– Это место меня удручает, – сказала она Джону. – Возможно, из-за воздуха. Мы можем поехать в Париж?
София была на третьем месяце беременности, когда они с Джоном вернулись в Лондон и поселились в новом фешенебельном доме в Сент-Мэри-ле-Боу к востоку от Сити. София стала предметом всеобщего восхищения в гостиных столицы, континентальной любимицей света, которую обожали за ее тевтонскую красоту и носили на руках за обезоруживающее остроумие. Дочь Софии, Маргарет Лестер, родилась дома, под присмотром врача из близлежащей больницы Святого Варфоломея. Роды прошли без осложнений. Вскоре после этого Джону по наследству отошел отцовский особняк в Стаффорде, и они переехали туда всей семьей, вместе с горничной и няней, совершив путешествие по Лондонской Северо-Западной железной дороге.
Кате приходило в голову, что они с Софией очень разные, и не зря. Абсолютно каждую из женщин по ее материнской линии что-то отличало от остальных. Если Марианна была вспыльчивой, упрямой и несгибаемо независимой, то София была сдержанной, обходительной, и даже, пожалуй, смиренной. Если Элоиза любила учиться, то Катя никогда не могла усидеть за книгой. Если Маргерита отличалась стойкостью, терпеливостью и выдержкой, то Франциска вела себя импульсивно и зачастую вздорно. Но в той или иной мере оттенки их индивидуальности можно было сравнить с разными приправами к одному блюду. Катя часто думала о них как об одной натурщице, нарисованной разными художниками. Сходств сохранялось больше, чем различий. Катя знала, что в каждой женщине из ее памяти присутствовала толика страсти и веры в себя; каждая обладала строгой системой координат, отличала добродетели от пороков, умела видеть несправедливость и хорошо разбиралась в людях, что оставляло мало места для спеси и всепоглощающего стремления к обогащению. Они были честными. Они были настоящими. Они не витали в облаках. Они никогда не заглядывали слишком далеко вперед. Возможно, поэтому, думала Катя, ни у кого из ее предков никогда не возникало непреодолимого желания разыскать их сокровища. Возможно, поэтому они так долго это откладывали.
Джон Лестер умер в 1858 году, когда Маргарет было три года. Он свалился с лошади и сломал руку, а потом в ране началось заражение, и врач ампутировал эту руку по самое плечо. Но и в этот раз произошло заражение, и через пять дней Джона уже не было в живых. Как это восприняла София, Катя никогда не узнает. Катина память о ней закончилась в тот день, когда родилась Маргарет. С этого момента София будет появляться в Катиных воспоминаниях не как главная героиня собственной истории, а как мать – мать Маргарет. У Кати не останется воспоминаний о смерти Джона Лестера, или о детских годах Маргарет. Зато она запомнит детство без отца. Запомнит пустой дом в Стаффорде, по которому гуляло эхо. Запомнит, как мать готовила ее к будущему.
– У тебя будет дар, – говорила ей София. – Однажды утром ты проснешься с моими воспоминаниями, точно так же, как когда-то я проснулась с воспоминаниями моей матери.
Маргарет уплыла в Новый Свет со своим немецким ухажером Отто Шмидтом, когда ей было двадцать, а ему двадцать один. Только когда они прочно обосновались в Нью-Йорке и Отто работал на строительстве великой статуи, она рассказала ему о своих снах. Он уверял, что верит ее словам, но очевидно подозревал ее в фантазерстве. Маргарет смирилась с этим. Золоту в Шато-Монбельяр-ле-Пен ничто не угрожало.
У Маргарет родилась Роза Шмидт – тоненькая гибкая девочка, которая занималась балетом. Однажды она даже произвела кратковременный фурор на нью-йоркской сцене, когда танцевала в балете «Дочь фараона», заменяя заболевшую прима-балерину. Ей тогда было семнадцать лет. В 1898 году она в составе балетной труппы отправилась в турне по Европе. Юная Роза надумала сбежать, как только пройдут все спектакли, и отправиться в Дижон на поиски клада Монбельяров. Но в ее планы вмешался Милош Сейферт, австрийский бизнесмен, с которым она познакомилась, переплывая океан. Милош был богат. Он сколотил состояние, импортируя в Европу американский виски, и единственным его пороком оказалось пристрастие к собственному товару. Милош не нуждался в деньгах, и, когда они поженились, Роза перестала нуждаться тоже. Они обосновались в Париже. Сокровище могло подождать.
Дочь Розы, Эсме, родилась в 1901 году. За первые два года своей жизни девочка успела переболеть чередой детских недугов, любой из которых мог ее убить. Четыре раза Милош и Роза были готовы потерять свою дочь, слегшую с очередной болезнью, и четыре раза она возвращалась к жизни.
– Она боец, – сказала Роза своему мужу.
Но чувства Милоша смыло большим количеством слез и виски. Он нанял няньку и гувернантку и с той поры делал все возможное, чтобы как можно меньше времени проводить с дочерью – боясь, возможно, что следующая болезнь отнимет ее у него, и решив для себя больше не проливать слез.
Роза скончалась при родах в 1910 году в больнице Питье-Сальпетриер в Париже. Ребенок – второй ребенок – появился на свет мертвым. 1910-й был годом кометы – в тот год она пролетала достаточно близко от Земли. В течение шести часов 19 мая ее длинный хвост обмахивал Землю и ночное небо искрилось крапинками огня; в течение тех же шести часов Роза рожала в муках.
– Позовите Эсме, – умоляла она Милоша и медсестер. – Я должна ей кое-что рассказать.
Ей отказали.
– Здесь не место ребенку.
Роза была настойчива.
– Прошу тебя, умоляю! – Обливаясь слезами, она потянула мужа за руку. – Есть вещи, которые я непременно должна рассказать ей. Слова, которые она может услышать только от меня.
– Расскажи мне, – предложил Милош. – Или подожди, и сама ей все расскажешь, когда родится ребенок.
Но ребенок не родился, и Роза никогда не рассказала Эсме о своих снах. Младенца – девочку – вынули из живота Розы, и мать с ребенком похоронили рядом, на кладбище Пер-Лашез на бульваре Менильмонтан. Девятилетнюю Эсме сочли слишком маленькой и не разрешили присутствовать на похоронах.
Год спустя овдовевший Милош женился на артистке водевилей из коммуны Боар под Брестом, и семья поселилась в новом доме в пригороде Парижа, практически по соседству с усадьбой Ла-Мюэтт, где поднялся в небо первый воздушный шар братьев Монгольфье. Но Эсме, конечно, ничего об этом не знала. Ее мучило понимание того, что она оказалась нежеланным гостем в собственном доме, постоянным и неприятным напоминанием о первой жене отца. Девочка стала замкнутой, предпочитала проводить время в уединении, научилась жить в тени, незримо для разочарованных родственников, и оказалась совершенно не готова к внезапно начавшимся снам. И когда они все-таки пришли, Эсме встретила их как враждебных сущностей из другого мира, демонов, приносящих видения о смерти и лишениях.
– Откуда они взялись? – плакалась она отцу. – Я хочу, чтобы они прекратились.
Если бы Эсме немного подождала, то обнаружила бы, что со временем большая часть ее снов превратится в добрых приятелей; но ей было пятнадцать, она осталась без матери и была очень напугана. Милош отвез ее на поезде в Вену, на консультацию к доктору Зигмунду Фрейду, эксперту мирового уровня в таких вопросах, но, несмотря на круглую сумму, предложенную в качестве гонорара, психоаналитик отказал в консультации клиентам, без записи возникшим у него на пороге. Фрейд страдал от рака полости рта, вызванного, как предположат позже, его пристрастием к сигарам. Он терял способность говорить. Фрейд направил Эсме к молодому и деятельному психоаналитику по имени Бернард Дворжак, который работал у него в Венской амбулатории [17]. Дворжак как раз специализировался на снах. Впоследствии он напишет книгу «О снах и их значении», которая станет своего рода бестселлером, по крайней мере, среди тех, кто учился толковать сны за деньги. Эсме оказалась для Дворжака настоящей находкой. Ее сны не были похожи ни на что из того, с чем он сталкивался раньше. Он сказал Милошу, что Эсме лучше остаться в Вене. Курс ее лечения займет не меньше года. Такая рекомендация как нельзя лучше совпадала с предпочтениями самого Милоша. Он снял Эсме квартиру на площади Штубенбастай, нанял для нее экономку и компаньонку и оставил там, а сам напился и вернулся на поезде обратно в Париж.
