— А то, что академик — главный в этой новой академии и во всем городке. Мне, старой трубке, знать бы это вчера, когда он чаю попросил. Да, видно, голова моя уже плохо варит. Мне бы положить в стакан три куска сахару или четыре, а я по рассеянности положил один.

— Сколько я тебе говорил, чтоб не жадничал! — обрадовался Пахомов.

— Верно, — согласился старик, — вошел в грех, сэкономил на свою голову. А он еще два стакана попросил. И снова я сэкономил. Пришел за пустыми стаканами, а он вытирает очки платком и говорит: «Мало, товарищ проводник, в твоем чае калорий». И еще два стакана заказал.

— Ну, и что?

— «Что, что»! Если бы я эти калории наизусть знал… Опять по одному куску размешал! А потом, как узнал, кто такой этот пассажир, да что такое калории, усы стал на себе рвать. Такому человеку разложить на части мой чай да высчитать сахар — раз плюнуть. Позже уже вхожу я за стаканами, а академик на меня и не глядит, строчит себе на бумаге. Может, жалобу на меня начальству сочинял? Эх, не видать мне, старой трубке, теперь вахтерского стула!.. Не шевелить морскому ветру моих усов…

— Ложись-ка, Михалыч, усни, — стал успокаивать пожилого проводника молодой. — В нашей работе вечер утра бывает мудренее. Смотришь, что-нибудь и настучат колеса.

— Пожалуй, прилягу. А ты чай готовь, сейчас народ проснется.

Потягиваясь, Пахомов вышел в коридор. Молекула, чтобы не конфузить себя и проводника, нырнул в купе.

Завтрак взялся готовить Пли. Пока мы умывались, он извлекал из своего чемодана продовольственные запасы. На столике и на нижней полке были аккуратно разложены сваренные всмятку, вкрутую и «в мешочек» яйца, завернутые в бумажные салфетки зеленые огурцы, банка с шоколадным маслом, плетеная коробочка с желтой сырковой массой, в которой просвечивали соблазнительно крупные изюмины. На газете походной колонной выстроилась армия вкуснейших домашних пирожков; возглавлял се ржаной рыжий пирог-пирожище, в который была запечена целая рыбина — наружу торчал один только хвост; за рыбной кулебякой теснились разные пшеничные пироги, все аппетитные, румяные, не отгадаешь, пока не откусишь, какой из них с капустой и яйцами, какой с зеленым луком, а какой с мясом и рисом; зато выдавали себя с головой пирожки, начиненные сластями: бока их были украшены вишневыми, черно-смородинными, маковыми и другими сладкими «синяками», словно им пришлось только что выдержать бой с соседями.

Кроме того, сладкая часть завтрака была представлена множеством кульков и пакетиков с конфетами, сахаром, халвой.

Этим Пли решил ограничить завтрак, потому что если бы он опорожнил чемодан до дна, то под колбасные изделия, жареные котлеты и банки с консервами не хватило бы всех купейных полок.

В ожидании похвалы Пли, глотая слюнки, уселся на краешек полки.

Но каково было его удивление, когда первый же вошедший — а это был спокойный всегда Молекула — разразился негодованием.

— Ни за что! — увидев пироги, крикнул Молекула и стукнул кулаком по столу. — Ни за что я не буду есть это! Сейчас же убирай, или я объявлю бунт!

— Тихо! — скомандовал из-за его спины Непейвода. — Что за бунт? За нарушение дисциплины и неподчинение капитану я могу посадить вас на голодный паек!

— Ура капитану! Да здравствует голодный паек! — воскликнул, просияв, бунтовщик. — Я только и хотел этого! А то что мы едим, как на празднике, и не испытываем никаких трудностей!

И Молекула тотчас же вытащил из своего рюкзака и водрузил на сладкие пироги круглую банку балтийских килек.

Признаюсь, я не ожидал такой прыти от тишайшего Молекулы. Мне и в голову никогда не приходило, что он может рассердиться, закричать и тем более стукнуть кулаком по столу.

А Пли очень расстроился.

— Я не могу, — ответил он очень тихо, — я не могу есть соленое. У меня особый язык. Он не выносит ничего такого, а только сладкое. Так сказал доктор.

Он высунул язык, и все внимательно посмотрели ему в рот.

А наш капитан, кажется, остался доволен неожиданным бунтом.

— Я согласен на трудности, — сказал авторитетно Непейвода. — В Антарктиде мы выбирали легкие пути. Теперь мы решили: искать, бороться и побеждать, иначе я не капитан! Но у Пли действительно необыкновенный язык. Я сам слышал, как про это говорил доктор, когда Пли съел стручок красного перца и визжал на весь дом. В виде исключения разрешим ему конфеты, пироги с вареньем и халву. Согласны?

Команда была согласна. На столе появились черный хлеб, сливочное масло, стаканы с крепким чаем. Из запасов Пли капитан и геолог позволили себе притронуться только к кулебяке и единодушно ее похвалили.

За завтраком Молекула совсем успокоился и передал нам любопытный разговор проводников. Жульничанье старика с сахаром все осудили. Но нам очень хотелось примирить проводника с академиком, чтобы старик не раскатывал больше по свету в тряском вагоне, а сидел бы на вахтерском стуле и грелся на солнышке. А как помочь ему, мы не знали.

Из-за утреннего происшествия Пли был не в духе. Он шагал по коридору и предавался мрачным размышлениям. Пли думал о том, что паровоз везет их слишком медленно и неизвестно, сколько еще времени они будут ехать до далекого Братска. Сладкие пирожки через день-два кончатся, и тогда ему придется есть кильки.

Из служебного купе вышел толстенький человек в форме проводника, с пылесосом в руках. Это был заступивший на дежурство Пахомов.

В другое время Пли вежливо бы с ним поздоровался, но сейчас он проворчал:

— Вот тащится!.. Этот паровоз хуже черепахи!

Пахомов зевнул, включил пылесос и заметил:

— Держу пари, что через километр мы поедем быстрее.

— Скорее ваш паровоз развалится, — усмехнулся Пли. — Но я готов спорить!

— А я говорю, мы поедем быстрее! — рассердился Пахомов.

— Нет, не поедем, не поедем! — уперся Пли.

— Хорошо. Если поедем быстрее, ты уберешь коридор. Согласен?

— Согласен!

— Нет, для пылесоса ты еще мал, — передумал Пахомов. — Будешь разносить за меня чай!

Вскоре поезд замедлил ход. Показалась станция. Здесь все было обычно: двухэтажный зеленый вокзал, маленький рынок под навесом, одинокий милиционер на перроне и забор с полустертыми большими буквами:

Пассажиры устремились к рынку покупать вареную картошку и огурцы. Пли тоже спрыгнул на перрон и услышал: пых-пых! Через два вагона от него стоял разгоряченный паровоз.

— A-а, это ты, черепаха! — сказал Пли и подошел к большим колесам.

Пых! — выдохнул паровоз горячую струю пара, и Пли испуганно отскочил. На всякий случай он стал подальше и заговорил вежливее:

— Сердитесь не сердитесь, но вы устарелая техника. Сравните себя с «ТУ-104», и вам станет стыдно за свою скорость. Всем известно, что от Москвы до Ленинграда «ТУ» летит всего пятьдесят пять минут. Не успеешь позавтракать — вылезай. А вы всего-навсего паровая машина и как не пыхтите — не сможете повезти нас быстрее.

Паровоз окутался паром и, возмущенно сопя, удалился на запасный путь.

Через несколько минут к составу подъехала новая машина — большая, сильная, с крутыми дугами над крышей. Казалось, колеса так и катят сами собой. Машина — электровоз!