— Дел воротишь… — повторил косматый, проглядел старшака насквозь невидящим взглядом и пьяно икнул.

— Напомнить? А кто прошлым годом гнилого зерна купил, не знал потом, куда девать, даже лошади есть не стали.

— Свиньи съели, — буркнул под нос пьянчуга.

— Ну-ка громче!

— Свиньи съели! — рявкнул купчина и жахнул по столу кулаком.

Седой выпрямился, оглядел купецкую избу и руками потребовал, давайте, давайте, хлопаем, вон какой молодец среди нас сидит. Купцы с готовностью захлопали, мало того — заржали.

— Ну ты, Брагебрат, дал жару! Всем нос утёр! Я в этом деле с отрочества, а до такого не додумался!

— Поди, зерно золотом отливало?

— И отливало! — косматый Брагебрат водил глазами по рядку купцов за трапезным столом напротив, только понять не мог, кто среди них такой умный.

— Небось, тех свиней продавал дороже золота по весу?

Пьяница водил глазами с одного собрата на другого и щурился: видать плохо, всё смазано, сидят какие-то, жрут, пьют, ничего в купечестве не понимают, а строят из себя невесть что.

— Сам дурак! Та свинина вкус особый заимела, как в бражке сваренная! Понял?

— Ещё бы не заимела! Зерно мокрое, гниёт, бродит, хмелит, похлеще питья, то-то хрюшки косые ходили, своё корыто путали с хозяйской питейкой!

Брагебрат поморщился, затряс косматой башкой. Дураки, изба рухнет, по брёвнышку раскатится. А на самом деле интересно: когда дурацкий ржач избы распирает, чисто бражий дух питейку, как бывает — стены рассыпаются, или кровлю вверх выносит, ровно крышку?

— Бараны! — косматый, икая и качаясь, встал. — Это наш о…стров! Хотим направо гуляем, хотим — налево! Хо…тим пьём, хотим жрём! Сидят тут, остряки, языки из задов торчат!

— Придурок! — старшак погрозил пьянчуге кулаком. — Не просто остров, а боевая застава, на которой воев — как семян в клубнике!

— Я купец! — Брагебрат смачно ткнул себя в необъятную грудь. — Добро и золотишко в страну тащу, чисто мураш — на горбу! Что мне ваши вои? Пыль с меня должны сдувать, да сапоги снимать, буде я устану! На мои деньги живут, в ус не дуют! Мой остров!

И полез выбираться из-за стола. Его повело и с первого раза вылезти не получилось: повалился обратно на скамью, да ещё соседа за шею прихватил, за собой увлек.

— Цыц, оборвыш! — сосед косматого с трудом выбрался из пьяного объятия, зашипел, как полоз. — Пол-острова купцам под досмотр князь отдал. Мало тебе? Хочешь день в Сторожище на пристани досмотра ждать?

— Ага, маловатенький стал причал, — поддакнули со стола напротив. — Много стало купцов, много товару приходит. Расширяться надо.

— Охолоните, умники! Мор всё уполовинил! Был когда-то причал маловат, да время нынче другое!

— Надо расширяться! — последнее Брагебрат не услышал, в упор смотрел на соседа и не узнавал — всё плывёт в глазах. Кто такой?

— Сказано человеческим языком — на заставную часть острова носа не казать. Что непонятного? Пристанище тебе выстроили, ешь себе, заливай глаза, в баньке парься, пока досматривают. Заняться нечем?

Косматый наконец нашёл глаза соседа.

— Мы хозяева. У нас золото!

— Тише, дурррак! — сосед мгновенно вызверился, сбросил с плеча тяжеленную лапу, отпихнул что было силы. — Болтаешь много.

— Да уж, — седой купец обречённо махнул рукой, с этим говорить бесполезно — нализался. — Уж года три как здесь встаю на досмотр, а такой дурак в соседи попадается впервые.

— А правда, чего к себе не пускают?

Седой повернулся, поискал любопытного за столом напротив.

— Говорили мне, дурость заразна. Не верил я.

— Не, ну правда! Заперли в четырёх стенах! И не выйди, и в лесочке не погуляй! Наш ведь остров! На наше добро существует!

Старший среди купцов, тот самый седовласый Грядка, оглядел едальную. Ну сидят за столами двенадцать купцов, а с кем судьба угораздит тут столкнуться, никогда не предугадаешь, бывает, и с такими придурками сводит. Да и всего-то переждать денёк. Которым в Сторожище уходить на досмотр, кому тут вставать, обозначают ещё на берегу. Но всегда находится недоумок, который с языка вывалит то, что последние годы купцы лишь глазами друг другу передают. Грядка, улыбаясь, подошёл к столу, пальцем поманил к себе правдоруба, а когда тот простодушно подался вперёд, схватил дурня за грудки и выволок на себя через стол, только плошки и чарки на пол посыпались.

— Если ты бестолочь, я тебе ума в бошку мало-мало вколочу, — и приблизив губы к самому уху молодого купчишки, отсыпал правды жизни. — Да, наше тут всё. Да, купцы и бояре должны всё решать. Да, правда за тем, у кого золото, но пока у них мечи острее. Ещё раз вякнешь вслух про наш остров, про то, что дружина живёт на наши деньги, до старости ты не доживёшь. И сделают это не княжьи люди. Понял?

Молодой будто в Потусторонье заглянул и привычное увидел там в таком странном и непонятном свете… а Грядка точно чару крепкой бражки уговорил — так на душе потеплело от глазок этого придурка, раскрытых от бровей едва не до усов.

— Зенки прикрой. Укатятся, не догонишь.

Чубак, без преувеличения висевший на кулаках седого — ноги трясутся от напряжения, сам выгнут, будто подкова, хребтина мало не трещит — в недоумении переводил взгляд с одного на другого, но не нашёл в едальной ни одной пары глаз, что смотрела бы тепло и ободряюще. А Брагебрат будто спал да проснулся.

— Сам ты гадость! Пьяная свинина, если с клюквой и травами — во!

И показал, насколько «во!» Не удержался на скамье, повалился на пол. Грядка выпустил Чубака, многозначительно погрозил пальцем и взглядом показал на косматого — не удержишь языка за зубами, превратишься в такое же. Пьянчуга, пыхтя и отдуваясь встал, качаясь, протопал к двери, с первого раза в проём не попал — воткнулся в стену, аж гул пошёл по всей едальной, наконец, кое-как с грохотом выкатился за порог.

— На запретную половину не утопал бы, — бросил вслед кто-то.

— Не должен, — Грядка проводил собрата тревожным взглядом. — Он так топает, что его услышат за перестрел. Ничего, к завтрему протрезвеет.

Расселись по местам. Зажурчала по чарам брага, Чубак глядел кругом испуганным волком, купцы постарше посмеивались в бороды. Ничего, впредь наука будет.

— Ладья твоя? — сурово спросил Дваждык, перемалывая на зубах куропатку. — Молод больно для своей.

— Дядькина, — буркнул молодой купец. — Третий круг иду.

— А-а-а, дядькина, — с пониманием закивали. — Дядька, поди, зверь битый?

— Битый, — кивнул Чубак. — Трижды от оттниров отбивался.

— Подсядь к нему однажды, да попроси, чтобы растолковал, что следует на языке вертеть, а что лучше глотать.

Молодой купец оживал на глазах, взгляд заискрил, на губах заплясала улыбка. Отошёл, отдышался.

— Пока до дядьки доберусь, дел наворочу. Может, сейчас?

Бывалые переглянулись, еле заметно друг другу кивнули.

— Времена меняются, — поглядывая на дверь, начал осторожно Грядка. — Купец нынче поднимается.

— И значимость нашего брата растёт! — Дваждык назидательно поиграл пальцем.

— Растёт, — согласился седой. — А равно со значимостью должно возвыситься и слово купца. И надлежит князю прислушиваться к золотому купечеству.

— Потому как, наш брат границы раздвигает, а не скукоживает, утыкая тут и там заставы.

— Но ведь рубежи…

Чубак не закончил: Раздай, сидевший справа, протянул широкую ладонь и прикрыл молодцу рот.

— Конечно, конечно, — и шепнул, кривя рот налево, — только те межи купцу помеха.

Грядка кивнул. Дваждык молча моргнул, остальные тоже беззвучно согласились.

— Межи нужны только князю, — хихикнул слева Грызка. — Держись бояр, если что.

— Что, если что?

Грызка многозначительно покрутил рукой.

— Ну… мор, туда-сюда.

— Горшок с мясом кто умыкнул, проглоты? — Тычок вырос на пороге и окинул едальную грозным взглядом. — И ладно бы готово было, так ведь сырое стащили. С ног сбился, найти не могу. Где?

Купцы недоуменно переглянулись. Какое мясо? Какой горшок?