— Ох, не к добру это, — Моряй кое-как взгромоздился на ноги и крикнул что было сил: — Парус убрать!
Ветер не дал донести приказ, сорвал с губ и унёс вперёд, и моряевское «парус убрать!» растворилось где-то впереди в бурлении грязно-серого тумана.
Дымку мутило, крутило и рвало, и Моряй с каким-то злорадством подумал, что у туманов всё как у людей: перебрал с ветром — получи свистопляску внутрях и кружение, а этот серый туман ветра перебрал уж точно, его не просто ворочает, а наизнанку выворачивает. Хоть глазами води за кругами, что клубы выписывают. Сверху вниз, снизу вверх, там в петлю закручивает и снова вверх.
— Вверх…. вниз… петли, — холодея, прошептал Моряй и что было глотки рявкнул ещё раз: — Парус вниз! Твою мать, вниз парус!
Цепляясь за борт двинул к мачте сам и только по глазам Крайка, ставшим круглыми, чисто у совы, понял — посмотри за спину, Моряй, посмотри на нос, воевода.
Петли… конечно петли. Точно занавески, туман в одно мгновение разнесло вправо-влево, и как-то вдруг, в один счёт пространство между небом и морем заняла собой гора льда. Здоровенная, высоченная, необъятная, хоть голову задирай, вершину ищи. Петли, петли… а это ветер разгоняется, увлекает за собой дымку, разбивается о ледяную скалу, взлетает по отвесному обрыву наверх, ровно горный козёл, и опрокидывается на спину, переворачиваясь, чисто кит — наверху клуб тумана крутится без остановки, точно гончарный круг, поставленный на ребро. Такие вот козлы и киты. Ветер скакнул вдоль левого бока громадной льдины, снёс дымку, будто одеяло сдёрнул, под которым прятал гостинец, а там, насколько хватало взгляда, в полосе чистого моря бешеные волны стучат о лёдяную глыбищу обломками граппров и людьми. Пара носовых змеев так и осталась во льду, ровно морские гады зубами за лёд уцепились, отпускать не хотят. На изрядном удалении один от другого два бруса, сиротливые, обломанные, торчали из льдины, точно их всадили в трещины с исполинской силищей, а прямо на глазах боянов, в клубовороте тумана из серой пелены, будто из потусторонней дыры, вынырнул граппр. Он нёсся наперерез так быстро, что у Моряя защекотало внутри — будто стоишь беззащитный у подножия снежной горки, а сверху сани катятся, аж дух захватывает и в пупе всё скукоживается. Вот должен ты обрубить верёвку, только на мгновение раньше у самого внутри обрывается, чисто с вершины ледяной горы сиганул, и чем корабль оттниров ближе, тем туже требуха в узел стягивается.
Моряй подобрался к мачте, вынул меч и в один счёт полоснул по верёвке. Поздно. Парус не успел опасть. Граппр и ладья поцеловались, морской змей на носу граппра укусил морского волка на носу ладьи, а может быть, наоборот, только зубы обоих зверей так и разлетелись щепками по сторонам. Гребцов, ровно полудохлых зимних мух, как щелчком посбивало со скамей и швырнуло вперёд. Мореходов утаптывало одного в другого основательно, с хрустом костей и звоном броней, и вряд ли больше половины встанет на ноги — морской змей нёсся вперёд почище скакового жеребца, и даже представить жутко, что случилось бы, окажись на пути жеребца ледяная стена. Моряя швырнуло в скамью, на которой только что сидел Краёк, и приголубило о самое ребро — воздух едва легкие не разнёс, как лопается мех, надутый, запечатанный да проколотый остриём.
— Родненькие мои, — кривясь от боли, воевода ладейного поезда подполз к борту и кое-как поднялся, — ведь не доброго утра пожелать догоняли?
Носы кораблей смяты, свои ворочаются по настилу, стонут, привстают на колени и качаясь, падают. С оттнирами хуже: лишь трое-четверо ползают по палубе, остальные елозят на месте, баюкают руки-ноги да стонут. Несколько человек швырнуло в воду, но то, что оба корабля затонут, стало ясно с первого взгляда. К ворожцу не ходи. Что дернуло… как почувствовал… Моряй и сам не понял, но будто светоч слева запалили — шкуру едва не обожгло. Поискал глазами, а это на граппре кто-то стоит у борта на тряских ногах, еле держится за брус и глазами обжечь пытается. С такой ненавистью глядит, что весь остальной мир с громадной льдиной, разбитыми граппрами, тонущими людьми будто поблёк и стушевался, а это молодое лицо с острыми глазами одно только во вселенной и осталось — видно сразу, будто взгляд привязан.
— Ну и чего тебе надо, красавец? — сипнул Моряй и с улыбкой впечатал ладонь левой руки на плечо правой, да ещё вверх подёрнул, чтобы уж наверняка заметил. — Ешь, не обляпайся.
Справа ветром в парусе «просвистела» ладья Кабана — он тоже попытался обрубить верёвку — и на полном ходу вмазалась в ледяную гору, только щепки полетели. Третью в лёд впечатало так, что после удара корабль аж кормой взбрыкнул… и только три последние ладьи отделались относительно дёшево: там успели убрать паруса, резко повернуть кормило вправо, и даже «закопать» весла против хода — руки из плечей выкручивало, дружинные аж зубами скрипели, но как могли налегали всей тяжестью на вёсла. Море противилось, норовило ребра вёслами пересчитать а то и местами поменять. От удара о ледяную гору не спасло, но вышел он не смертельным, на плаву остались, и даже не сильно помяли корабли.
Тот, на граппре, продолжал с ненавистью таращиться и что-то шептать. Моряй, перебирая руками по борту, заковылял вперёд, и не получалось перестать лыбиться. Ковылял вперёд, зловеще ухмылялся и шептал: «Никуда не уходи, потолковать нужно». Граппр и ладья сцепились намертво: узкое, хищное тело граппра, теперь уже без морского змея на носу, пробив борт Проворного чуть снизу — ладью в момент удара поднесло на волне — сидел крепко, будто нож, всаженный по самую рукоять. Рубки насмерть дружина на дружину не будет, с обеих сторон на ногах стоит едва ли с десяток, меч смогут удержать вообще единицы, но та «единица», которой жизненно важно удержать меч в крепкой ладони, его уже держит и даже ковыляет вперёд.
— Землячок, а ты чего такой злой?
До смертельного объятия кораблей Моряю оставалась лишь пара шагов, когда ветер с разбегу ударил плечом в парус граппра, и вроде бы ничего странного, но то кольцо тумана, что допреж крутилось и крутилось в выси, ровно гончарный круг, вдруг сломалось, дымка водопадом полилась вниз, да и прямиком в парус оттниров, только с носа. Граппр вздрогнул, заворочался, завозился, попятился назад и задрожал, чисто малец, которого сильные руки отца тянут из пёсьей конуры наружу, на белый свет, а того друг держит зубами, рычит и просит не уходить. Настил под ногами заходил, Проворный задрожал, дерево заскрипело, когда исполинская силища потащила граппр наружу. Несколько больших волн, будто руки, вверх-вниз качнули граппр, выламывая из Проворного, несколько раз ветер толкнул плечом парус, и с очередной волной морской змей выполз из пробоины ладьи.
— Даже не поговорим? — Моряй сплюнул кровавую слюну, губу прокусил что ли?
Молодой боян со злыми глазами едва заметно качнул головой, и как-то резко ветер стих. Он не исчез, его слабое дыхание продолжало вяло копошиться в клубах тумана, но к ледяной горе из дымки едва не ползком выбрались только два граппра. Последние. Дружины отчаянно крутили вёслами поперек хода, и оба морских змея походили на коня, что упирается копытами в землю, идти не хочет. Морские гады лишь чувствительно стукнулись мордами о лёд, одному выбило зуб-щепку, второму расквасило нос, и оба тихонько закачались на волнах.
— Забирай своё стадо, — Моряй сплюнул в пробоину и мотнул головой на полосу обломков вдоль исполинского куска льда. — Чую, пастушок, свидимся ещё.
Боян зловеще улыбнулся, кивнул и что-то зашептал. Ровно всамделишным пологом ветер лениво завесил оттниров туманом — уже не тот ураган, что разбил больше десятка кораблей, а сонный гуляка, что на ногах стоит едва-едва после пьяной драки. Моряй огляделся. Слава богам, все живы, трое-четверо стоять не могут, пятеро за рёбра держатся, сам — шестой, остальные вроде ничего. Подошёл к парусу, внимательно оглядел. В углу странную нашивку обнаружил, отодрав которую с помощью ножа, долго смотрел, качая головой — под заплатой пятнел знак, сделанный углем с каким-то странным багровым отливом: стрелка остриём вниз. А на нижнюю грань птичья косточка нашита.
