— Зубы зелёные, князь, — подсказал Гремляш, не сводя с Ворона глаз.

Тот как раз встал, будто вкопанный. Заозирался, распустил языки бубенцам, сплясал странную «дёргалку», распугал кабанов, что копошились в кустах чуть поодаль. Ещё раз достал из сумы чёрной пыли, просыпал из кулака себе под ноги, поднял взгляд на Отваду и молча показал. Тут.

— Приметное место, — буркнул Косоворот, многозначительно поглядывая на князя и Гремляша.

— Копайте, — глухо бросил Отвада и остервенело выплюнул травяную кашицу.

Рукоделы потащили из справ, притороченных к сёдлам, заступы, поплевали на ладони — хотя зачем, всё равно ведь рукавицы потом нацепили — вгрызлись в землю. Все вооружённые держали руки на поясах: вдруг полезет из земли нечто, бить придётся без раздумий и быстро.

Через какое-то время рыжий бондарь остановился первым — его заступ во что-то уткнулся. Остальные встали, будто кто-то приказал — глаза круглые, готовы мигом выскочить из ямы, встать с дружинными в один строй и рубить заступами.

— Копайте осторожно, — предупредил Лесной Ворон, даже показал — вот так, ме-е-едленно, с расстановкой.

Дальше скорее не копали, а просто разгребали землю, слой за слоем, и когда заступ усмаря, выхватив черную холстину, откинул полотнище, чисто одеяло, Лесной Ворон резко вскинул руки и остановил всех. В установившейся тишине ещё плыл звонкий говор бубенцов, но люди стояли, не шевелясь, и даже не дышали.

Заморский выгнал всех из ямы, полез сам. Осторожно, будто занимался этим всю жизнь, рукавицей обмёл песок, глину и землю с тканины — когда под рукавицей ворожца проступили очертания тела, Отвада зло выплюнул очередную травинку — развернул чёрную, полусгнившую в земле холстину, оглядел всех глазами-копалками поверх замотки на пол-лица.

— Платки, — только и бросил Ворон. — Здесь труп.

Ага, понесло. Понесло смрадом мертвечины. Рукоделы заступами развернули тканину, и при том отворачивались на мгновение-другое, морщась и кривясь.

— Кто захочет блевать — в сторону, — предупредил Отвада, не отрывая глаз от захороненного.

В головах лежит шлем. Оттнирский. Левая сторона от кромки до середины просто вбита внутрь настолько мощно, что железо порвалось и острыми краями прошило и намертво сцепилось с костями черепа, изуродованного так, будто в том последнем бою, оттниру в голову прилетел валун величиной с хорошую сырную голову. Огромная вмятина оставила более-менее целой лишь небольшую часть черепа справа, остальное — левая сторона вместе с челюстной костью, обеими глазницами, лицевыми костями — обломками провалилось внутрь.

— Это не меч, — убеждённо бросил Косоворот, показывая на пролом в голове мертвеца. — И не секира.

— И даже не обух топора, — рядом с боярином встал его дружинный.

— Что-то круглое.

— Камень?

Косоворот пожал плечами.

— Если бились на земле, может и камень. Если в море… какие уж тут камни!

Труп развернули полностью. Доспех цел, насколько может быть цел доспех воя, погибшего от раны в голову. Следы былых стычек есть и даже хорошо видны, но смерть прилетела оттниру не в туловище.

— Кто такой? — прищурился Косоворот. — Рюг, вроде бы?

— Груддис, — процедил Отвада. — Красный круг на доспехе видишь?

— Твою же да с подкрутом, — буркнул Гремляш. — Одно к одному! Моровой знак ведь тоже красный круг.

— Вроде бы недавно груддисы на море озоровали?

— Да, недавно, — неохотно подтвердил князь.

— И, как будто вырезали всех?

— Вырезали.

Когда же усмарь заступом отбросил последнюю складку, кто-то из рукоделов изумлённо присвистнул: на кисти оттнира не доставало пальца… хотя как не доставало — большого нет, но и без того насчитали пять. Поначалу смотришь, и глаза «плывут».

— Он шестипалый!

Все повернулись к Отваде.

— Говорили же, что воевода этих… груддисов был шестипалый…

— А зарубил их Безрод…

— Ага, помню, болтали такое весной…

— Как он оказался тут?

— А почему доспех обуглен?

— Глянь, да он и сам зелёный!

— И слизь какая-то с пеной!

— А это что такое?

Из-под останков левой руки оттнира рыжий бондарь заступом извлёк боевую рукавицу. Толстая, дублёная воловья кожа с защитными нашивками отказалась гнить, как хрупкая человеческая плоть — ну потемнела от времени и сырости, ну обзавелась парой дыр — но выжженный боянский медведь с разверстой пастью глядел на Отваду по-прежнему плотоядно.

— Ну-ка, ну-ка, — Косоворот палкой подцепил рукавицу, осторожно поднёс к глазам. — Не абы чья — воеводская. Гля, стрела!

Отвада молча таращился на рукавицу и была бы его воля — свернул бы собственному медведю шею к Злобогу, чтобы так нагло башкой по сторонам не крутил. Только как свернёшь, он ведь просто клеймо. Рисунок.

— Защита на рукавице погнута, — тихо прошептал кто-то из дружинных Косоворота. — На пальцах.

Другой крякнул: «Ну-ка замри!», соорудил кулак, повернулся к товарищу и медленно понес колотушку к его голове, поднёс вплотную и замер, попеременно кося то на проломленный череп оттнира, то на рукавицу. Хмыкнул, немного поправил руку.

— Точно! — воскликнул гончар. — Гля, вторая бронька мало не расплющена.

Слегка выпуклая защита на пальцах рукавицы таковой и оставалась, за исключением накладки посередине

— Ноготная бронька прячется в кулаке, подкостная — с другой стороны, но если бьешь со стороны запястья — точно в цвет!

— Знаю я одного такого, — буркнул Косоворот, глядя в упор на Отваду. — Только вся его моща от Злобога идёт, голову даю на отрез!

— Без башки жил, без неё и помрёшь, дурак.

— Другой умелец на примете есть? Ну-ка, ну-ка, послушаем! — боярин повернулся к Отваде боком и дурашливо оттопырил ухо.

— Сейчас в ухо аккурат и схлопочешь!

— Разуй глаза, князь! — заревел Косоворот неожиданно, рукоделы аж вздрогнули от неожиданности, лишь Отвада с дружинными и бровью не повели. — Гляди хорошенько! Может и был когда-то Безрод хорош и добр, может и стоял когда-то за усмарей, гончаров, бондарей, да вышел весь! Переродился! Зло его забрало!

— Не мели чушь!

— Нет, уж князь! Дозволь выскажусь! Баяли мне, дескать, Сивый весной груддисов в одиночку раскатал, да не поверил я. Виданое ли дело, говорил, одному человеку целую дружину выкосить, ровно косой! Это же бычья сила нужна! А так и есть, брехали мне, мол, груддисы после той рубки ещё нескоро в себя пришли. А знаешь почему так вышло? Уже тогда Сивый переродился, кипел злобой, чисто котёл на костре, вот злоба и выплеснула! А шестипалого он не мечом приголубил — рукой! Рукой! Вон, гляди, — побагровевший правдолюб тыкал рукой в захоронение. — Как его Зло пожирает, переваривает, аж зелёная пена пошла! Где остальных прикопал — вот что узнать бы. Не полезла бы зараза и с той стороны! Только этого нам не хватало!

— Всё? — Отвада смотрел на буяна спокойно, моргал не чаще положенного.

— И больше чем уверен, — Косоворот тряс пальцем, — Это, в яме, и есть мор!

Рукоделов будто ветром сдуло — едва не прыжком отсигнули подальше от раскопа.

— Тот шестой палец подручный Сивого и утащил в Выемку! Оттуда мор и покатился по землям!

— А подручного в своём облике Безрод как таракана сотворил: замешал грязь, да плюнул туда, да?

— Может и так, — Косоворот с невинным видом пожал плечами. — Этот может всё!

Гремляш усмехнулся. Рукоделы вольно или невольно отступили за Косоворота и Лукомора с их дружинными, поглядывали на Отваду с плохо скрываемым осуждением.

— Долго думал?

— Тут и думать нечего. Всё ясно, как белый день!

— Труп сжечь, — холодно бросил за спину князь.

— Не так быстро, — Косоворот встал между князем и раскопом и погрозил пальцем. — Хочешь уничтожить свидетельство тёмных делишек своего любимчика? Своего так называемого сына?

— Свидетельство? — усмехнулся Отвада. — Для тупоголовых пьянчуг, променявших рассудок на брагу и баб, объясняю: свидетельства обычно предъявляют. В город это потащишь, придурок? Или сюда всех до единого на поводке пригонишь? Не дошёл мор до Сторожища, так нашлась добрая душа!