«Сколько же масла и смолы пошло на такую красоту?» – мелькнула привычно практическая мысль, и Годелот тут же ощутил, как скулы предательски затеплели румянцем, будто он сболтнул вслух безбожную глупость. Разве здесь кто-то считает медяки? Один фонарь вон на той вычурной, словно диковинная игрушка, гондоле сожжет за час больше масла, чем сам Годелот, любящий скоротать вечер за чтением, позволил бы себе за две недели…

А лодка все шла вперед. И подросток казался себе все более ничтожным и незначительным среди новых и новых чудес, что вырисовывались перед ним, как яркие фигурки замков, выныривающие из-за ширмы в балагане бродячего кукольника.

Он не заметил, долго ли продолжался их путь. Просто настал момент, когда лодка взяла вправо и подошла к причальным столбам, поблескивающим у самой воды косматой опушкой мха. Один из гребцов ловко подхватил с причала толстый, волглый от сырости канат, и лодка покорно закачалась у самых ступеней.

Орсо поднялся со скамьи и проворно перешагнул на деревянный помост, второй же гребец молча взял Годелота за локоть, и шотландец, не без труда разгибая затекшие ноги и прихрамывая, последовал за полковником. Причал подходил прямо к широкой лестнице, и Годелот остановился у нижней ступени. Дрожь усилилась, в ушах слегка шумело, словно издали все еще доносился рокот волн, слышный из окна каземата. Его что же, впустят в этот двухэтажный дворец с монументальными статуями по обе стороны от входа? Пастор как-то упоминал, как называются эти мраморные женщины в хитонах. Вот, кариатиды.

– Поторопитесь, Мак-Рорк!

Оклик полковника выдернул Годелота из сумбурного потока мыслей, и шотландец неловко двинулся вверх по заботливо натертым ступеням. На высоких дубовых створках двери не было и дюйма места, свободного от резьбы. Величественные львиные морды сжимали тяжелые кольца в деревянных пастях.

– Не робейте, – снова послышался голос Орсо, на сей раз откровенно насмешливый, и Годелоту стало досадно. Ну же, он ведь не за подаянием пришел… В конце концов, хоть и был он в невеликих чинах при графе Кампано, а на карауле в замке стоял исправно, водил дружбу с прислугой, поэтому кое-что понимал в красоте и изяществе барского домашнего уклада.

Тем временем дверь отворилась, и на пороге появился разряженный дородный субъект с многорогим шандалом в руке. Он отвесил полковнику церемонный поклон и смерил Годелота удивленно-брезгливым взглядом, будто раздумывая, подать оборванцу медный гроссо или попросту послать к чертям. Подросток выпрямил спину, ощущая гадкий укол унижения, но Орсо, входя в холл, отрезал:

– Что вы таращитесь, Сесто?

Лакей незамедлительно отступил в сторону, пропуская Годелота в особняк. Убранства этого поистине королевского жилища шотландец не запомнил. Словно в тумане, он шагал за полковником, стараясь не хромать и все крепче стискивая дрожащие пальцы на стволе мушкета, который, как ни странно, у него даже не попытались забрать, впуская в дом. Видимо, авторитет Орсо здесь был непререкаем.

Будто полуразмытые картинки, мелькали многоцветные ковры, на которые Годелот опасался ступить хоть краем башмака, резная мебель, тяжкие занавеси. Нет, замок Кампано был совсем другим. Добротная зажиточность старинного родового гнезда не могла сравниться с этой изысканной роскошью, среди которой страшно было даже резко обернуться, и юноша, несмотря на все усиливавшуюся дурноту, не мог отделаться от вопроса: как люди умудряются здесь жить?

Но вот полковник повернул за угол и начал спускаться по длинной лестнице, окончившейся массивной дверью. За ней обнаружилась огромная полутемная кухня. Невысокая женщина средних лет что-то сосредоточенно замешивала в медном чане внушительных размеров. Обернувшись на звук открывшейся двери, она обтерла руки о необъятный передник, взметнув облачка муки, и поспешила навстречу вошедшим.

– Святая Мадонна, господин полковник пожаловал на ночь глядя! – В низком голосе не было и тени подобострастия. – Не осерчайте, я вас сегодня не ждала, в столовой уже отужинали. Что прикажете подать? – Кухарка сложила пухлые руки на груди, всем видом являя озабоченность. Но полковник лишь пожал плечами:

– Пустяки, Филомена, я не голоден, а вот парня накорми.

Он говорил еще что-то, но шотландцу казалось, что голос доносится до него сквозь толщу воды. Лица кухарки он тоже отчего-то не различал, только руки, грубоватые, заскорузлые от работы, которые то сплетали, то расплетали пальцы, осыпая на передник муку. Потом позади него хлопнула дверь: Годелот понял, что остался наедине с Филоменой, которая пристально и слегка оценивающе смотрит ему в лицо. Следовало хотя бы поздороваться… В этом чужом, холодно-безликом дворце нельзя было вести себя подобно невеже. Но в следующий момент его щеки жестко коснулись мозолистые пальцы.

– Да ты весь горишь, парень! – Кухарка не ждала никаких церемоний. – Сымай оружие да садись-ка к столу, лица на тебе нет, будто из могилы выволокли!

Годелот ощутил на своих пересохших губах невольную улыбку.

– Почти что так, – хрипловато проговорил он, а Филомена уже подтолкнула его к длиннющему столу, исцарапанному и заставленному корзинами и медной утварью.

Испытывая отчаянную неловкость, подросток прислонил к столу мушкет, опустил на пол арбалет и суму. А кухарка уже деловито гремела чем-то в дальнем конце кухни, где угадывались печь и нескончаемые ряды бочонков и ларей под развешанной на стенах поблескивающей посудой.

– Вот, перво-наперво выпей! – сухо велела она, ставя перед шотландцем внушительную кружку подогретого вина. – Сладу с вами, неслухами, нет. Ишь, не по норову вам почтенные ремесла, все в солдаты норовите! Пей, пей, поди, не в церкви. Чуток попозже и поужинать соберу, сейчас тебе еда не впрок.

– Благодарю!

Годелот блаженно охватил не желающими отогреваться ладонями горячие глиняные бока кружки. Есть действительно не хотелось, хотя шотландец больше суток голодал. Зато выпитое вино мгновенно разогнало по венам волны теплой усталости, раздражающий рокот в голове отступил, и подросток наконец ощутил подобие спокойствия.

Филомена вновь вернулась к своему чану у противоположного края стола и теперь деловито трясла огромным ситом, просеивая удивительной белизны муку. Сейчас, когда ничей взгляд не смущал подростка, он медленно поднял глаза и украдкой присмотрелся к кухарке.

Она все так же истово орудовала ситом, не глядя на незваного гостя. Хмурый лоб прорезали несколько глубоких морщин, губы были плотно сжаты и казались бы чопорными, если б не скорбно опущенные уголки. Эти строгие губы отчего-то сразу убедили Годелота в том, что в кухарке живет не природная суровость, а застарелая и давно ставшая привычной печаль, уже утратившая остроту и ставшая серой и промозглой, как мелкий осенний дождь.

– Ну, чего глядишь? Чай не девка… – вдруг так же сухо проговорила Филомена. – Звать тебя как?

– Годелотом… – пробормотал он, снова сконфузившись, а кухарка досыпала в сито муки из стоящего рядом мешка.

– Из чужеземных наемников будешь?

– Нет, донна, батюшка шотландцем был, а матушка из-под Феррары, там я и родился.

– Жива мать-то?

– Нет, донна, восемь лет, как Господь прибрал.

Годелот сам не понимал, отчего смущенно лепечет в ответ на бесцеремонные расспросы Филомены, но кухарка широко перекрестилась, горько покачав головой:

– Сирота… Милостив Господь, не дал тебе, беспонятному, материнское сердце на черепки пустить. Ты пей, а не очами хлопай! – вдруг снова припечатала она, видя, как юноша замер с кружкой в руке, и он машинально допил вино.

Какого черта?.. За что эта незнакомая женщина осуждает его? Но едва затлевший в душе гнев почему-то не желал разгораться. Напротив, Годелот ощутил, как где-то внутри ворочается невесть как зародившееся чувство неловкости и будто даже вины, словно он действительно совершил нечто такое, что могло бы причинить Терезии горе. И естественное желание осадить излишне въедливую собеседницу тут же потонуло в необъяснимой потребности оправдаться перед ней.