Лотте это не понравится. Он велел беречь эту штуку. Да и мало ли что там, внутри. «Бас» в таверне говорил, что граф прятал в замке «дьявола». Странный жилец для ладанки. Но выпускать его как-то не слишком умно. Пеппо нерешительно потряс ладанку, снова слыша тот же стук. Глупая затея. Но других идей все равно нет.

Еще четверть часа тетивщик то брал ладанку в руки, то клал обратно на стол. Как сын своей эпохи, Пеппо был воспитан в почтении ко всякого рода предметам религиозного обихода, и ему все больше становилось не по себе от собственного замысла. Однако страх и бессилие последних минут были куда определеннее суеверного содрогания перед предстоящим кощунством.

Наконец, нерешительно осенив себя крестом, он встал. Осторожно закрепив тяжелый цилиндрик в тисках, ощупал гравировку, выбирая подходящее место. А потом вооружился тонким напильником, склонился над ладанкой, и мелкие зубцы со скрежетом впились в серебро…

– Доктор Бениньо… Ваша милость, господин доктор…

Испуганный голос ворвался в темноту сна вместе с робкими пальцами, теребящими за плечо. Врач глухо застонал, но тут же сел в кровати, закрывая глаза ладонью от огня свечи.

– Что случилось, Тесс? – пробормотал он, уже машинально нашаривая черный халат, похожий на мантию алхимика. Ночные пробуждения были нередки, и он обычно даже не задавал вопросов, бросаясь на зов. Однако вышколенная и хладнокровная старшая горничная сейчас выглядела растерянной.

Минуту спустя Бениньо уже несся к господской спальне, Тесс со свечой спешила следом. Почти оттолкнув дежурного часового, врач ворвался в спальню… и наткнулся на спокойный взгляд герцогини. Та сидела в кресле, закутанная в плед поверх ночной сорочки. Распущенные волосы в беспорядке лежали на плечах и кресельной спинке. Рядом топтался дюжий лакей.

– Доктор, – прошелестела Лазария, – простите… Я не даю вам… покоя. Но эта ночь… бесконечна. Я устала ждать… утра. Маноло, Тесс, ступайте спать.

Порядком сбитый с толку, Бениньо прошагал к креслу и привычно вынул часы, но госпожа нахмурилась:

– Оставьте в по… кое мой пульс, я чув… ствую себя хорошо, как никогда. Сядьте. Мне нужно, чтоб вы запи… сали для полковника Орсо ряд моих рас… распоряжений.

Это тоже не было новостью. Спала герцогиня плохо, ночами часто размышляла о делах и порой вызывала Бениньо для записей. Вот и сейчас он невозмутимо сел в кресло у стола, вооружился пером и обернулся к герцогине:

– Я весь внимание, ваше сиятельство.

Лазария коротко опустила веки, будто кивнула:

– Превос…ходно. Итак, доктор, я разобра… лась в этой нелепой и уродли…вой ситуации. Сама не… пойму, почему так долго блуж… дала в трех соснах. Все ведь проще… простого.

Хотя герцогиня ничего не поясняла, Бениньо сразу понял, о какой «уродливой ситуации» идет речь, и ощутил холодок тревоги. В спокойствии Лазарии сквозила какая-то новая, непривычная ему нота, а врач слишком хорошо знал упрямый и непредсказуемый нрав парализованной женщины. Но герцогиня не стала испытывать его терпение и заговорила твердо и размеренно:

– Один… надцать лет назад я… возомнила себя судьей. Я судила Джузеппе Гамаль… яно и приго… ворила его к смерти, решив, что имею на это пра… во и что его жизнь дешевле моей. Я ошиб… лась, и Господь указал мне… мое место. Погибли невинные лю… ди, а моя болезнь не отступила. Теперь же я… знаю, что мальчик жив. – Она перевела дыхание, и ее голос окреп. – Я ничего… не могу исправить. Но могу попыта… ться что-то искупить. А посему запиши… те. Полков… нику Орсо надлежит разыскать юношу. Возможно скорее, пока… я в рассудке. Все расхо… ды на его усмотрение. Утром составите приказ… для казначея. Джузеппе нужно доставить сюда. Ко мне. Вместе… с его частью Нас… ледия. Я сама… расскажу ему все и отдам ему… Треть, добытую в день смерти… его семьи. Затем… полковник даст ему… пистоль. И пусть на сей раз мальчик… судит. Он может меня пощадить. А может казнить. Вне зависимости… от его выбора… он волен уйти отсюда без препятствий. Такова моя… воля. Бениньо… составьте все по форме. Утром… свидетели и печать.

Все. Врач замер, не замечая, как чернила капнули с пера, растекшись по бумаге неопрятной кляксой.

– Сударыня, – вымолвил он, стараясь говорить на обычный манер, твердо и рассудительно, – вы уже несколько недель в смятении. Не дайте чувствам брать верх. Опрометчивые решения подчас ведут к страшным последствиям.

– Верно, – отсекла Лазария, – мне ли… не знать. Я уже… принимала такие.

Врач хотел что-то добавить, но герцогиня поморщилась:

– Бениньо… Я бы не хотела… просто приказывать… вам. Вы вправе… понять. Я уже… десять дней не сплю. Вы скажете… это просто нервная выходка. Причуда. Я знаю, я… невыносима. Как все калеки. Пусть так. Пусть это прихоть. Театральный… жест. Но я устала от этой… борьбы. Я уже давно пытаюсь… убедить себя, что все еще надеюсь. Но я уже стара для… самооб… манов. Стара той ветхой и линялой занавеской, которая… раньше была моей душой. Я хочу покончить… с этим. Всё против… меня. Судьба. Бог. Время. Так хоть сыграю… напос…ледок в справедливость.

Раздался хруст, и Бениньо вздрогнул, растерянно глядя на обломок пера в руке.

– Не беда. Возьмите… другое, – спокойно велела Лазария.

Врач вытянул из корзинки на столе новое перо, но все еще колебался. Ему отчего-то казалось, что стоит записать эти невообразимые указания, как они тут же станут неизбежной и чудовищной явью. Но герцогиня выжидательно смотрела на него, и Бениньо обмакнул перо в чернильницу.

– Ваше сиятельство, – окликнул он, внутренне сжимаясь, – это все тот проклятый портрет. Вы будто вложили в него свое отчаяние, и оно ожило, нависло над вами какой-то отвратительной тенью. Такое бывает, человеческое сознание порой шутит жестокие шутки. Умоляю, позвольте, я сожгу портрет. Завтра мы снова поговорим. И если вы будете непреклонны – я подчинюсь вам.

В глазах Лазарии мелькнуло удивление:

– Какой… портрет? О господи! Я… вовсе забыла о нем. Чушь какая. Доктор, я… сама интересуюсь… всякими новомодными веяниями… в науке. Но на сей раз… вы перегнули. Хоть я и развалина, но демонов своих… пока держу в узде.

– Тогда тем более позвольте его сжечь!

В голосе герцогини послышалось замешательство:

– Пожалуйста… если вам… угодно. Я его даже не видела. Заснула… пока отец Руджеро… трудился над ним. Вот ведь… пустяк.

Врач встал и двинулся к секретеру. Вслед порхнул хриплый смешок:

– Дайте хоть… посмотреть, господин… мистик.

Бениньо вынул из секретера лист, приблизился к креслу, придвинул к герцогине шандал и поднес портрет к огню.

Лазария, все еще криво улыбаясь, перевела взгляд на лист. Лицо ее стремительно вылиняло до мертвенно-голубоватого оттенка и окаменело. Минута, две, три. Молча и неотрывно она смотрела на изображение, вглядывалась в каждую черту. Губы дрожали, на висках вздулись вены, глаза чернели пустыми безднами.

– Уберите… – прошептала она. Сглотнула и хрипло добавила: – Полковника… ко мне.

Врач торопливо смял лист, с плохо скрытым испугом глядя в темные провалы ее глаз. Колокольчик захлебнулся дребезгом, и в опочивальню вбежал лакей.

Едва пять минут спустя наспех одетый Орсо уже стоял у кресла. Герцогиня даже не подняла на него взгляда:

– Найдите Гамальяно, – проскрежетала она, – убейте его. Даже если у него ничего нет. Просто… убейте.

Полковник на долю секунды замешкался, метнув вопросительный взгляд на доктора, но тот стоял за креслом, прямой, бледный, что-то судорожно пряча за спиной. И Орсо буднично поклонился:

– Положитесь на меня, ваше сиятельство.

– А теперь… все вон! Доктор… опиум. Я хочу заснуть.

Бениньо дернулся, словно кукольник, спешно подхватил не вовремя отложенную марионетку, и отступил в полутьму спальни. Полковник же бесшумно попятился к двери: он знал, что о нем уже забыли.

…У самой лестницы Орсо остановился, с сомнением глядя в черный провал холла. Нужно было взять свечу, так и ноги переломать недолго. Однако ему, давно лишенному всякой впечатлительности, до зуда хотелось убраться из опочивальни герцогини. Она была полна стоячей горьковатой ненависти, такой густой, что, казалось, его одежда до сих пор пахнет ею, будто чадом сырых дров. Что, ко всем чертям, успело произойти этой ночью?!