– Марцино, сумасшедший! – донесся до Годелота чей-то окрик сквозь пелену боли. – Оставь парня, зашибешь насмерть!

Дыхание перехватывало, в голове шумело, но шотландец, упоенный забытым чувством свободы, ощущал лишь кипящий в крови задор. Коротко встряхнув головой, он вырвался из хватки Марцино и незатейливо впечатал тяжелый башмак противнику в левое колено. Тот рухнул наземь, но тут же поднялся на локтях, проревел что-то бранное и вновь, хромая и взрывая сапогами мелкий песок, ринулся на Годелота. Совершенно разъяренный, он уже не владел собой, повалил обидчика и обрушил на него град ударов.

Смятый напором более тяжелого и опытного противника, подросток пытался защищаться, едва ощущая, как кто-то отдирает от него руки Марцино, а тот вырывается и продолжает выкрикивать какие-то отрывистые угрозы.

– Что за черт! – раздался вдруг рык капрала Фарро. – Вы что творите, аспиды? Не ровен час, капитан на шум явится, всем всыплет без разбору!

Хрипло дышащего Марцино наконец оттащили, двое солдат подняли Годелота с земли и поставили на ноги, придерживая с двух сторон. Фарро подошел к пошатывающемуся новобранцу и хмуро оглядел окровавленное лицо:

– Десятка дней не прошло – уже разукрашен, как к празднику. Марцино! Ты чего, лахудрин сын, удумал? Ишь, с мальчишкой он срамом меряется, герой лоскутный!

Но солдат молчал, все так же хрипло втягивая воздух, и Фарро вновь обратился к Годелоту:

– За что схлопотал? Говори без утайки, пострел, здесь тебе не цыганский шатер, чтоб на картах гадать!

Шотландец сплюнул кровь.

– Я его оскорбил, – спокойно проговорил он.

После этих слов во дворе повисла тишина, а Фарро крякнул:

– Оскорбил! То молчал себе, а тут подошел да оскорбил! Ты давай-ка, малец, мне голову…

– Что здесь произошло? – оборвал капрала низкий голос, и из дверей оружейной вышел полковник. Фарро замолчал, словно невидимая рука хлопнула его по губам, и еще сильнее нахмурился. Но Орсо не ждал пояснений. Он спокойно подошел к Марцино и бегло осмотрел его. Затем приблизился к Годелоту, жестко взял за подбородок, оценивая следы побоев, поочередно взглянул на кисти обеих рук.

– Ясно, – отрубил он, – это не драка, а избиение. Зачинщик – Марцино. Десять плетей и сутки карцера. Мальчишку ко мне на дознание. Капрал, выполнять.

В такой же тишине Марцино увели. Клименте мрачно подставил Годелоту плечо, и через десять минут шотландец уже стоял перед полковником в голой скучной комнатенке, служившей командиру кабинетом. Орсо закрыл дверь и присел на край стола перед нетвердо стоящим на ногах подчиненным.

– Вы не теряете времени даром, Мак-Рорк, – сказал он задумчиво, – уже завели врагов. Марцино весьма выдержанный и дисциплинированный солдат. Чем же вы его так взбеленили?

– Я его оскорбил, – так же ровно повторил Годелот, стараясь не поморщиться от рези в разбитых губах.

– Хм… – Орсо пристально поглядел подростку в глаза. – Что ж, допустим. Стало быть, вам тоже по уставу полагается порка, но вы толком не оправились от знакомства с милейшим отцом Руджеро. Не вижу толка тратить деньги моей синьоры на жалованье бойцов, бесполезно лежащих изувеченной спиной вверх. А потому на первый раз я просто лишаю вас выходных и назначаю два внеочередных ночных караула. Примите к сведению, что сегодняшняя выходка непременно учтется при следующей и наказание будет двойным. А теперь ступайте к доктору Бениньо, пусть проверит, все ли у вас цело. Свободны.

Годелот отвесил угловатый поклон, развернулся и вышел, но уже в коридоре оперся о стену, переводя дыхание. Черт… Он надеялся, что эта стычка что-то прояснит в его положении. Но ощущал себя лишь еще более запутавшимся. Новобранцам никогда не спускаются драки, а все свидетели их схватки с Марцино непременно покажут, что виноват чужак. Орсо же даже не стал разбираться, да юноша и не смог бы повторить все гнусности, которыми поливал его похабник. И все же шотландца не наказали. Почему? Ведь сидеть в карцере можно и избитым. А если все еще впереди?..

…Всю ночь протерзавшись болью от многочисленных ушибов и не менее мучительными размышлениями, утром он вошел в трапезную, нарочито высоко и дерзко держа голову. Сев за стол, Годелот обнаружил, что остался один: однополчане, сидевшие с обеих сторон, отшатнулись за противоположный конец стола и тесно сгрудились там. Поймав несколько коротких напряженных взглядов, шотландец независимо принялся за еду, чувствуя в горле ком. Да, вчерашний инцидент все же многое изменил. Из чужака он окончательно стал изгоем.

Лазария скучающе смотрела на кромку черного докторского рукава. Бениньо всегда предпочитал считать пульс по сонной артерии, но ее шея не осязала его пальцев. Зато где-то в самом низу каменного тела нарастал раздражающий зуд: еще в начале своей болезни герцогиня поняла, что порой ей мучительно хочется постучать каблуком по полу.

Странно… Все тени, призраки, шепотки и отзвуки былых телесных привычек вымерли за двенадцать лет. И тяга пальцев в задумчивости вертеть на правом запястье браслет. И всегда так досаждавшее отцу покачивание коленом во время монотонной работы с бумагами. И манера выстукивать на столе или кресельной ручке мелодии Винченцо Капиролы [16] – отчего-то всегда только его. И лишь проклятый каблук все отказывался уходить, изводя Лазарию неутолимым чувством движения, запертого в капкане мертвых мышц.

Бениньо наконец отнял руку, пряча часы в карман. Он уже собирался что-то спросить, когда за спиной скрипнула дверь, и губы герцогини тут же надломились улыбкой.

– Добрый день, святой отец, – промолвил врач, оборачиваясь. – Сударыня, я больше не нужен вам? – поклонился он.

Лазария улыбнулась уже почти естественно:

– В тот день, когда… вы будете мне больше не нуж…ны, я вам звезд с неба наберу… полную корзину… Но сейчас… вам стоит отдох…нуть от меня. Обед уже подан. Ступайте.

Бениньо снова отвесил почтительный поклон и безропотно покинул библиотеку, кивнув напоследок монаху: он знал, что с Руджеро герцогиня всегда беседует наедине.

Доминиканец закрыл за врачом дверь и обернулся к Лазарии. По привычке с минуту молча смотрел на нее. Затем шагнул вперед и перекрестил, касаясь воскового лба поцелуем.

– Чувствую. Садитесь, – прошелестела парализованная. – И давайте… я сразу опережу ваши скучные расспро…сы. Все по-преж…нему. Мне не хуже.

Руджеро молча придвинул кресло ближе и сел напротив, машинально берясь за бусины четок:

– Не хуже. Сейчас, вероятно, я должен восхититься погодой, а потом спросить, что вы сегодня желаете читать. Но давайте я тоже пропущу эти скучные разглагольствования и прямо спрошу: что случилось? Скороход с вашей запиской принесся как ошпаренный.

Лазария несколько секунд молчала, а потом остаток улыбки угас, и лицо ее стало измученным и беззащитным.

– Дамиано… – прошептала она, – я все не могу пере…стать думать о нем. Об этом… парне, Джу…зеппе.

Монах тяжко вздохнул, бросая четки:

– Я знаю. Эта новость вас потрясла. Но Лазария, умоляю, еще немного, совсем немного терпения. Мы его найдем. О нем пока мало известно, но…

– Разве? – перебила герцогиня. – Ему сем…надцать. Совсем мальчик. Он… сирота. Слеп. Нищ. И все это из-за… меня. Что еще вам… неизвестно?

Руджеро уже набрал воздуха для ответа, но губы Лазарии вдруг искривились:

– Не спорьте. Вы и сами… это знаете. И да, я понимаю. Это верх лицеме…рия. Ведь я и секунды… не сомневалась тогда, отправ…ляя отряд убить… его. Только тогда мне каза…лось, я права. Моя жизнь нужнее. А он – прокля…тое семя клана чудовищ. Туда ему… и дорога. А ведь его роди…тели были ни в чем… не виноваты. Теперь они… мертвы. А он… – Герцогиня захрипела, тяжело кашляя и содрогаясь. Перевела дыхание и продолжила: – Дами…ано. А вдруг я… с самого начала… неправа? А? Вдруг именно этому и хотел… научить меня Господь? С чего я взяла, что моя… жизнь стоит всего… этого?