– «Бегите, идиотки». Вот что он прошептал. Мы пробежали мимо него, и он коснулся моей головы – просто дотронулся, – и я подумала, что это какой-то фокус. Подумала, что он выстрелит нам в спину. Но мы все равно побежали.

– Да, – сказала Катя. Франциска видела глаза солдата в свете его факела. Он был напуган не меньше их.

– Мы перешли на шаг, когда миновали шесть или семь полей, – продолжала Ромула, – и Франци отдала мне свои туфли. Они были слишком велики для меня, но мои ноги были все в крови; я не могла стоять. Когда мы добрались до Макотржасы, я спряталась в дровяном сарае рядом с квартирой тети Мариссы и вернула туфли твоей маме. Она поцеловала меня. «Береги себя», – сказала она. А потом снова надела туфли и исчезла в ночи. Больше я ее никогда не видела.

– Франциска вернулась в Прагу. Она там работала на комбикормовом заводе. – Катя видела это как на картинке в своей голове. – Она шла всю ночь. Она услышала о трагедии по радио через день или через два, вместе со всей страной. Гестапо привлекло к этому всеобщее внимание. Боже милостивый, как они гордились тем, что вырезали целую деревню и сравняли ее с землей. Ты можешь в это поверить? Они хотели, чтобы все знали, что это сделали они. Немцы думали, что Лидице помогло отставному правительству убить Гейдриха. Бог знает, что навело их на эту мысль. Они собрали всех мужчин деревни вместе и расстреляли их. Сто семьдесят три человека. Йозеф был среди них.

– Мой отец тоже.

– Мне ужасно жаль. – Катя наклонилась вперед и положила руку на запястье Ромулы. – Ты не знаешь, что случилось с детьми?

– Знаю. Они были отравлены газом.

– Ужасное время. Просто ужасное. Франциска провела в Праге год. Она не смогла вернуться в Лидице. Она не знала, что случилось с Йозефом, но подозревала, конечно. Летом 1943-го, когда у немцев было полно проблем на других фронтах, чтобы особенно беспокоиться о Чехословакии, она отправилась туда пешком, прямо из Праги. Автобусы не ходили. Это заняло два дня, она шла в ботинках, которые оказались ей слишком тесны. Ей приходилось избегать главных дорог. Это было бы слишком опасно. Она бродила по полям и пряталась за живыми изгородями. Ночевала в лесу недалеко от Стржедоклуки. И когда она добралась до Лидице… Ты знаешь, что было дальше. Лидице не было. Деревня исчезла.

– Я ходила туда в свой тринадцатый день рождения, – сказала Ромула, – как раз после окончания войны. Они сожгли и сравняли с землей все дома; они вынесли оттуда каждый кирпич и каждый камень. Даже выкопали тела с кладбища и расчистили его. Они отвели реку в сторону, переместили дорогу. Никаких следов не осталось. Все тропы, которые я знала в детстве, исчезли. Все деревья были вырваны с корнем. Я смотрела и не понимала, где раньше находилась моя деревня.

– Наверное, в этом и был смысл. – Катя посмотрела в сторону. Площадь Святого Эгида была одним из самых красивых мест в Попраде. Тень старой барочной церкви постепенно подползала к женщинам. Церковный колокол мягко отмерял время. – Как тебе удалось скрыться?

– Оставаться у тети было слишком опасно. Одна вдова из деревни в пяти километрах отсюда приютила меня и стала растить. Она потеряла на войне двух сыновей и мужа. Я три года спала под ее кроватью рядом с ночным горшком, нюхала ее мочу и слушала ее рыдания. Она учила меня грамоте, не выходя из спальни. Я почти не бывала на улице, разве что под покровом темноты. Она слишком боялась того, что с нами сделают, если поймают.

Катя осторожно поставила чашку на стол.

– Главное, ты выжила. – Она глубоко вздохнула. – Зачем ты меня искала?

– По двум причинам, – сказала Ромула. – После войны я выяснила, что Франциска уехала на восток. Она была одной из немногих, кто знал меня ребенком, кто знал мою семью и остался жив. В 1953 году я отправилась в центральный пражский загс и узнала, что она умерла в 1952-м.

– Она умерла при родах.

– Но моя мать говорила мне о ее даре. Она сказала, что ее воспоминания живут вечно. Я поклялась, что однажды разыщу ее дочь. Когда та станет достаточно взрослой. И посмотрю, остались ли у нее воспоминания о том времени. Вот я и приехала.

– Твоя мать была хорошей женщиной, – сказала Катя. – Она хорошо относилась к Франциске. Я не так уж много могу тебе о ней рассказать. Моя мать не очень хорошо ее знала. Твоя мама готовила калачи с абрикосами и сыром от домашних коз. Самые вкусные калачи, которые доводилось пробовать Франциске, и даже я могу попробовать их на вкус из воспоминаний моей матери. У нее была добрая улыбка.

– Я помню эти калачи, – сказала Ромула.

– Твой брат был очень хорошим. Йозеф. Замечательный мальчик. Он был моложе моей матери, но у него было доброе сердце. Вот что сказала бы Франциска.

На глазах у пожилой женщины выступили слезы. Она промокнула их салфеткой.

– Спасибо тебе.

– После того, как Франциска обнаружила, что Лидице не стало, она не остановилась. Она не повернула обратно в Прагу. Она хотела поехать на запад, но это было слишком опасно. Отправившись на запад, она попала бы в нацистскую Германию, отправившись на юг – в Австрию, на север – в Польшу. Нигде она не была бы в безопасности. Она искала место, забытое войной. И вот она направилась на восток, в Брно, а оттуда в Попрад. Она шла семь недель кряду, спала под кустами, в сараях, в старых церквях. Наконец она добралась до гор и нашла работу на ферме, доила там коров, а в итоге вышла замуж за сына фермера. И вот я здесь, живое тому свидетельство. – Катя вытянула руки, развернув их ладонями вверх. – И тоже фермерша. Увы, на той ферме я больше не работаю, но я управляющая на другой молочной ферме. Работаю в колхозе неподалеку от Герлахова. Это здесь рядом.

– Твой отец все еще жив?

– Он был застрелен русским солдатом в 1968 году за то, что перегородил дорогу танку.

Женщины некоторое время сидели молча.

– Закажем по пирожному? – спросила Ромула.

– Почему бы и нет?

Вечерние тени сгущались.

– А что за вторая причина, по которой ты искала меня? – спросила Катя. – Ты сказала, что их было две.

– Я подумала, что, возможно, могла бы оказать тебе услугу, – ответила Ромула. – Твоя мать проявила доброту ко мне тогда, много лет назад. И я в долгу перед ней за то, что она спасла мне жизнь. И, возможно, я смогу сделать кое-что для тебя и таким образом отплатить ей.

Катя опустила глаза.

– Что ты имеешь в виду?

– Теперь я партийный работник. Служу в Министерстве труда в Братиславе, – сказала Ромула. – Это стабильная работа. Немного скучноватая, но какая работа не скучновата? – Она наклонилась вперед и понизила голос. – Я могу найти работу для тебя и твоего мужа недалеко от Братиславы.

– Какая прекрасная мысль, – сказала Катя. – Но я не знаю, хочу ли я переезжать. Наша маленькая деревушка совершенно очаровательна. Братислава находится в трехстах пятидесяти километрах отсюда. Все наши друзья и семья здесь, в Татрах.

– Да, – согласилась Ромула. Что-то сверкнуло в ее темных глазах. Она кивнула. – Я это понимаю. Однако имей в виду, что вы живете в трехстах пятидесяти километрах от нашей единственной границы с Западом. Подумай об этом. Из окна моего кабинета в Братиславе я вижу Австрию. Из своего окна я вижу свободу. Просто пища к размышлению. – Она вытащила из сумки листок бумаги и сунула его Кате. – Это мой адрес. Когда будешь готова, позвони мне.

1979 год

Деревня Загорска Вес стоит в излучине реки Морава, на пятачке земли в форме большого пальца, который словно пытается отодвинуть великую реку подальше от себя, как мешающийся под ногами шланг. Дай реке волю, и через тысячу лет она обязательно найдет более короткий путь и срежет петлю, оставив старицу там, где раньше текла вода. А Загорска Вес, когда это произойдет, переместится из одной страны в другую, из Словакии в Австрию, поскольку граница там представляет собой плавную линию, проведенную посередине реки. К западу от деревни (и к западу, и к северу, и даже к югу – до того любопытная тут география) расположилась австрийская рыночная коммуна Ангерн-ан-дер-Марх. На востоке остались Словакия, Румыния, Украина и Россия, а в 1979 году, когда разворачивается действие этой главы, все эти земли принадлежали СССР и странам Варшавского договора – покорные подданные режима, диктуемого Москвой, чье влияние и танки сдерживали малейшие проявления недовольства.