– Я любил свою мать, – тихо промолвил Годелот, не найдя других слов, – я люблю ее и сейчас. И я никогда по своей воле не сделал бы ее несчастной.

Лицо запылало то ли стыдом, то ли усиливающимся жаром. Он отставил пустую кружку, которую до сих пор бессознательно сжимал в руках, и отвел глаза, не желая снова встречаться взглядом с Филоменой.

Неизвестно, чем закончился бы странный разговор, но в этот момент дверь в кухню отворилась, впуская невысокого сухопарого человека в не лишенном изящества, но мрачном черном одеянии, оживленном лишь ослепительно-белым жестким воротником. Годелот торопливо встал, досадуя на предательский румянец и мысленно сжимаясь, будто кулак: похоже, сейчас последует новый пренебрежительный взгляд. Но вошедший рассеянно кивнул подростку и двинулся к Филомене, опять отряхивавшей с рук муку.

– Доброго вечера, доктор Бениньо! – Сейчас ее приветствие прозвучало не в пример теплее. – Чего угодно?

Субъект в черном нахмурился, скорее озабоченно, чем сурово, и проговорил негромким, неожиданно низким голосом:

– Будь добра, Филомена, завтра весь день трапезы подавай самые легкие, можно тушеных овощей, и питья, что я показывал, завари поболе.

– Все сделаю, доктор, не тревожьтесь, – заверила кухарка, глядя на врача с почти благоговейным почтением. А тот уже снова двинулся к двери.

Подросток с облегчением решил, что на сей раз его особа не привлекла лишнего внимания, но вдруг доктор Бениньо остановился подле него. Шотландец опять машинально ощетинился, но врач без всякой резкости взял его за локоть, заставляя стать вполоборота, и бегло оглядел его плечи. Затем Годелот ощутил прикосновение холеных пальцев к шее под самой челюстью: лекарь считал пульс.

– Филомена, – обернулся Бениньо к кухарке, и теперь его голос прозвучал с нажимом, – изволь объяснить: почему на герцогской кухне сидит избитый отрок в начинающейся лихорадке, а ты не удосужилась послать за мной?

Женщина смутилась. Снова отряхнула руки от муки, неловко расправила передник.

– Юношу полковник Орсо привел, доктор. Ну, и велел похлопотать… по моей части. Что парень болен – оно видно, да я-то что. Кто я, чтоб за вашей милостью посылать? Да и откуда мне знать было о побоях?

Она что-то еще сбивчиво лопотала, все так же разглаживая передник, но Бениньо сухо оборвал кухарку:

– У мальчика на колете полосы крови. А что до горячки – тебе ли не знать, Филомена, в этом доме не должно быть хворых. Никаких и никогда. И забота об этом – мой прямой долг. Ты не руки заламывай, – добавил он мягче, – а подай холодной воды и оливкового масла. Да лакею вели чистого полотна принести и бутыль, что в ларе у окна.

Врач деловито расстегнул щегольской джуббоне [10] и бросил его на скамью.

– Раздевайтесь, юноша, надобно осмотреть ваши раны.

На протяжении всей этой сцены Годелот недоумевал, в чем лекарь упрекает безвинную Филомену, и на приказ раздеться машинально шагнул назад. Если он все верно понял, этот франтоватый человек с раскатистым голосом – личный врач хозяина дома. За каким чертом ему осматривать раны незнакомого служивого из низших чинов? Нет, лекарь в Кампано пользовал всех, от самого графа до последнего работника с конюшни, но венецианский эскулап совсем не походил на добродушного, слегка неряшливого толстяка – доктора из старого замка, пуще всех средств уважавшего надежное дедовское кровопускание… Бениньо меж тем приподнял брови:

– Ну же, не смущайтесь.

А сам засучил пышные, отделанные тесьмой рукава белоснежной камизы и принялся мыть руки в принесенной кухаркой бадье.

Годелот неловко снял колет, снова испытывая улегшееся было унизительное чувство уязвимости. Его рубашка, чистотой которой он всегда так гордился, сейчас показалась ему донельзя убогой со своими обтрепавшимися рукавами и пятнами крови. Да что ему за дело до чужого мнения! Раздражение неожиданно придало сил, и подросток резко сорвал камизу, отдирая от ран прилипшее полотно. Врач негромко хмыкнул. Снова послышался плеск воды, и через минуту шотландец почувствовал, как уверенные пальцы бережно прикасаются к его исхлестанной спине.

В этот момент дверь опять распахнулась, и в кухню вошел полковник. Остановился у двери, нахмурился, глядя на Бениньо, но лекарь не дал ему заговорить.

– Послушайте, Орсо! – На сей раз в его тоне не было сухости. В нем звучало неприкрытое негодование. – Какого черта вы выделываете? Я видал и прежде ваших солдат после экзекуций, чаще всего их раны было достаточно промыть водой и положиться на волю природы. Но эти… Чем вы били мальчика? Хлыстом погонщика быков? И откуда эта синяя полоса выше запястья? Вы уже затеяли подвешивать провинившихся солдат за руку?

Странно, но Орсо не стал ничего объяснять, лишь усмехнулся с иронической обреченностью – видимо, эти упреки были ему привычны.

– Все не так, господин доктор, – неожиданно для себя проговорил Годелот. – Если б не вмешательство господина полковника, обо мне сейчас пекся бы не лекарь, а гробовщик.

– Придержите язык, Мак-Рорк! – велел Орсо, а доктор снова издал неопределенное хмыканье.

– Сейчас я обработаю ваши раны, юноша, – чуть приветливее сообщил Бениньо, – это будет больно, должен вас предупредить.

«Не сомневаюсь», – мелькнула никчемная мысль. На своем коротком веку ран Годелот повидал немного, но благосклонность графского лекаря обогатила его некоторыми не слишком утешительными познаниями в этой области. Оставалось надеяться, что суровый врач не сочтет его раны достаточно серьезными для прижигания кипящим маслом [11].

Но Бениньо заглянул в принесенную лакеем корзину и хлопотливо зазвенел какими-то склянками. По кухне распространился резкий запах, к спине подростка прильнула холодная влажная ткань, и Годелот скрипнул зубами – в раны словно плеснули кипятка.

– Ну вот. – Лекарь бросил тряпицу на стол. – Спиритус, юноша, хорош не только в стакане. Добавленный в обычную воду, он предупредит нагноение.

Говоря это, он сноровисто смазал следы плетей, судя по запаху, обычным оливковым маслом. Затем свел края двух самых широких ран, накладывая на них полосы полотна. Через десять минут торс Годелота охватывала плотная повязка, а лекарь снова полоскал руки в рукомойнике.

– Одевайтесь, – буднично промолвил он, – и в ближайшую неделю извольте не бывать на скотобойне, в цирюльне и тому подобных местах. Чужая кровь вам сейчас сродни дорожной грязи. И вот еще. – В руку шотландца лег невзрачный пузырек. – Здесь отвар некоторых трав. Он поможет вам быстрее совладать с лихорадкой. И пейте много воды, нет вернее средства.

– Благодарю… – ошеломленно обронил Годелот. Этот бесцеремонный врач, так резко отчитывавший полковника, проявил к его оборванной персоне больше внимания, чем порой уделял его детским хворям отец. Однако Бениньо лишь рассеянно кивнул ему в ответ и вышел из кухни, казалось, уже забыв о существовании своего пациента.

Филомена, доселе недвижно стоявшая у стола и ожидавшая новых указаний, встрепенулась от хлопка двери и принялась хлопотливо убирать окровавленные лоскуты полотна. Полковник же неторопливо подошел к столу, опустился на скамью и усмехнулся:

– Не стойте навытяжку, Мак-Рорк, вы пока не в карауле. Садитесь. Филомена, подай еще вина и чего-нибудь немудрящего. Я знаю, знаю, вам не хочется есть. Я сам не раз хворал горячкой. Но, поверьте, снадобье достопочтенного доктора Бениньо сколь чудодейственно, столь же и отвратительно. Его лучше закусить.

Трудно сказать, сказывалось ли выпитое вино или Годелот попросту успел устать от треволнений нескончаемого дня, но сил на новый приступ неловкости не осталось. Шотландец без колебаний сел напротив Орсо, решив попытаться понять, что за роль собирается сыграть в его судьбе этот странный человек.

А полковник был, несомненно, странным. Он явился, словно грянувший с небес ангел, невероятно вовремя. Он спас Годелота из цепких лап инквизиции и предложил ему то самое будущее, которого шотландец жаждал. Но верить Орсо у Годелота все же не получалось. Как ни молод был шотландец, он знал: все события имеют свои причины, а все люди – свои интересы. Но что за интерес преследовал этот могущественный человек, благодетельствуя «бестолковому птенцу»? Нет, в полковнике что-то было не так… Настолько не так, что все инстинкты шотландца выгибались кошачьими спинами при одном взгляде в темные жерла полковничьих глаз. Годелот почти всю сознательную жизнь провел среди военных. Он знал этот народ тем особым знанием, которое свойственно детям, что впитывают суть окружающих людей, еще не умея рассуждать об их повадках и характерах.