В Орсо было все, что Годелот привык видеть в старших командных чинах: безупречная выправка, властность коротких фраз, привычка к безоговорочному повиновению окружающих. Но что-то неуловимое, ускользающее выбивалось из этих жестких рамок, как подчас из-под доспехов мелькает край кафтана. И Годелот пытался нащупать в ворохе разбредающихся от усталости и жара мыслей эту странность, мешавшую ему понять, как вести себя со своим спасителем и новым командиром.

Орсо меж тем с невозмутимым спокойствием разрезал принесенный Филоменой мясной пирог и, казалось, полностью сосредоточился на еде. Годелот некоторое время сидел, то глядя на исцарапанную множеством усердных ножей столешницу, то украдкой поднимая глаза на смуглое горбоносое лицо полковника.

– Не молчите, будто девица на смотринах. – Орсо налил себе вина. – У вас наверняка есть вопросы. Слушаю вас.

Эти слова окончательно сбили Годелота с толку. Офицеры так себя не ведут. Подчиненному не след задавать вопросы, его дело – исполнение распоряжений, о чем шотландцу при всяком удобном случае напоминали и отец, и Луиджи, и командир гарнизона, седой хромоногий капитан Гвидо. Но Орсо подчеркнуто держался на равных с зеленым юнцом, обязанным ему жизнью. Что ж…

– Дозвольте спросить, мой полковник… – Шотландец откашлялся. – В чем будет состоять моя служба?

Кондотьер поднял голову и посмотрел на Годелота со смесью любопытства и насмешки:

– Это именно то, что сейчас вас беспокоит? – вкрадчиво спросил он.

– Так точно! – без колебаний ответил Годелот.

Орсо неторопливо доел пирог, отер губы и откинулся на спинку скамьи.

– Как угодно. Вашей первоочередной обязанностью будет запомнить правила. Извольте усвоить первый закон службы под моим началом: никогда не считайте меня болваном. Я знаю устройство солдатской души не хуже, чем механизм колодезного журавля. Не пытайтесь мне лгать ни при каких обстоятельствах, даже самых критических. Это в ваших же интересах.

Далее: я умею отличать тупость от простодушия, однако не прощаю разгильдяйства и не выношу игроков и пропойц. И третье: с любой своей личной неурядицей вы первым долгом идете ко мне. В своем полку я должен знать все и о каждом. Я не играю в доброго отца и не питаю слабости к решению чужих проблем. Однако тот, кто был достаточно глуп, чтоб нажить беду, едва ли будет достаточно мудр, чтоб выйти из нее с честью. А интересы моего нанимателя требуют, чтобы каждый солдат моего войска думал о своей службе, а не о карточных долгах и брюхатых потаскухах. Вам все ясно, Мак-Рорк?

– Да, мой полковник! – машинально отчеканил Годелот, подавляя невольное желание снова вытянуться в струну. А Орсо оперся локтями о стол и внимательно вгляделся в глаза подчиненного:

– Превосходно. А теперь оставьте в стороне то, что вы и так завтра узнаете от капрала. Подумайте и спросите обо всем, что хотите узнать именно сейчас. Завтра я стану вашим командиром, и все вольности закончатся. Но сегодня мы с вами сотрапезники и… хм… немного сообщники. Итак, я вас слушаю.

Шотландец молча глядел на полковника, чувствуя себя ребенком. Отвратительное ощущение. Орсо чего-то ждал. И Годелот отчего-то знал, что не имеет сейчас права на ошибку. Сейчас он мог задать любой вопрос. Вероятно, именно тот, который ему некому было задавать все эти дни. В висках закололо, а все странности и загадки недавнего времени разом засуетились в мозгу, как запертые в тесном закутке пчелы.

– Не смущайтесь, – снова ровно повторил Орсо, а в темных глазах блеснуло… нетерпение. Словно кондотьер ждал от шотландца какого-то очень важного шага, что повернет ход событий в нужное ему русло. Да, полковник, вы совсем не болван. Вы спасли мне жизнь, а теперь запанибрата ужинаете со мной и подталкиваете к откровенности, глядя, как у меня подрагивают от озноба руки, и зная, что я плохо соображаю…

Годелот глубоко вздохнул:

– Мой полковник… Я хотел бы знать, почему вы спасли меня из пыточного каземата.

Орсо чуть приподнял брови, уголок обезображенных губ снова насмешливо дрогнул. Но подросток коротко качнул головой:

– Я знаю, как трудно найти службу в хорошем полку. Я же вовсе не имею никакой ценности. Даже не бывал в настоящем бою. Значит, вам что-то от меня нужно. Но вам достаточно было оставить возле меня флягу с водой, чтобы я не мог до нее дотянуться. Или… да что там, раздробить мне локоть, макнуть головой через борт лодки. У вас была сотня способов получить от меня все что угодно. Вы видели меня там. Я стоял у самой грани. Так зачем везти в Венецию и брать на службу… бестолкового птенца?

Орсо снова усмехнулся, но на сей раз без пренебрежения:

– Браво, вам не занимать здравого смысла. – Он снова налил вина, но на сей раз наполнил и кружку Годелота. – А на деле все просто. Я недолюбливаю святых отцов, Мак-Рорк. А в особенности ту расточительность, с которой они калечат молодых и здоровых людей, способных быть солдатами. Заметьте – теми самыми солдатами, что пойдут сражаться под знаменами, увенчанными именем Господа. И если у меня есть возможность досадить им, я охотно это делаю.

Годелот помолчал. Наверное, не стоило больше спрашивать, ведь ему дали ответ, которым можно удовлетвориться. Но что-то все равно не увязывалось. А полковник, меж тем, перестал усмехаться и посерьезнел:

– Я думаю, вы догадались, что я не просто заглянул в застенок отца Руджеро на огонек. У меня были причины искать вас там. Я прежде всего кондотьер, Мак-Рорк. И я не из тех мусорщиков, кто сгребает в свои полки любое отребье. А слухами, как вы знаете, полнится земля. Отцу Руджеро известно о вашей эскападе в лесу этого несчастного графа… Кампано, кажется. Кстати, не слишком умно было упоминать о ней в вашем прошении в Патриархию. Об этом инциденте стало известно и мне – я не гнушаюсь сплетнями, поэтому быстро узнаю новости. И если монахам от вас нужны лишь ответы, то мне есть что предложить мальчишке, сумевшему противостоять четверым взрослым солдатам и выйти победителем, а потом несколько часов продержаться под пыткой и допросом. Из вас может выйти толк, Мак-Рорк. – Полковник поднял кружку: – Давайте выпьем. Согласитесь, этот день мог закончиться для вас иначе.

Нет, сидящая в изнуренном уме заноза никуда не исчезла. Но тон полковника неуловимо изменился, и Годелот понял, что на сегодня время сложных вопросов закончилось. И правда, этому дню пора было подойти к концу. Шотландец почти физически ощутил, как разжимается крепко стиснутый где-то внутри кулак, и тут же сдерживаемая усталость свинцовой плитой легла на плечи. Годелот словно впервые почувствовал, как нестерпимо голоден, как заманчиво пахнет лоснящийся румяными краешками пирог, как тепло и сухо в кухне. Так к черту все вопросы! Для них будет завтрашний день.

Подросток тоже взялся за кружку, встал, поклонился Орсо:

– Благодарю вас, мой полковник. За здравие нашего синьора нанимателя!

Он не успел поднести кружку к губам. Дверь распахнулась, ударив в стену, и в кухню вбежал лакей. Не обращая внимания на гневное кухаркино: «Да что ж ты носишься, ирод!», он бросился к полковнику и что-то прошептал тому на ухо. Орсо вскинул голову. Поставил нетронутую кружку, расплескав вино, и стремительно вышел вон, бросив напоследок:

– Отдыхайте, Мак-Рорк!

Один, два, скорее… Три, четыре, скорее… Отец Руджеро мерно отщелкивал агатовые бусины четок, все прибавляя темп, словно секунды тоже могли ускорить свой бег. Гребцы старались на совесть, но монаху казалось, что чернильная вода канала гуще сахарной патоки и лодка вязнет в ней, едва продвигаясь вперед.

Злость стояла поперек горла жгуче-кислым комом, и доминиканец давился ею, не умея ни сглотнуть, ни выплюнуть. Все пошло прахом. Череда таких блистательных удач и безупречно отыгранных ходов. И Руджеро с бесящей ясностью понимал: винить некого. Это лишь его собственный просчет.

Орсо, чертов шантажист… О тайной допросной на унылом островке знали всего несколько человек. Помимо самого отца Руджеро, туда имели доступ лишь брат Ачиль и глухой брат Лукка, после тяжелейшей болезни страдавший тихим и безобидным слабоумием, покорный, скрупулезный, хотя почти не способный связно говорить.