— Заматывай, если делу поможет, — Отвада махнул рукой.

Ладка подошла к чёрной клетке, подозвала отрока и шепнула Сивому:

— Пусть он. Дай ему хоть потрогать тебя. Век будет помнить, как Безроду лицо заматывал, да детям расскажет.

— Звать-то как?

— Пламенёк.

— Ну давай, Пламенёк.

Тот бережно, не в силах сдержать торжествующей улыбки, замотал рубцы Сивого тканиной, а Безрод вполглаза смотрел на сияющее лицо юнца и отчего-то сглатывал чаще чем обычно.

— Это он! Это он! — Пламенёк торжествующе крикнул в сторону «скамей», потом повернулся к толпе и ещё раз повторил, — Он! Он!

— Точно он, — согласно кивнули углекоп и Ладка.

— Да кто он-то?

— Это Безрод не дал им меня в землю втоптать!

— Да кому им? Парень, ты можешь толком рассказать? — крикнули из толпы.

— Трое катались по деревням, смуту сеяли, дескать, это Безрод поезда избивает и мор к нам запустил! Я крикнул, чтобы не врали, а они меня метелить начали! А Сивый за меня встрял и тех троих навеки угомонил! Я же говорю, не он это! Ну не может человек одной рукой людей травить, а другой спасать! Это не он!

— Эх, молодо-зелено! Знал бы ты, парень, на что человек способен, глаз у тебя потух бы, — ворчливо буркнул Речкун, махнул углекопу, — Давай, говори, что знаешь.

— Углекоп я, значится, зовут Быстряк, — начал было тот.

— Не больно ты похож на скорохода, — хихикнули в толпе.

— Ну… в молодости тебя, болтун, хоть откуда настиг бы, да пинками быстрее себя погнал, — Быстряк для пущей ясности утвердил указательный и средний пальцы на ладони второй руки и под громовые раскаты всеобщего гогота показал «вот я бегу и догоняю». — Ну про смутьянов мальчишка всё рассказал, только было в той истории ещё кое что.

— Что?

— Старшина наш. Чубан. Должен был гнать смутьянов в три шеи, а не погнал. Сделал вид, будто не слышит. Но ведь должен был?

Быстряк повернулся в сторону именитых да родовитых, и Отвада без колебаний кивнул.

— А потом находим мы Чубана в его собственном доме, а он не в себе. Глядит в никуда, трясется, ровно Злобога узрел, не видит, не слышит, аж под собой всё намочил и, глав дело, мошну с золотом в зубах держит, выпустить боится, ровно кто наказ дал. А на двери его княжеский знак — медведь с оскаленной пастью, мол, княжеское дело блюди, да порядок держи.

— Тех троих золото, — Ладка презрительно махнула за спину. — Купили стервеца, дабы не мешал.

— А я ещё вспомнил, — взвился Пламенёк. — Эти трое люд подбивали на полдень уходить вместе со скотиной и скарбом. Дескать, на Боянщине жизни больше не будет, а там и земля гуще, и бояре мягче!

— Может и мягче, — буркнул вполголоса Отвада, еле заметно покосившись назад.

— Ты заметила, — молодой ворожец на ухо шепнул Ассуне, — эта толстуха встала так, что случайно махнула в правильную сторону.

— Меня всё больше тревожит этот дурацкий суд. Видоки за Сивого ублюдка пока перетягивают.

— Кто много смеётся, у того потом пузо болит. Дышит с трудом, — Ненаст хищно оскалил зубы.

Потом выступали видоки против. Торговый поезд из Хизаны. Четверо выжили. В один голос показали, что видели Безрода. И нет в том у них никаких сомнений. Потом пахари говорили, те что выжили после бесчинств Синей Рубахи. Селение обезлюдил. И да, это был именно он. Один из хлебородов даже не выдержал, на клетку бросился, руки внутрь просунул, ухватить норовил подсудимца. Насилу оттащили. Бился, кусался, хотел бревно грызть. Толпа смотрела молча и глухо роптала.

Когда на открытое выбрался кривой Косарик, люд хмурился, морщился и в сомнении качал головами. Кому верить? Эти говорят, мол, хороший Безрод, едва на руках не носят. Те клянут на чём свет стоит, и нет ни в словах, ни во взглядах ни песчинки лжи. Попробуй поскоморошничай, как тот пахарь. Даже ряженые употеют, а так не получится. А что скажет этот кривой млеч? Хороший Безрод или плохой?

—… А потом Безрод и говорит, мол, город в опасности, беги, народ собирай с косами.

— С чем? — удивлённо переспросил Речкун.

— С косами. Моровых косить, ровно траву. Он сказал, дескать, это уже не люди и чтобы к себе не подпускали близко. А тот второй, старик, сказал, что моровые сами хотят упокоиться, поэтому чем скорее мы с ними покончим, тем будет лучше для всех. Ну мы и выкосили всех. Нет, вру. Не всех. Утром больше десятка моровых нашли обезглавленными. Кто-то мечом поработал. Это Безрод был. Больше некому.

— Всё?

Косарик вздохнул, наморщил в потугах припоминания лоб, замотал головой. Нет, не всё.

— Старик… ну, Стюжень, сказал, что если бы у моровых получилось, отмыться у боянов не вышло бы ни за что. Тот, кто это придумал, знал, что делает.

Сторожищинские с широко раскрытыми глазами переглядывались. Только глянь, что в мире творится, пока ты головы не отрываешь от своего гончарного круга, пока горбишься в кузнице, сгоняешь с тёса ароматную стружку. Трудишь руки, жилы рвёшь, а какая-то сволочь тебя виноватым сделала и под меч подвела. Ведь случись в Поруби так, как и задумывал неизвестный враг, млечи, вместо бочат с горными медами, привезли бы сюда мечи и топоры, и ни в одной летописи потом не нашли бы даже слова о том, что бояны оказались не виноваты. Косоворот и остальные, удивлённые не меньше, а пожалуй даже больше простого люда, переглядывались с тайным значением и красноречиво поигрывали рукоятями мечей и боевых ножей. Разве что зубами не скрипели.

— А мы всё гадали, кто сорвал такую блестящую задумку, — молодой боян запустил на губы змеиную улыбку. — Это мог быть лишь он. У Сивого потрясающая способность оказываться в нужном месте в нужное время. Интересно, откуда?

— Слышал ведь, что говорят, — Ассуна закатила глаза и небрежно покрутила рукой, — дескать, сын Злобога и всё такое.

— Будь это правдой, он выступал бы на нашей стороне.

— Он на самом деле жуткий. Как взглянет, сердце останавливается. Хвала мудрости Повелителя, — Ассуна возвела глаза к небу, — который никогда не держит врага за придурка. И того достаточно.

— Я посоветовал бы тебе поступать так же.

— Когда дело будет сделано, кое-с-кем я с удовольствием поквитаюсь, — Ассуна глазами опалила Верну. — И подойду к делу предельно ответственно…

Солнце перевалило за полдень. Люд потихоньку начал дуреть, не соображал уже никто, и если иной скажет, мол, с устатку перед глазами двоится, все, кто был на поле могли говорить, что с устатку в ушах голоса играют. В одно ухо Злобог нашёптывает: «Виноват, поганец!», в другое Ратник громогласит: «Чист Безрод!»

— Довольно! Остальное завтра! — объявил Речкун, поймав замученный взгляд Отвады и остальных.

Ладно, завтра. Ладно, князья и бояре разъехались по теремам да палатам. Ладно, Безрода увели под охраной обратно в город, но простой люд отнюдь не потянулся восвояси — почти все, кто умудрился попасть на судилище, разбрелись по окрестным лесам ставить пологи и навесы для ночёвки. Не подсуетишься, будешь завтра как те бедолаги, что теперь ходят от одного к другому, пристают да выспрашивают: «А тот кривенький что говорил? Он откуда? А те трое за Сивого или против?» И когда разъехались родовитые да богатые — последними явились, первыми убыли, никто иного и не ждал — рукоделы: гончары, кузнецы, бондари и прочий люд, чья обширная торговлишка сбитым мёдом, мехами да рудами не сильно пострадала от избиения торговых поездов Синей Рубахой, шагу прочь не ступили, а ждали, когда Безрода поведут в город. Три дружины двойной цепью отгородили подсудимца от толпы, а сторожищинцы вытянулись вдоль всей дороги к мосту и ловили взгляд Сивого.

— Сынок, ты скажи, душегубил или нет?

— Безрод, а Безрод, как же так? Кровь за нас лил, а теперь ты Синяя Рубаха?

— Вот юнец за тебя горло рвал. Обманул мальчишку?

Сивый головы не опустил, только взгляд спрятал от греха подальше, но когда услышал старческий, дребезжащий голос, на мгновение замедлился и повернулся в сторону говорившего.

— Эх, парень, помирать мне скоро, а с чем перед богами встану, так и не понял. Всю жизнь прожил, яблока не украл, вот думаю, может душегубить стоило, под себя рвать, кусать направо и налево?