Но я не буду сплетничать впустую. Теперь, когда прошлое врача известно читателю, он сам, возможно, сумеет понять этого человека, бывшего негласным правителем при дворе Каменной Королевы.

Монах был сух, чопорен и держался слегка брезгливо, словно разговоры о бесстыжих проделках мирян вызывали у него скуку и отвращение.

Сестра Инес, держа спину деревянно-прямо и сжимая губы в жесткую линию, пыталась не поддаться робости, что навевал на нее эмиссар святой инквизиции, но поневоле все равно ощущала легкую дрожь, прикасаясь к страшноватому миру борцов с ересью.

– Итак, сестра, – процедил доминиканец, – в вашем послании указано, что в госпиталь под благовидным предлогом повадился юноша, одержимый Сатаной. Сей юнец богомерзкими увещеваниями пытается соблазнить самую молодую из послушниц и отвратить ее от Господа, а настоятельница закрывает глаза на творящееся беззаконие и даже потворствует ему.

– Именно так! – подтвердила сестра Инес, еще независимее поднимая голову.

Монах покачал головой:

– Сестра, меня коробит, с какой горячностью вы порицаете мать настоятельницу.

Лицо сестры Инес потемнело.

– Мать Доротея мне ближе родной матери. И мне до самой смерти не выплакать этого горя. Но бывает так, что нужно…

– …что нужно не поддаваться панике и воззвать к чувству справедливости! – бесцеремонно перебил доминиканец. – Если в обители Господа сеет свою скверну Лукавый – это вина Лукавого, ему и держать ответ. Я ценю вашу бдительность, сестра Инес, но прошу вас проявить благоразумие. Я специально не обратился к матери Доротее, а предпочел сначала увидеть вас. Скажите, вы, часом, не вспугнули нашего… подозреваемого?

– Нет, – сухо заявила монахиня, – он явится в среду, к восьми утра, как уговорено.

– Прекрасно, – кивнул доминиканец, – я буду здесь к тому же часу. Сделайте милость, не ставьте в известность ни мать Доротею, ни прочих сестер. Не стоит понапрасну рисковать. Я намерен самолично проследить за негодяем и выяснить, действительно ли он столь опасен, или же это обычный смутьян, которому достаточно десятка плетей и нескольких часов в колодках для вразумления.

Сестра Инес хмуро кивнула:

– Как вам будет угодно.

Три дня Пеппо прожил, будто застряв в дымоходе: задыхаясь и изнывая от бессилия. Он исправно ходил к госпиталю трижды, а то и четырежды в день, но указанный им тайник оставался пуст. Но это была не беда… Годелота могли не отпускать со службы, и Пеппо молился, чтоб это было так. Чтобы друга морили в карцере, ставили на караулы по двенадцать часов, да что угодно, лишь бы он был жив.

…Он едва успел вернуться в тратторию в то воскресенье. Стащив с головы клобук, Пеппо отбросил назад мокрые волосы и принялся стягивать с себя францисканскую рясу, яростно бранясь вполголоса: в пыльной дерюге было невыносимо жарко, а камиза мерзко облепила тело. Но все это мало смущало тетивщика – дело было сделано.

В этот раз подросток постарался учесть ошибки прошлого раза. Тогда он отдал Алонсо готовое письмо, не сообразив, что на месте обстоятельства могут измениться. На сей же раз письмо и грошовую ладанку Пеппо принес к площади распечатанными, запасшись и чернильным прибором. Сминая в пальцах кусочек теплого воска, он с чопорным видом сел у стены и попросил мальчугана лишь разыскать Годелота в толпе и указать, как его найти и где у него карманы.

Ничего из ряда вон выходящего Алонсо не усмотрел, но Пеппо все равно не удержался и наскоро добавил к письму шутливую ремарку. Залепить же свиток воском было делом одной минуты.

Неподвижно стоявший шотландец с букетом пряно пахнувших цветов был нехитрой целью. Пеппо, старательно ковыляя и сутулясь, легко подобрался вплотную. Друг его не разочаровал: он остался тем же простаком, что и раньше, так что подложить ему в карман ладанку оказалось вовсе не трудно. Монашеский маскарад, душный и тяжелый, неожиданно показал и свою лучшую сторону: к рясе многие проявляли подобие уважения, и поэтому на долю Пеппо вышло меньше пинков и толкотни, чем обычно. А особенно подросток жалел, что не увидел лица старьевщика, когда попросил в лавке старый коричневый плащ. Должно быть, тот долго забавлялся тем, как ловко сбыл слепому дуралею рясу…

Почти час Пеппо наслаждался победоносным настроением, когда хлипкая дверь вдруг содрогнулась под тремя громкими ударами и в комнату влетел запыхавшийся Алонсо. Несколько минут он что-то заполошно кудахтал, пытаясь отдышаться, а потом вывалил на приятеля ворох новостей.

Незадолго после ухода Пеппо с площади в соседнем от церкви квартале приключилось ужасное происшествие. Какой-то разбойник напал на молодого служивого, то ли голову тому пробил, то ли зарезал насмерть. Потом поубивал всех прибежавших на крики прохожих и был таков, точно в воду канул. По словам зевак, по мостовой едва ли не ручьем лилась кровь, а телами был усыпан весь переулок.

Но Пеппо не интересовали эти жуткие подробности. Чувствуя, как заломило виски и разом заледенели пальцы, он вцепился в плечи Алонсо:

– Служивый? Насмерть? Ты уверен?!

– Не знаю, Риччо, так лоточницы говорили! – всхлипнул мальчик. – Там такой визг был, шут их разберет.

Пеппо усилием разжал пальцы. В Венеции пруд пруди молодых служивых, чего он так вскинулся?.. Но какая-то беспокойная когтистая тварь уже ерзала в душе, не давая здравому смыслу возобладать. Падуанец всегда доверял своей интуиции. Она почти никогда не подводила его, в отличие от того же здравого смысла. И сейчас настойчиво шептала, что с Годелотом случилась беда. Встряхнув головой, Пеппо привычно опустился на колено перед Алонсо:

– Дружище, не спеши верить в сплетни. Завтра уже будут судачить, что там легион солдат во главе с дожем перерезали. Ты лучше припомни, о служивом что толковали. Все рассказывай, даже последние пустяки.

Малыш помолчал, сосредоточенно сопя.

– Да ничего не толковали. Дескать, совсем молодой военный, мальчик почти. Тот супостат вроде как ограбить его пытался. Народ набежал – а служивый оказался из вассалов очень важной синьоры, его подмастерье сапожника признал, мерки сымал недавно. Герцогиня Фонци, есть такая аристократка, вся Венеция ее знает. Говорят, местная знать рядом с ней так, мелкие купчики. Она прямо в золоте купается, а только не впрок ей те богатства. Больна она сильно, говорят, даже на ноги встать не может, цельный день в кресле.

– Фонци… – пробормотал Пеппо. – Я не слышал этого имени… Вот черт. – Встрепенувшись, он добавил: – Спасибо, Алонсо. И за помощь, и за новости.

– Бывай, брат, – отозвался мальчик, и вскоре Пеппо услыхал, как за ним захлопнулась дверь. Бессильно опустившись на пол, тетивщик сжал руками голову. Неужели ему снова остается только ждать?

И Пеппо ждал. Он истово ждал каждой свободной от работы минуты, чтоб опрометью броситься к госпиталю. Даже суровая сестра Инес, возможно, уверовала бы в благочестие юноши, если бы видела, как часто он приходит поклониться каменному распятию. Но все было впустую.

В среду тетивщик проснулся еще затемно. Всю ночь его не отпускала тревога, однако сейчас, лежа без сна и вслушиваясь в предрассветные городские звуки, он отчего-то ощутил, что душащее кольцо вокруг груди слегка разомкнулось.

Дорога к госпиталю по лабиринту улочек, охваченных утренней суетой, уже казалась совсем короткой. Привычно брякнул под ногой камень, выбитый из мостовой у самой ниши. Пеппо остановился у распятия, широко перекрестился и согнулся в земном поклоне, а пальцы бегло скользнули вдоль щели в постаменте. Пусто… Впрочем, чего еще ожидать в такой ранний час? Не ночью же Годелоту расхаживать по Каннареджо…

Подойдя к госпитальному крыльцу, он поклонился встретившейся монахине и спросил Паолину.

– Обожди, милый, – раздался в ответ старческий голос, и Пеппо узнал добродушную сестру Оделию. – Сейчас кликну, ступай в сад.