Может быть, лучники пришли в себя, может быть просто добрались до луков, но боярские начали высаживать нападающих, одного за одним. Боевой строй дружинных у терема взревел, воспрял духом, нескольких пахарей стрелы швырнули наземь, подрезанных дружинные тут же добили мечами.

— Где может быть Прихват? — Стюжень все водил взглядом по терему, будто насквозь проглядывал, бил глазом сквозь брёвна. — Больно тихо в тереме. Ни огонёк сверкнёт, ни шумнёт кто-нибудь.

— С крыши стреляют, — Безрод показал на дружинную избу. — А терем, думаю, пуст.

— Под землёй ушёл, — согласно кивнул старик. — До стены всего ничего.

А потом с лучниками что-то случилось, стрелы перестали шить воздух, ушёл гулкий свист, возвратный натиск боярских у терема сбился, прихватовцы ровно в стену упёрлись, а на крыше дружинной избы истошно заблажили двое, полыхающие, чисто костры. Несколько мгновений лучники метались туда-сюда, живые огни на крыше сруба смотрелись просто жутко, затем стрелки сверзились наземь, прямо на головы своим товарищам, и дружинные милосердно прикончили погорельцев.

— Горшки с маслом, — мрачно бросил Безрод.

— Пахарь — мужчина основательный, — согласно кивнул верховный. — Того и гляди, остальных подпалит.

Сивый смерил взглядом прихватов терем. Второй уровень подняли не так чтобы сильно высоко — два человеческих роста до нижнего венца крытого перехода, идущего по всем сторонам. Была бы хоть одни живая душа в тереме, уж как пить дать сунула бы носик наружу. Ровненько сидеть на заднице, когда булькаешь на самом донышке варева из криков, стонов, шума, гама можно только если к лавке наглухо приколочен. Но нет, Стюжень верно сказал — ни отблеска, ни шороха на втором верхе. Подворье прихватовским не удержать, через счёт-другой их просто задавят числом или закидают горшками с маслом и ворвутся в терем. В углу крыльца гостевого теремка лежал обломок охотничьего копья с перекладиной — третьего дня боярские на медведя ходили, да все три дня виноватились, дескать, никак не снесут к кузнецу — его Безрод и взял в руки. Древко толщиной с не самое хваткое запястье, длина обломка полчеловеческих роста, на дереве следы когтей, видать, исполинского медведя боярские подняли, переломил дрын, ровно сухой стебель. Сивый, примериваясь, несколько раз подбросил обломок, сошёл с крыльца и кивнул Стюженю «пошли». Разъярённый люд всё вбегал на подворье, сами же направились к воротам, «плывя» против течения. Пару раз Безрод кому-то махнул рукой, но по большинству пахари лишь угрюмо косились, пробегая мимо.

— Что ты вчера делал? — буркнул Стюжень, — В каждый дом заглянул? Каждому представился?

— Нет, — Сивый невинно закатил глаза. — Просто собрал всех на вечевой площади. Дал выговориться.

— Ты, старый, не обмани! — неожиданно бросил верховному худющий, долговязый рыжак в холстяной шапке, сбитой набок. Крикнул, и через мгновение лишь спина его запятнела светлым льном в темени ночи, Стюжень только шею в удивлении выкрутил.

— Не пойму, — старик хмуро покосился на Безрода, — Я успел что-то пообещать?

Сивый кивнул.

— Ага. Что не дашь Колену беспредельничать с межевой ворожбой.

Верховный только головой покачал, усмехаясь. Встали в самых воротах, оглянулись. Перед теремом больше не было возни: все боярские лежали друг на друге, у дружинной избы прихватовских просто закидали горшками с маслом, там полыхало, огнём занялся и сруб, туда-сюда сновали люди, но мечный звон по двору уже не летал.

— На счёт двести всё и кончилось, — бросил Сивый.

— Считал?

— Просто знаю.

Из ворот приняли влево, дошли до внешней стены подворья как раз против терема, повернули к лесу. Шагах в ста, уже в зарослях среди кустов нашли искомое — прямоугольная дыра в земле, крышка, сколоченная из досок в полпальца толщиной, отброшена, и ведь сделано все добротно: щит прикрыт дёрном, что прижился настолько, аж корни пустил в промежутках между досками.

— Топать в лес, а светоча нет, — усмехнулся Безрод.

— Не прибедняйся, босота, — Стюжень, притворно сердясь, плюнул, — ни тебе, ни мне ночь не помеха.

Шли споро, но не спешили, ступали осторожно, впрочем излишней подозрительностью тоже не страдали. Два или три перестрела лес вокруг открывался не густой и не редкий, а дальше пошли холмы, поросшие вдвое гуще прежнего.

— Прихватов схрон выглядит как угодно, только не как избёнка, — Безрод протянул старику копьё и вытянул верховного из оврага.

Стюжень согласно кивнул. Точно так. Вся округа нахолмянскими охотниками исхожена-излажена вдоль и поперёк, и если до сих пор не дознались, значит это лишь одно — случайно в тайное прибежище боярина не попадёшь, внезапно не провалишься. Нужно приложить усилие, чтобы проникнуть в схрон и, скорее всего, придётся куда-то лезть.

— Мне вот интересно, по запаху идёшь, что ли? — старик хмыкнул.

— След вижу, — Безрод простецки пожал плечами. — Боярский кроваво-красным горит, присных его — синим, а девчоночьи следочки серебряным отливают, да звенят так жалоб…

Стюжень сгрёб пепельные вихры, подтянул к себе и прошептал на ухо:

— Что у нас на красный день с болтунами делают?

— Как узнал, что пришли? — еле слышно отшептал Безрод.

— Заклятие против псов, — буркнул верховный и показал вперёд, на меловой утёс, вкруг поросший корабельными соснами.

— И всё равно учуял? — распахнув невинные глаза, шёпотом ахнул Сивый.

— Я тебе не Пятнашка из княжеской своры, остряк! — ворожец отвесил Безроду отеческий подзатыльник. — Заклятие само по себе воняет! Перестань ржать! И глазками не сверкай, не ко времени блеск заметят!

Сивый спрятал ухмылку в бороду, тише мыши ступил вперёд, верховный за ним. Вдоль отвесной стены утёса росли три сосны, ни далеко от камня, ни близко, верховой проедет, не теснясь, а выше сосны разрослись настолько, что переплелись кронами, и по всему выходило — не дал утёс раскинуть игольчатые шапки во все стороны, от себя ветки выкрутил, в сторону леса выломал.

— Там, — Безрод кивнул.

— Сосна строевая, высоченная, ветки вон где начинаются, — старик обеспокоенно покачал головой. — Мне не дотянуться. И верёвки нет.

— Перебьёмся, — Сивый усмехнулся.

Встал против срединной сосёнки, размахнулся, хлестко стегнул воздуся рукой… Стюжень, уж на что верховный полагал себя крепким стариком и ни разу не впечатлительным, ровно собственной шкурой почувствовал хлопок воздуха, разогнанного по сторонам мощным рывком — как в лицо дунуло после кнута — и на весь сумеречный лес гудливым гудом запел копейный наконечник, на уровне головы всаженный в ствол на ладонь с пальцами. На ладонь с пальцами! Рассадил древесные волокна в стороны на счёт «раз», будто заговорённые, разошлись, да чего уж там заговорённые — просто как слоёное тесто. И сосёнка встрепенулась, кроной шорхнула, ровно ветер пролетел. Кто эту ночь переживёт и захочет вытащить копьецо на память, загоняй клинья, впрягай ломовозов, счастливчик.

— Небось, порты от страха испачкали, — верховный улыбнулся в бороду. — Тот гул, поди, аж в Сторожище слышали.

Безрод повесил меч на шею, перебросил за спину, подтянулся на древке, ловко вышел на обломке копья в рост, подпрыгнул и, уцепившись за самую низкую от земли ветвь, подтянулся. Когда не стало нужды прыгать, и ветви пошли кучно, Сивый превратился в каплю, что против всех божеских установлений рывками стекает вверх, подобрался-ррраз-подобрался-ррраз, ровно ты мальчишка-пострел, смотришь на стекло после дождя, да только стоишь на голове, вверх тормашками. Подобрался-ррраз-подобрался…

— Лишь бы стрелк а не нашлось, — нахмурился верховный.

Светало. Может и улетел на небо уголёк от пожарищ на Прихватовом подворье, укатился на восток да и разбудил светило. Оно проснулось и со сна прокашливается там, на востоке, а то, что видится как серо-багровая хмарь: это его пламенное дыхание тьму поджаривает, сначала чёрную, потом иссиня-чёрную, потом и вовсе сизую.

— В скале трещина, — шепнул сверху Безрод. — В кроне подарок.