– Что-то неладно? – Годелот уже держал под уздцы вороную кобылу.

– Пустое, – отозвался Пеппо. – Вот что за вздор, а? Живому деньги нужны, мертвому – без надобности. Но с живого человека кошелек срезать я ни на минуту не погнушаюсь, а вот трупу в карман руку сунуть совестно.

– Шут его знает, – пожал плечами Годелот, привязывая арбалет к своему седлу. – И правда, живому нужнее, но мародеров и воры испокон веков презирают.

Сказав это, он взглянул на Пеппо: не оскорбился ли тот? Но тетивщик уже мирно подтягивал на кауром подпругу.

В последний раз окинув взглядом тропу, Годелот вполголоса прочел короткую молитву, взялся за поводья кобылы и вскочил на своего коня. Ему не терпелось покинуть место схватки.

Уже зашло солнце, зной спал, и прохладный ветерок вкрадчиво зашелестел кронами. Распростертая под старым орешником фигура зашевелилась, глухо застонав. Уже третий раз он приходил в сознание, но адская боль, раскалывавшая голову, свинцовой тяжестью пригвождала его к земле. Однако умирать Маттео не собирался. Только не сейчас.

Превозмогая боль, оторвал от сырой лесной прели затылок, затем плечи. Сел, чувствуя, как запекшаяся кровь гадко стягивает кожу. Металлический вкус во рту… Что ж, тем лучше, пересохшими губами не свистнешь.

Несколько раз пронзительный свист оглашал лес. Маттео готов был отчаяться, слыша в ответ лишь шелест истомленной зноем листвы. Но вот до него донесся отдаленный топот.

– Да… – хрипло пробормотал капрал и снова свистнул. Конь, напуганный тем одиноким подлым выстрелом, все же не убежал далеко и услышал хозяина. Теперь лишь как угодно, но вскарабкаться в седло. Скакун сам отнесет его на постоялый двор, где ждет полковник Орсо.

Вот и конь, гнедой рысак, глянцевым сгустком тьмы вырвавшийся из чащи на тропу. Маттео вцепился в поводья, зарычал от боли и встал на ноги. Сейчас, еще немного.

Конь понял и опустился на колени, принимая вес раненого человека. Маттео, взгромоздившись в седло и отдышавшись, невольно улыбнулся. Он еще сможет подарить маленькому племяннику отцовское наследство.

Гнетущий июньский зной, выжав досуха землю, траву и людские глотки, наконец переполнился краденой влагой и разразился неистовой грозой.

Небо бесновалось, раскалываемое на куски синеватыми молниями, ревело густым утробным грохотом, изрыгая теплые потоки дождя.

В тесной комнатенке постоялого двора полковник Орсо задумчиво сидел у окна, глядя в мутную закипь непогоды. В окно вливались упоительная прохлада и запах мокрой земли. Полковник всегда любил грозы и сейчас пинками загнал все заботы в темные чуланы памяти, чтобы молча внимать шуму ливня, равнодушного к мелким человеческим тревогам.

Однако дробный топот на лестнице вырвал полковника из умиротворенной тишины. «Может быть, слуга спешит мимо? – мелькнула почти умоляющая мысль. – Мало ли постояльцев у Густаво в эту ночь…» Но в дощатую дверь уже колотила усердная рука. Орсо, сглатывая брань, поднялся с табурета и рванул медную ручку. На пороге стоял мальчишка, на чьем некогда белом фартуке отчетливо виднелись свежие пятна крови.

– Господин полковник! – Мальчуган вытаращил глаза, словно стараясь придать своим словам больше веса. – Там всадник приехал. Капрал вашего полка. Преочень плох, кровищи – аж по бокам лошади ручьями! Совсем помирает! Вас зовет, аж из рук рвется! Скорее, господин!

Под заполошное квохтанье слуги Орсо стремительно натянул дублет и понесся вниз по лестнице. Он посылал за беглецами четверых вооруженных солдат. Что за черт?!

Из кухни навстречу полковнику уже спешил Густаво, его рыхлый живот трясся от волнения, и в такт ему тряслись пышные усы.

– Пожалуйте сюда, ваше превосходительство! За лекарем уж послано!

Через минуту Орсо стоял у низкого топчана, на котором полусидел поддерживаемый слугой Маттео. Жена Густаво прикладывала мокрую тряпицу к глубокой ране на затылке капрала. Кираса уже лежала на полу, там же валялся дублет, с которого быстро натекала розовая лужица. Землистое лицо капрала казалось рябым из-за резко выделяющихся на бледной коже оспин.

– Маттео! Что, дьявол раздери…

– Погодите, мой полковник. – Капрал гулко закашлялся, а отрывистые слова эти лучше любых других доказали Орсо, что Маттео и правда плох. Солдат перебивает командира лишь в том случае, когда спешит из последних сил передать некие сведения, ради которых и доехал живым.

Полковник знал разницу между истовой службой и показным рвением. Он опустился на колени и ловил слова, что Маттео цедил сквозь кашель, хрипло набирая в легкие жаркий воздух кухни. Приехавший лекарь разрезал на капрале окровавленную рубашку, обнажая багровый кровоподтек в половину груди. А Маттео все говорил, путаясь, повторяясь, словно не уверенный в собственной памяти. У него начинался жар, скачка под проливным дождем лишила капрала остатков сил.

Наконец Маттео замолчал, рвано и хрипло дыша. Орсо встал, а капрал вдруг открыл лихорадочно блестящие глаза:

– Я виноват, мой полковник. Я потерял троих человек, но так и не выполнил приказа.

Орсо же покачал головой:

– Молчи, Маттео, разбор твоих грехов до поры оставим. Да, и не вздумай помереть, мне довольно и этих потерь. Мессер Густаво, позаботьтесь о капрале.

С этими словами он вышел из кухни. Через четверть часа, отдав все необходимые распоряжения, полковник в широком суконном плаще шагал к конюшне, на ходу нахлобучивая шляпу.

Необходимость покидать гостеприимный постоялый двор и нестись верхом в дождливую темень вызывала глухую злость, но выбора не было.

Уже сидя в седле, Орсо задумался. Из леса ведут лишь две известные ему дороги. Одна направляется к Густаво, вторая – в захудалую деревеньку Пиккола, где тоже на его памяти был какой-то трактиришко. В другую погоду осторожный беглец скорее заночует в лесу – и вот тогда ищи-свищи. Но, по словам Маттео, по крайней мере один из юнцов ранен. Едва ли он рискнет ночевать под проливным дождем…

Сорок минут спустя, после недолгих препирательств с вымокшим и злым как черт ночным сторожем, полковник уже колотил в запертую дверь крохотного трактира. До Пикколы, конечно, давно долетели новости о разгромленном Кампано, и сейчас на много миль окрест двери запирались с особым радением. На стук отозвались шаркающие шаги, и в массивной двери приоткрылось окошко, явив взгляду Орсо скупо освещенное свечой старческое лицо.

– Что вам угодно, господин?

– Любезная хозяюшка, прости великодушно, что тревожу в этот поздний час! – Орсо умел быть необычайно обходителен, когда стремился вызвать доверие. – Не было ли сегодня у тебя новых постояльцев? Отроков лет по шестнадцати, один подмастерье, второй служивый, раненый.

Старушка молча поправила чепец, пламя свечи заколыхалось. Орсо чуть сдвинул брови, и голос его зазвучал с отеческой озабоченностью:

– Моего это полка мальчуганы, пикинер и кузнеца подручный. В первый поход взяли, да еще и до расположений не дошли. Как матерям-то в глаза погляжу?

Блеклое лицо трактирщицы стало приветливей, она мягко покачала головой:

– Не припомню, господин. У меня уж несколько дней дым коромыслом стоит. В округе господь знает что творится. Ад кромешный… – Старушка истово перекрестилась. – Однако служивых не было, да и раненых тоже. Только пьяных вдоволь.

Старушка снова покачала головой, теперь осуждающе, и полковник, поклонившись, ретировался ни с чем.

Итак, либо раны мальчишки столь серьезны, что он не достиг Пикколы, либо, напротив, поганцы достаточно здоровы, чтоб предпочесть неуютную ночь в лесу.

Орсо встряхнул головой, разметая намокшими полями шляпы каскад брызг. Что ж, теперь совесть чиста. А капрал, пожалуй, заслуживает награды…

Годелот старательно развесил мокрую камизу в углу, где тускло горела лучина, и обернулся к Пеппо:

– Ну, шут гороховый! Ты б на хозяйку поглядел: губы поджала, напыжилась, чисто столп святой католической церкви! Умора! – Шотландец говорил почти шепотом, но и шепот этот подрагивал от сдерживаемого смеха. – А уж распевал! Ты где этих песен набрался? Научи, что ли! – И он зашелся беззвучным хохотом.