– Дураку понятно, – огрызнулся шотландец, – конечность онемеет.

– Верно, – одобрительно кивнул монах. – Но, если жгут проведет на вашей ноге слишком много времени, кровоток в ней совершенно прекратится, и увы… ногу придется отнять. Иначе начавшиеся в ней… м-м-м… процессы пойдут выше, вызывая антонов огонь.

Ачиль тем временем перевязал правую ногу кирасира, а затем правую руку. Если бы кожа Годелота не была покрыта испариной от боли, он непременно ощутил бы, что ремешок слегка влажен. Затем руки развели в стороны, привязав к столбам.

Руджеро же, оценив побледневшее лицо юноши, добавил почти доброжелательно:

– У вас есть шесть часов, друг мой. За это время вы можете взвесить, что важнее для вас: дружба с неблагодарным слепым прощелыгой или же собственная цветущая молодость. – Монах нахмурился, и двуцветные глаза замерцали малопонятным смятенному шотландцу блеском. – Задумайтесь крепко, Годелот. Что за жизнь ждет вас без обеих ног и правой руки? Человек я не жестокий, а посему левую руку я готов вам оставить. Чтобы вы могли просить подаяние.

С этими словами доминиканец кивнул подручным. Писарь встал, хлопотливо складывая мелко исписанные листы допроса. Сопровождаемый братьями Луккой и Ачилем, обвинитель двинулся к выходу. Обернувшись на пороге, он отсек:

– Когда примете решение – достаточно крикнуть. Вас услышат часовые. Не тяните, Годелот. Ибо на ваши крики боли они могут уже не отозваться.

Дверь гулко хлопнула о косяк, лязгнул засов. Годелот остался один в тишине каземата, слыша только, как трескучий говор поленьев в очаге перекликается с отдаленным рокотом волн.

Вино отдавало уксусом, овощи имели водянистый привкус, словно их уронили, накладывая в миску, а потом украдкой прополоскали в бадье. Мясо же было безбожно пережарено. Визгливый хохот из-за соседнего стола отчаянно раздражал, свечи непозволительно чадили, – словом, несложно было догадаться, что швейцарский наемник Ленц в прескверном расположении духа.

День не задался с самого утра. Едва оторвав от комковатой подушки свинцово-тяжелую голову, Ленц полез в кошель и обнаружил, что вчерашний проигрыш в кости куда значительнее, чем ему казалось накануне. А желчный педант-капитан окончательно испортил день, сунув холеный палец в давно не чищенное дуло аркебузы и учинив страдающему от лютого похмелья подчиненному свирепый разнос.

Вне очереди отстояв в карауле, швейцарец с еще большим пылом возненавидел капитана. А хуже всего, что злосчастная аркебуза осталась нечищеной, поэтому вечер предстояло провести за грязным и унылым занятием.

Преисполненный вновь всколыхнувшейся досады, Ленц грохнул кружкой о столешницу:

– Черт бы подрал вас, капитан! – с чувством провозгласил он. – Пусть черти в аду посадят вас в пропасть, полную аркебуз, и обрекут чистить их веками и тысячелетиями!

Произнеся этот искренний тост, Ленц опрокинул в глотку вино и с отвращением крякнул. Выискивая на блюде кусок попривлекательнее, он не обратил внимания, как к столу приблизились осторожные шаги.

– Доброго вечера, господин военный.

Ленц поднял удивленный взгляд – у его стола стоял долговязый паренек.

– Чего тебе, малец? – проворчал швейцарец. Люди были сейчас противны ему независимо от возраста и сословия. Паренек бесхитростно улыбнулся:

– Не осерчайте, господин. Я рядом сидел, случаем услышал, вы на аркебузу сетуете. Ежели вам недосуг, я с радостью бы вам ее почистил за сущие гроши.

Ленц прищурился. Что-то в отроке показалось ему необычным. А, вот оно. Темные глаза неподвижно смотрели куда-то поверх головы швейцарца.

– Эге, да ты слепой, мальчуган! – протянул вояка, а подросток беспечно пожал плечами:

– И что же с того?

– Да как ты оружие-то чистить можешь? Окстись, убогий!

Наемник хохотнул и, потеряв интерес к незадачливому попрошайке, вернулся к трапезе. Отведя глаза, он не заметил, как сжались челюсти подростка при слове «убогий». Однако резкая отповедь не смутила юнца.

– Вы не верите мне, господин? Тогда не угодно ли заключить немудрящее пари? – В голосе нахала прорезалась вызывающая нотка, и швейцарец раздраженно уставился на него. Мальчишка бесцеремонно оперся ладонями о стол. – Я на ваших глазах вычищу вашу аркебузу по всем правилам. Ежели справлюсь не хуже зрячего – угостите меня вином. А будете недовольны – так я вас угощу.

Швейцарец усмехнулся – уверенность юнца начинала его забавлять. Кроме того, условия пари были недурны… Подросток подлил масла в огонь:

– Соглашайтесь, господин военный! Что вам терять? Вы что так, что эдак в прибыли остаетесь.

– Ну что ж, давай поспорим. – Швейцарец поднялся из-за стола. – Тебя как звать-то?

– Фабрицио, – лукаво улыбнулся мальчишка, протягивая руку.

…Полчаса спустя Ленц сидел на шатком табурете в своей комнатенке наверху, во все глаза глядя, как мальчуган сноровисто разбирает замок аркебузы. Неподвижный взгляд, устремленный в пространство, скоро перестал вызывать у швейцарца неприязнь. Куда занятнее было следить, как гибкие смуглые пальцы, словно наделенные собственным потаенным зрением, ловко распотрошили замок, счистили пороховую гарь и налет ржавчины, дотошно смазали механизм, принялись за сборку… Еще четверть часа – и мальчишка отложил шомпол, прислонил аркебузу к столу, тщательно вытер руки и обернулся к заказчику:

– Что скажете, господин?

Вопрос прозвучал с неколебимым спокойствием, и лишь самое чуткое ухо уловило бы в нем оттенок похвальбы. Но Ленцу не было дела до таких мелочей. Он взял в руки ружье, осмотрел замок, дуло и восхищенно присвистнул:

– Справная работа, малец! Ей-богу, и проигрыша не жаль!

Фабрицио постарался скрыть польщенную усмешку, а швейцарец уже громогласно звал слугу: дурное настроение как-то само собой ушло в песок, и Ленц, даже не подумав из принципа заупрямиться, щедро налил новому знакомому вина.

– Тебе сколько лет, приятель? – уже вполне благодушно полюбопытствовал наемник. – Семнадцать? Сноровистый, чертенок. У иных уже полголовы седых волос, а все руки не к тому месту приспособлены.

– Если с душой учить – и дурака выучишь, – с усмешкой отозвался юнец, красноречиво передернув плечами. – Я любое оружие чищу, точу клинки, тетиву мастерю. Как еще без глаз время коротать? Не по девушкам же бегать.

– Это ты зря. – Ленц отпил вина и добавил шутливо и малость назидательно: – Девки – они не до глаз охочие, а того… до чего другого.

Фабрицио ухмыльнулся, но швейцарец заметил, как у мальчишки вспыхнули скулы, и оглушительно расхохотался.

…Они расстались далеко за полночь. Пьяный и безудержно веселый Ленц долго колотил парня по плечу, обещая, что распустит слух среди однополчан и непременно обеспечит нового приятеля заказчиками, понеже любителей обихаживать свое оружие негусто.

Фабрицио, тоже в изрядном хмелю, путано благодарил и обещал не подвести швейцарца. Наконец подростку все же удалось распрощаться с новоявленным благодетелем и двинуться по скрипучей лестнице на третий этаж, где он снимал комнатенку четыре на пять шагов…

…Захлопнув за собой хлипкую дверь, Пеппо устало осел на койку. Ему никогда не удавалось понять, что за цель преследуют люди, надираясь до беспамятства. Стакан вина, само собой, истинный божий дар, как в студеный зимний вечер, так и в полуденный летний зной. Но стоило выпить лишнего – и звуки искажались, притуплялись запахи, а пальцы начинали подрагивать. Иначе говоря, хмель окончательно делал Пеппо слепым. Именно поэтому ему подчас было непросто иметь дело с военными, часто не знающими удержу в Бахусовом пристрастии.

Подросток потер виски и потянулся к стоящему на столе кувшину с водой. Не беда. Тягучий рокот в голове скоро отойдет, куда важнее то, что он сегодня добился своего – свел знакомство с одним из многочисленных вояк, квартирующих в этой траттории, похожей на улей. Если ему повезет и Ленц действительно замолвит за него словечко среди солдатской братии, то скоро круг знакомых Пеппо существенно расширится, а там дело за привычной ему стратегией: молчать, ловя каждое слово, произнесенное вокруг.