— Ты мне эти шутки брось! — заверещал старик, елозя на верховке — встать пытался, — куль на ногах, колобок в портах!

— Какой куль? — Рядяша аккуратно поднял старика на ноги. Давился смехом, но держался. Не спугнуть бы. Ещё не все рассказал.

— А такой! — егоз разорялся, тряс пальцем. На всякий случай отошел к борту, — Круглый! Полтора шага в длину, полтора в ширину. Вот раскормит тебя Жичиха, станешь кататься по палубе, ровно шар тряпичный. Ручки на пузе не сведешь, в причинное место не попадешь, а покатишься — поймаешь корешком первую же дырку! Помяни мое слово, безрук недоделанный! Надорвем тогда пузяки — растет елка, ни одной иголки, ручки-ножки, рукавички-сапожки…

Безрод сделал Рядяше знак, мол, уйми болтуна, неровен час кормщика потеряем, от смеха лопнет. Вон, повис на кормиле, ржёт как жеребец, багровый стал, того и гляди лопнут жилы. Здоровяк, сам еле сдерживаясь, прикрыл старику рот и смачно поцеловал в макушку. Немой Тычок под Рядяшиной лапой уморительно водил глазами и отплясывал бровями так, как иной ногами не отколёсывает. Казалось бы, уже привыкнуть должны, ан нет — будто в первый раз, полдружины со скамей попадала, остальные сидя гогочут.

— Сколько раз говорил, не сбивай дружину с ходу. Больше не возьму.

— Права не имеешь! Я в битве ранетый! — визгливо заблажил хитрец, рванул рубаху до бороды, показал шрам, — видал след? Мне Стюжень морские воздуся определил! Бойцу поправляться надо! Понял?

— Язык уж точно поправился.

— А хочешь знать, что ещё во сне видел? — Тычок мигом утихомирился.

Сивый прикрыл один глаз, лениво смерил болтуна полувзглядом.

— И что?

— Парни, ну-ка слух прикрой, ежели Верна прознает, укатает нашего воеводу под горочку и сапогов не оставит.

Безрод «поменял» глаз, усмехнулся, покачал головой — этот неисправим.

— Давай, неси чудеса.

— Видел бабу около тебя.

— Сам каждый день вижу.

— Ты дослушай. С правого боку стоит Верна, а с левого — другая. И смотрят обе так, что волю дай, сожрут с косточками.

— Красивая? — усмехнулся.

— М-м-м-м! — Тычок лишь промычал, восторженно закатив глаза. — Сама чернявая, титьки — во! В пояске — во! Бёдра — во!

— На себе не показывай, — под всеобщий смех гоготнул Рядяша.

— Ага, на тебе покажу, — старик было потянулся к обширным рядяшиным телесам, но бугай испуганно попятился и быстренько убежал на корму к Безроду и Гюсту.

Сивый, запрокинув голову, обреченно качал головой. Как людей с небес видят моречники? Идет по морю ладья, стоит на корме тщедушный дед, могучий вой бегает от него, как голозадый босяк от зубастой собаки, Неслухи заходятся хохотом так, что толстенная доска под ними скрипит и постанывает, а молочный туман болтает басовитый дружный рев. Всё как всегда. Мир стоит, жизнь продолжается.

— А про меня? Про нас? — отсмеявшись, Неслухи с пониманием переглянулись.

— Мальчик, мальчик, — старик в каждого ткнул пальцем, поискал глазами Воротка, нашел, — а тебя, ходок, женим вскорости.

— Что?

— Что слышал. И не пучь тут глаза у меня! Набегался, кобель, хватит. Ишь, хитрец. Парни страдают, а этому хоть бы что. Нет уж, страдать, так всем вместе! Правильно я говорю?

Еще никогда Вороток не получал удара так неожиданно, м о лодец обиженно косил по сторонам, с испугом в глазах оглядывал товарищей и, не веря ушам, слышал со всех сторон: «Правильно, Тычок. Пора».

— Молочко, оно, спору нет, послаще, но когда-то нужно на бражку переходить. Конечно, бражка горчит, но такова взрослая жизнь! — болтун уморительно разводил руками и смешно тряс головой.

— Еще! Давай дальше!

— Девочка… будешь ранен… ранен… волк порвет… ранен… ранен… мальчик…

— Никак войну старый пророчит? — Щёлк на корме покачал головой.

— Пророчит редко, да метко, — Рядяша озабоченно поскреб загривок.

— И ведь пока ни разу не ошибся, балабол, — Безрод все смотрел на парус, тряпкой висевший на мачте. Полное безветрие, хоть убейся.

— Странное ранение, — Гюст закусил ус, — никогда про такое не слышал. Раньше просто болтал. Теперь и болтает, и пророчит.

— Тихо! — крикнул вдруг Ледок, — тихо, сказал!

Вострослух поднялся со скамьи, покрутил головой. Безрод поднял руку, «суши вёсла, всем молчать». Ледок перешел на нос, постоял там, вдоль борта сошел на корму, мотнул головой, вернулся на нос.

— Вроде кричал кто-то.

— Как назло туман! — буркнул Рядяша. — Руку вытянешь, и ту не видно.

— И весло как будто плеснуло. Хотя, может, показалось.

Тычок было открыл рот, но Сивый даже слова не бросил, только бровями повел — «молчи, вражина». Журчало под остовом ладьи, кричали моречники, хлюпали волны в борта, скрипело дерево, и в этой тишине кто-то на носу отпустил на волю исполинские ветры. Парни аж напряглись, загоняя смех поглубже, Тычок, проветривая, затеребил порты, виновато пожал плечами «с кем не бывает». Ледок скривился, ровно кислятины хлебнул, ладонью разогнал под носом воздух, красноречиво покосился на болтуна.

— Туда, — наконец показал рукой.

Гюст еле заметно повернул кормило.

— Вёсла на воду… Три гребка… Товсь… Раз… два… три… Суши!

Улльга трижды прыгнул вперёд, трижды зарылся грудью в воду и свободно заскользил по водной глади, ровно жеребец без узды. Разок лениво хлопнул парус, и на мгновение туман раздернуло, будто дунул кто.

— Ага, стон. Перестрел, может меньше.

— Вёсла на воду… Пять гребков… Товсь… Раз… два… три… четыре… пять… Суши!

Ледок повернулся к корме, кивнул. Безрод, Рядяша, Щёлк перешли на нос.

— Кажется, слышу, — Сивый огладил бороду, — вёсла на воду… Пять гребков… Товсь…

Улльга шажками крался в туман, не раздавить бы везунка, если и впрямь кто-то бедствует впереди. Виделось не дальше одной длины, тут уж чем медленнее, тем вернее. И, наконец, Щёлк бросил:

— Вижу! Осьмушка вправо!

Нечто, точка, лишь немногим более тёмная, чем море, пятнела впереди в полутора ладейных длинах. Подошли ближе. Хлипкий плотец, и даже не плотец, а несколько дощатых обломков чудом держала вместе разномастная верёвка, связанная из нескольких обрывков. На плотике в очертаниях бессильного тела лежала груда мокрого, темного тряпья, и некто, ещё живой, бросал слабый стон в никуда, в туман.

С кормы свистнули. Безрод оглянулся. Гюст, сощурив глаза, высматривал нечто на линии дальнокрая. Так посмотрит, так посмотрит. Коротко крякнув, покачал головой. Сивый подошел.

— Что?

— Не пойму. Может быть, глаз врет. Туман. Вон там. Колышется, зараза, ровно ветром волнует, но ведь нет ветра!

— Да, ветра нет.

— То и странно.

Не отводя взгляда от завесы тумана, Сивый бросил парням:

— Заводи два весла.

Дабы не уйти вперёд, одним веслом подцепили плот, увлекли за собой, два весла, друг за другом завели под плотик, подняли и Ледок багром утянул верёвочный конец на ладью. Осторожно, под счёт мелкими протяжками по вёслам, будто по направляющим, подтащили плотец к борту, длиннорукий Рядяша сгреб в охапку куль тряпья, а Вороток и Щёлк рывком зашвырнули плотик на палубу.

Безрод перешёл на нос, развернул тряпьё. Резкий возглас удивления дружно избил воздух, парни мрачно переглянулись, кое-кто даже поискал глазами Тычка. Длинный, толстенный жгут черных волос, перетянутый засоленной лентой, вызмеился по палубе, бледное лицо с синими губами обметали соляные разводы, соль белела в ушах, в носу спасёнки, под ногтями, кое-где в волосах. Нос прямой, длинный, одна серёжка на месте, другой нет, тонкий браслет, также усыпанный крупинками соли, заполз на локоть и застрял. Ступни, ладони девки от воды сморщило, изо рта потекло.

— Видать, нахлебалась, — Щёлк подал Безроду мех с водой.

— То чудо, что вусмерть не упилась, — Сивый ножом пошире разжал спасёнке зубы и влил в рот воды.

Заперхала, закашлялась. Всю её тряхнуло, побило о палубу, а потом ничего, заходило горло, пошла вода впрок.

— Тише, тише, лопнешь, — Сивый отнял мех, дал продышаться.