Отвада и остальные только рты раскрыли. Перегуж немо показал на ворожца пальцем и загнал брови далеко на лоб. Это что? Это как? Вчера уходили, мало не при смерти был, сегодня — хоть в пляс отпускай.

— Говори уж, старый, — буркнул Урач, расплываясь в улыбке. — Вон, у ребятни глазки наружу повылазили, обратно не впихнёшь.

— Ну? — Отвада всплеснул руками, — Нашли подлеца? Что там? Как пришли, хотел спросить, да совсем с толку мертвецами сбили! Куда след увёл?

— Сильная ворожба, — старик покачал головой, — очень сильная. Исполнителей знаю, хозяин ушёл, пёс блохастый. Вот так его держал, да вырвался. Подвёл я всех. Старый уже, силы не те.

Отвада слушал, раскрыв рот, едва глазами верховного не сожрал. Растерянно посмотрел на Моряя. Тот мрачно пожал плечами. Перегуж закрыл глаза и обречённо закачал головой. Всё. Это конец. Теперь только война.

— Не прибедняйся. На тебе пахать надо, — буркнул Сивый.

— А толку?

— Толк в том, что ты его всё-таки дожал.

— Я не помню ничего, — старик тяжело взглянул на Безрода. — Я не знаю об этом отродье ничего. Ни-че-го! Ты рано меня вытащил.

— Помер бы.

— Туда мне и дорога. Устал.

— Рано. И зря.

— Это ещё почему?

Сивый усмехнулся.

— Ты раскрыл его.

— Я? Бредишь?

Безрод обвёл глазами всех в старом святилище,

— Почти выбил из него дух. Теряя память, он прошептал: «Обаз черем хистун».

Отвада медленно ожил, брови отползли от глаз, сами глаза заиграли.

— Что-то знакомое, — князь встал с повалки, заходил туда-сюда, теребя загривок. — Слышал где-то, да не вспомню где.

— Что это значит? На каком языке? — Моряй наморщился, огладил бороду.

— Расскажи подробно, — Стюжень опёрся на плечо Безрода, махнул к ложу, мол, проводи, устал стоять.

— Ты его почти убил. Голову раскроил. Когда упали, начал душить. Он и сказал: «Обаз черем хистун».

— Что это значит? — повторил Моряй.

— Спорю на что хочешь, этот уже догадался, — Урач показал Стюженю посохом на Безрода.

— Хороший мальчишка, — проворчал верховный, кивая. — Соображает.

— Да что это? — Моряй требовательно затряс воздух.

— Что говорит боян, стоя перед вратами Ратниковых палат?

— Прими меня, Ратник.

— Наверняка тот ублюдок просился к своему богу.

— Что за язык?

Старики переглянулись.

— Узнаем, чей язык, поймём, кто мутит.

— А вдруг не так услышал? Вдруг перепутал?

— Тогда по старинке, — Сивый усмехнулся, развёл руками, — от одного к другому. Уж про первого ты всё вызнал.

— Куда они делись? — рявкнул Коряга.

— Сошли на берег, да в лес нырнули, — Взмёт показал рукой.

— Ненавижу это племя! Как слышу «оттнир», так мне тухлой рыбой воняет!

— Заблудились, верное.

— Ага, пограбить-пожечь у них называется «заблудились». Сами мы не местные, покажите дорогу назад, люди добрые. Дружина, слушай меня — спешиться! В лесу хорониться за деревьями! Не расходиться! У них есть луки!

— Стрелки из них те ещё! — крикнул Догляд.

— Кто-то болтает слишком много! Я сказал, не расходиться!

— Совсем озверел, как Сливица дала от ворот поворот, — буркнул Догляду сосед справа Хвост, низкий крепыш с головой, как пивной котёл. — На столбы бросается.

— То-то я гляжу, он как бык в загоне мечется! Землю роет.

— С пяток раз вхолостую отженихаешься, ещё не так остервенеешь.

— А чего кочевряжатся?

— Ты недавний, не знаешь. Кого сам хочет взять за себя, боятся. Тех, кто хочет за него пойти, он боится. Бегает, как огонь от воды. Или страшная, или дура.

— Странно. Бабы все дуры. Просто одни красивые, другие — страшные.

— Он ещё с той войны зло не избыл. Во, гляди, рожа такая, ночью встретишь, дуба дашь. Сам красный, зенки вылупил, орёт так, аж слюни летят. Всех оттниров лично изрубит, нам не оставит.

— Дружина-а-а-а, пошли!

Полуночники ушли недалеко, по следам нашли их быстро. Свист стрелы Догляд услышал едва-едва в аккурат, успел закрыться щитом. Хвост не успел, да повезло ему, тюкнула калёным жалом вскользь, кожаную броню на боку распорола. Одним стало ясно — догнали, вторые так же отчётливо поняли — не уйти. Оттниры повылазили из-за стволов, и стала рубка. Короткая и ожесточённая. Пришлых, и без того поцарапанных мечами в морской схватке, успокоили быстро. Догляд завалил своего на быстроте — ушёл от рубящего удара в сторону, пропустил мимо, полоснул в ответ сам. Даром ли руки длинные, а сам долговяз? Огляделся. А собственно всё. Потрёпанные, ночь не спавшие, ещё живые оттниры сгрудились в круг, ощетинились в пять мечей. Лают по-своему, зубы скалят. Коряга с перекошенным от злобы лицом первым спустил стрелу, затем вторую. Деревяха в палец толщиной прошивает мало не насквозь, выходит из плоти с таким отвратным хлипом, что морщатся даже бывалые. Оттниры щитами прикрылись, да ноги не спрячешь за расписной деревянный блин — двоих наземь швырнуло. Один всё же поднялся на колено, второй со стоном рухнул. Стрелами остальных и постелили на траву. Всё. Кончено. Догляд обшарил своего. Кольцо… ого, серебро, правда немного, нож, пряжка бронзовая…

Когда серебро, медь и бронза — добыча, короче говоря — ночью греет щёку, спать не мешают ни свист стрел, ни чавканье мечей, ни предсмертные крики врагов, что играют в ушах. Всегда так было. Но почему-то некого спросить, почему этой ночью стало не так. Почему? Вот проживаешь ты свой самый сладкий сон, который уже раз летишь на коне — золото в мешке за пазухой звенит-поёт так, аж трели соловьиные перебивает — спешиваешься, крадёшься до колодца, выливаешь в воду питейку, что дал тот странный ворожец, а тебя хватает за горло призрак. Раньше не являлся и не хватал, а тут возник и сграбастал так, ровно бревном придавило. Не видишь черт лица, всё смазано, ровно в тумане, только одно и понимаешь: он зол, очень зол и силен. Во сне сворачивает тебе голову, как цыплёнку, а ты лежишь на земле и остываешь. И даже золото не греет нутро, не возжигает жизнь обратно.

Догляд в холодном поту выметнулся из палатки, еле отдышался. Не оказалось бы, что в голос орал от ужаса, ровно младенец без титьки, объясняй всё утром этим зубоскалам. Прислушался. Вроде тихо. Кажется, удалось сдержаться, не заорать. Да и к слову, заорёшь тут… в жутком сне горло так сдавило, будто петлю накинули, как жеребцу. Твою мать… Твою ж мать! Тот ворожец ничего такого не говорил. Никто не мог узнать. Но ведь узнал кто-то! Ворожба! Не иначе ворожба!

— Я не отдам золото назад, — Догляд показал кукиш на все стороны света, плюнул, со злости и вдруг замер. Кому там ещё не спится? Лунный свет скуден, ровно щедроты жадной хозяйки — вроде… Коряга что ли? Что он делает?

Коряга, выйдя из палатки, затоптался на месте, то в одну сторону повернётся, то в другую, то ли прислушивается, то ли принюхивается.

— Ага, ещё нос по ветру задери, чисто волк, — шепнул в усы Догляд.

Воевода жамкал в руках какую-то тряпку, понюхает, покрутит головой, перетопчется, повернётся в другую сторону.

— Стерва, я тебя всё равно найду, и когда найду…

Догляд округлил глаза и беззвучно присвистнул. Этот ещё удивляется, что бабы замуж не идут? От обещанного любая не переживёт и первой ночи. Нет уж, хватит на сегодня страстей. Спать, спать… Тише мыши нырнул к себе, подумал-подумал, обмотал шею запасными портами, положил под руку нож и лишь тогда отдал голову изголовью.

—…Боги, боги, я не верю своему счастью, — прошептала Газе и стыдливо прикрыла лицо ладонями.

Дёргунь пьяно качался за столом, щурил глаза и пускал жадные слюни. С-сучка… С-с-сисятая… Я тебя… не просто отымею… Ты бу-будешь орать так, что голуби с балок с-снимутся…

— Дети мои, да будет ваша жизненная дорога пряма и безухабна, — Листан из славного рода ан Каваш поднял чашу с питьём, воздел глаза к небу. — Меня беспокоит лишь одно — тот вал несчастий, что несут с собой мор и неизвестный злодей с рубцами по всему лицу.