Еще бы понравился… И всего через два дня после встречи у церкви. Будь он проклят, если это случайность. Значит, за Алонсо все же проследили.

Вдруг плеча коснулась горячая ладонь, и Пеппо отпрянул, словно от тычка булавкой. Только сейчас он заметил, что в кладовой стоит тишина, густая, будто закипающий в котелке крахмал.

– Риччо?.. – чуть растерянно окликнула лавочница. – Я что… я сделала что-то не так? Нужно было сказать ему что-то другое?

Она поколебалась и снова сделала шаг вперед, обдавая юношу теплом и едва уловимым запахом маргариток. Складки юбки с шелестом скользнули ему по ногам, и он торопливо отшатнулся еще на шаг, больно натыкаясь на что-то лопатками.

– Нет-нет. Спасибо, Росанна. Я непременно буду осторожен… – пробормотал он.

Это прозвучало настолько жалко, что тетивщик готов был услышать в ответ издевательский смех и умереть на месте от позора. Однако девушка так же неловко откашлялась:

– Не благодари… Я терпеть не могу этих фанфаронов, а ты… ну… в общем, негоже было бы тебя не предупредить.

Снова зашелестели юбки, со скрипом открылась дверь, впуская скупую вечернюю прохладу и городской гул.

– Смеркается, тебе пора, Риччо. – Голос лавочницы был уже привычно деловит. – Дам тебе знать, если еще кто любопытствовать станет.

– Спасибо. Доброй ночи, Росанна.

Пеппо спустился с крыльца и широким шагом направился по быстро темнеющему переулку к мосту через неширокий каналец, все еще чувствуя, как от удара ноют лопатки, а на лице дотлевает дурацкий румянец.

…Девушка вернулась в лавку и сняла фартук под вопросительным взглядом отца.

– Ты чего это, синичка, в кладовой заблудилась? – пророкотал он, вытряхивая за окно мешок. – Пошла за тмином, полчаса пропадала, а тмин не принесла.

Она озабоченно потрясла фартуком:

– Какой там тмин! Захожу – а из-под ног мышь как шуганет! И ладно бы одна, а то слышу, будто пищит кто-то за мешками.

Барбьери гулко расхохотался:

– Стало быть, в обмороке лежала? А я-то думаю: куда запропастилась?

Росанна сдвинула брови:

– Вам бы все веселье, батюшка. А ну как мыши у нас в мешках с крупой уже свадьбы гуляют? Спасибо, Риччо аккурат из лавки выходил, так подсобил мне эту шельму изловить. У него-то слух – где там мышам.

– Сметливый парень, – кивнул отец. – На прошлой неделе так ножи мне заточил – любо-дорого, сразу видать, что оружейник. Не пойму, чего он по углам хоронится, его б в любой мастерской расцеловали. Ну, через полчаса закроемся. Завязывай покуда мешки и подмести не забудь.

С этим замечанием он подхватил пудовую корзину и поволок к двери. Росанна деятельно взялась было за отцовское поручение, но вскоре отвлеклась, задумчиво опершись на метлу.

Все же Риччо темнит. Он явно был сам не свой, услышав о визитере. Забавно, как легко отражаются на его лице чувства, словно облака бегут по крышам…

Росанна вздохнула, потянулась к кувшину и подлила воды в горшочек с маргаритками. Алонсо так и не проговорился, от кого цветы, как она его ни умасливала. А может, букет все-таки от Риччо? Он ведь почувствовал аромат маргариток там, в кладовой, и покраснел, как девица. Это с его-то бритвенным языком…

Девушка вынула из-за корсажа розетку из нескольких цветов и вернула их в горшочек. Жаль, если завянут раньше времени.

Пеппо захлопнул дверь своей клетушки, опустился прямо на пол и несколько минут сидел, прерывисто переводя дыхание. Постепенно гулкий сердечный бой начал утихать, и оружейник резко отер ладонями влажный лоб: нужно было успокоиться.

Поднявшись с пола, он резко обернулся к двери и запер ее на второй оборот ключа. Какая чушь! Хлипкую дверь этой неприступной крепости и Алонсо ногой выбьет, хоть амбарный замок на нее вешай. Но руки уже спешно запирали ставни.

Тетивщик долго не мог собраться с мыслями, то стоял на месте, то бестолково мерил шагами комнатенку. Он остервенело ударил в стену кулаком. Успокоился, идиот? Шастает по улицам, веселит гуляк в питейной, ведь уже месяц его никто не трогал! А сеть вокруг затягивается, и ему даже не предположить, насколько она близка и не коснется ли он невзначай пальцами ее ячеек, едва вытянув руку. А хуже всего, что любое решительное действие неумолимо ставит под удар каждого, кто соглашается ему помочь.

Никогда еще Пеппо не был так ненавистен, не казался таким ничтожным и бессильным сам себе. Как яростно он всегда отстаивал свою независимость, как гордился, что умеет постоять за себя и позаботиться о близких! А на поверку даже короткий взгляд из-за угла требует помощника, который примет на свои плечи весь риск, покуда Пеппо отсиживается в безопасном месте. Всего одна крохотная удача… Весть от Лотте в нескольких скупых словах. А тянущаяся за ним клейкая паутина уже пристала к малышу Алонсо и Росанне – ни в чем не виноватым людям, даже не знающим его настоящего имени.

Росанна… Они познакомились в лавке буквально через день после того, как Пеппо поселился в «Шлеме и гарде», и девушка тут же совершила невозможное: сумела поладить с колючим оружейником за десять минут болтовни. Пеппо сам обомлел, вдруг заметив, что стоит, непринужденно облокотившись о прилавок, и беззаботно мелет какую-то веселую чепуху.

С тех пор он редко уходил из лавки Барбьери, не задержавшись потолковать с Росанной. Она была похожа на корзинку миндального печенья – открытая, теплая, источающая аромат радости и благополучия. Слепота Пеппо вызывала у нее не отвращение, а почти детский интерес, и она часто просила оружейника то найти желудь в корзинке с орехами, то вырезать из обломка полена птичку. А потом шумно и совершенно искренне восторгалась.

Пеппо терпеть не мог, когда из него пытались сделать шута, и никогда никому не спускал подобных попыток. Однако причуды Росанны источали такую бесцеремонную сердечность, что он до странности быстро привык к ним и от ее похвал порой даже чувствовал себя польщенным (в чем никогда не признался бы вслух). Но никогда за шутками и болтовней он не думал, что своим присутствием ставит девушку под удар.

Не грозит ли ей теперь беда? Кто этот «военный в больших чинах»? У него есть интересная примета: шрамы на губах. Нужно непременно найти способ снова связаться с Лотте. Быть может, ему уже встречался этот тип.

Пеппо поежился, ощущая, как виски и затылок сводит болью. Его враг начинал казаться ему всеведущим и вездесущим, будто и сейчас в этой темной комнате за ним следили из мрака чьи-то невидимые глаза… Так что же, запереться в этой каморке? Ни с кем не заводить разговоров? Избегать людей, чтоб не навлечь на них беду, словно он болен заразной хворью? Или сбежать из города? Но куда ему деваться? Его нашли в Гуэрче, в Кампано и в Венеции. Слепого и беспомощного, его найдут где угодно.

А может, он вообще зря упорствует? Может быть, нужно просто сдаться и добровольно положить голову под топор, чтобы не принести несчастье еще кому-нибудь? Разве стоит его жизнь этих жертв? Разве стоит она жизни радушного кузнеца, у которого наверняка осталась осиротевшая семья? А этого молчаливого больного ужаса, которым наливается Паолина при упоминании дня их знакомства? И еще неизвестно, сколько их – тех, о ком он не знает.

Несколько минут Пеппо неподвижно стоял, опершись обеими руками о стену, будто сдерживая надвигавшуюся на него угрозу. Потом медленно выпрямился.

А ведь Алонсо говорил кое-что еще. Годелот велел беречь его «подарок». Несомненно, ту самую ладанку, пасторский талисман, случайно украденный Пеппо в «Двух мостах». Единственный предмет, по-прежнему связывающий их с тем ужасным днем. Единственную взятую в Кампано чужую вещь. Не ею ли попрекнул тетивщика долговязый, утверждая, что тот «поживился» у несчастного графа? Падуанец уже знал, что неуклюжая серебряная вещица не открывается, плотно запаянная, однако внутри что-то глухо постукивает.

Поколебавшись еще минуту, он нашарил в суме свернутый обрывок рубашки, порылся в складках, вынул ладанку, положил на стол и задумчиво сел рядом.