площади. Антуан указал на то место, где раньше стоял эшафот.

– Я был слишком мал, чтобы часто посещать казни, – сказал он, – но только вообрази, сколько тут было крови. Ты когда-нибудь видела казнь?

Она видела свою собственную казнь – казнь Элоизы. Она видела дюжину тел, обезглавленных до нее, и каждую отрубленную голову толпа встречала аплодисментами и восторженным улюлюканьем. Элоиза не сопротивлялась. У нее были переломаны лодыжки. Она не могла стоять. Она мечтала о лезвии гильотины. И все же она была вне себя от страха.

– Это так будоражит кровь, – говорил Антуан. – Ничто и никогда не сравнится с этим переживанием. Стоит один раз увидеть, с какой легкостью человеческая голова отделяется от тела, как отрезанный кусок колбасы, и это перевернет твою жизнь. Если занять хорошее место в толпе, клянусь, можно увидеть самый миг, когда душа отлетает от тела и отправляется в преисподнюю.

– Не испытываю ни малейшего желания становиться свидетелем подобного, – пробормотала Марианна.

– Еще неделю ты будешь чувствовать страх, сидящий у тебя в печенке, – продолжал Антуан. – После того, как всего на несколько секунд представишь себя на эшафоте с занесенным над тобой лезвием. И каждый раз, когда оно падает вниз, твое сердце замирает, с каким бы нетерпением ты ни ждал момента казни. Люди в толпе мочатся от страха. Ничего не могут с этим поделать. Ты никогда не чувствуешь себя более живым, чем в то мгновение, когда на твоих глазах другого человека лишают жизни.

К полуночи Николя так и не вернулся. Не вернулся он и к утру.

– Кретин, – упрекнула Антуана мадам Кашмай, – довел человека.

– Он ушел по собственной воле, – обиженно ответил Антуан.

– Он в состоянии позаботиться о себе, – сказала Марианна. – Он пережил отступление из Москвы.

– Еле-еле.

– Как бы то ни было, он в состоянии пережить ночь в Париже.

Но шла уже вторая ночь, а Николя все не было.

– Где же он ночует? – причитала мадам Кашмай.

– Надеюсь, в какой-нибудь канаве, – бросил Антуан.

Антуана и Марианну отправили прочесывать Париж. Снова прошел ливень, и на дорогах лежала густая грязь. Они шли от Елисейских полей до острова Сите. На колокольне собора прозвонил колокол.

– Новости с полуострова, – сообщил им человек в военной форме. – Очередная победа.

– Vive la rе́volution [27], – машинально отозвалась Марианна. Дежурные реплики, принятые в этой столице, отскакивали у нее от зубов.

У одного из армейских зданий на берегу реки Антуан встретил знакомого гвардейца.

– Ты не видел моего брата? – спросил он, но гвардеец только пожал плечами.

Вокруг было много охраны. У входа в здание топтался целый отряд солдат.

– Корсиканец в городе, – пояснил знакомый Антуана.

– Николя мог прийти сюда, чтобы искать встречи с Жаком Рено. Ты уверен, что не видел его? Его зовут Николя. Он теперь ходит с палкой.

– Как и половина Парижа, – заметил гвардеец.

Петляя по грязным переулкам, они вернулись на улицу Севр.

– Мы обыскали весь город, – отчитался Антуан перед матерью.

– Мы лишь задали один вопрос одному солдату, – сказала Марианна, но сделала это тихо, и ее ремарку никто не услышал.

Николя вернулся третьего дня незадолго до полуночи. Все уже спали, но как только хлопнула входная дверь, мадам Кашмай подскочила с постели и бросилась обнимать сына.

– Вернулся, – причитала она. – Вернулся!

– Конечно, вернулся, мама. Я же сказал, что вернусь.

– Еще ты сказал дать тебе один день, – напомнил Антуан, выходя из своей комнаты. – Прошло уже три.

Николя пожал плечами.

– Значит, я переоценил себя.

– У тебя получилось? – спросила Марианна. – Тебе удалось прорваться к Жаку Рено?

– Если хватит сил выстоять эту очередь, рано или поздно он тебя примет, – ответил Николя. – Он принимает всех участников войны. Нужно просто набраться терпения. – Из заплечной сумки он достал документ, свернутый наподобие свитка, приплющенный и запечатанный красным воском. Он вручил его Марианне. – Не открывай, – предупредил он. Документ был адресован «генералу дивизиона, шевалье М. Р. Эгльфину, Шато-Монбельяр-ле-Пен, Дижон».

– Дижон? – переспросила Марианна с некоторым возмущением. – Он давным-давно уехал из Дижона. Поместье Монбельяров почти опустело. Я была там всего несколько недель назад.

– Его командировали обратно. Скорее всего, ты чуть-чуть разминулась с его кортежем. Император собирает войско и готовится идти войной на Австрийскую империю. Это произойдет совсем скоро. Все так говорят. Наполеоновскую армию возглавит Эжен де Богарне [28], но отдельные дивизионы уже движутся на восток, группируясь в восточных городах, а также в Швейцарии и Италии. Прольется много крови. Возможно, больше, чем во всех предыдущих войнах. Дижон станет гарнизонным городом. Один из дивизионов возглавляет Эгльфин. В Дижоне он занят набором рекрутов.

– Это либо дьявольское невезение, либо сказочная удача, – сказала Марианна. – Что в письме? – Она провела кончиками пальцев по складкам документа – бережно, словно имела дело с банкнотой в тысячу ливров.

– Я скажу тебе, что в письме. – Николя опустился на кровать, которую Марианна делила с его матерью. Он улыбался. – Я точно знаю, что в письме, потому что сам его составлял. Оставалось только поставить подпись и запечатать. В нем говорится: «Нашему другу и союзнику в Дижоне – с любовью и уважением».

– Хорошее начало, – кивнула Марианна.

– «Предъявителем сего является Николя Кашмай, верой и правдой служивший Французской Империи в битве при Бородино и обеспечивавший бесперебойное снабжение дивизионов по Смоленской дороге. Более он не годен к военной службе из-за травм, полученных в русской кампании, но готов стать добровольным и благонадежным членом вашего штаба. Я, в свою очередь, крайне рекомендую вам его кандидатуру. Ввиду его инвалидности, его супруга может прибыть в Дижон раньше месье Кашмая. Супругу зовут Марианна Кашмай, урожденная Мюзе, отныне и впредь прошу считать ее представительницей комитета общественной безопасности в Дижоне. Отнеситесь к обоим лицам с должным уважением и предоставьте им все означенные должности».

На мгновение воцарилась тишина, которую оборвал сдавленный звук, послышавшийся со стороны Антуана.

– Это не рекомендательное письмо, – фыркнул он. – Это предложение руки и сердца. Как ты смеешь?!

Марианна проигнорировала его вмешательство.

– Я? Представитель комитета в Дижоне? Эгльфин никогда этого не допустит.

– Вот именно! – Антуан хлопнул в ладоши, как бы припечатывая свои слова восклицательным знаком. – Совершенная нелепица. Как это типично для моего брата-фантазера.

– Это вовсе не предложение руки и сердца, и я не собираюсь сопровождать тебя в этом путешествии, – сказал Николя. – Если только ты сама не пожелаешь моего общества. Но замужняя женщина вызовет к себе больше доверия, чем горничная. Далее в письме подробно оговаривается твоя заработная плата и требования к персоналу и жилью, которые Эгльфин должен будет тебе предоставить.

Антуан вскочил на ноги.

– Это уже слишком. Он порвет такое письмо.

– На нем очень простая подпись, – продолжал Николя, не обращая внимания на брата, – всего лишь инициал. Но Эгльфин должен сразу узнать печать. – Он закрыл глаза и прочел по памяти: – «Милостью Божьей и Конституциями Империи, император Франции и французов, король Италии, медиатор Швейцарской конфедерации, протектор Рейнской конфедерации, сокнязь Андорры», – здесь Николя взял короткую паузу для эффекта, после чего медленно отчеканил последние семь слов: – «Его Императорское и Королевское Величество Наполеон Бонапарт».