Чудаки мы и растяпы! Искали Ладочкина в тайге, среди лесорубов и плотников, и не догадались, что не мог старый лоцман уехать от Ангары. А уехал-то он всего на полкилометра от затопленной улицы Набережной. Вон на берегу его дом с вышкой над всеми крышами главенствует. И флаг там на шесте полощется. Издалека видно, что это спасательная станция. Как же капитан Непейвода не заглянул сюда и не спросил: «А кто на спасательной станции начальник? Не мой ли дядя, случайно?..» И я тоже не догадался…

Но и почтальоны не разыскали в этой суматохе Ладочкина и не принесли ему нашу московскую телеграмму о том, что мы выехали в Братск. Так что трудно сказать, кто больше всех был виноват в долгих поисках…

…Готовилось перекрытие Ангары. В Постоянный нагрянула целая армия журналистов, писателей, фотокорреспондентов. Мы переехали из гостиницы к дяде Непейводы — в дом с вышкой и круглыми окнами.

Однажды чуть свет раздался вопль Непейводы:

— Человек на Падуне!

Капитан скатился с вышки, размахивая морским биноклем, и, задыхаясь, закричал:

— Погибает! Машет руками! Честное слово, он просит помощи!

По команде Ладочкина мы схватили висящие на стене багры, спасательные круги, веревки и выскочили на улицу. Лоцман торопливой рукой включил колокола громкого боя, и с крыши станции понеслись настойчивые звуки тревоги.

Как из-под земли, явился коротенький человек в тельняшке, и Ладочкин приказал ему:

— Пускай мотор!

Через минуту спасательный катер «Таймень» мчался полным ходом к каменной стене, перед которой река вставала на дыбы.

Отдавая команды, Ладочкин всматривался в приближающиеся камни. Действительно, на одном из них виднелась фигура человека. Только он не махал руками, не звал на помощь, а спокойно сидел к нам спиной.

— Пусть ветер порвет мои паруса! Это же Костя-художник! — рявкнул Ладочкин, грозно шевеля мохнатыми бровями-парусами. — Ах ты, пятка якоря! Обязательно надо ему малевать в запретной зоне! И лоцман крикнул мотористу: — Малый ход! Будем снимать нарушителя!

Я посмотрел в бинокль и ахнул. Человек сидел на раскладном стульчике и рисовал, держа в левой руке палитру, а в правой — кисть, словно вокруг него была не кипящая вода, а зеленая полянка с цветочками.

Художник не замечал нашего катера. Невдалеке от него река ударялась о каменный барьер Падуна и ревела, как сотня мощнейших самосвалов. А катер наш сигналил что есть мочи.

Наконец наши гудки замечены. «Таймень» развернулся, и с кормы к художнику полетел моток веревки. Робинзон сел в свою маленькую лодку, которая каким-то хитрым способом была привязала к гладкому камню, и катер медленно потащил ее от порога.

Так вот он каков, грозный Падун! Подковой перегородил Ангару от берега до берега и оставил своевольной сильной реке только узкое жерло для прохода. Легко ломает Падун почтенные трехсотлетние бревна, а те, которых допускает в жерло свое, ударяет о страшный камень Черныш, потом о камень Язык, и выскакивают они беленькие, оструганные.

И все-таки смелые люди несколько раз проводили через Падун свои суда! Имена удачливых кораблей и даты записаны на скале Пурсей рядом с такими словами: «Здесь будет построена Братская ГЭС». Скоро, очень скоро сбудется это предсказание!

Я с уважением оглядываю подтянутую фигуру лоцмана Ладочкина, его серебряные волосы, обветренное бронзовое лицо: я знаю, что он проводил через Падун корабли.

А наш юный капитан волнуется, размахивает своим биноклем.

— Я видел, — кричит Непейвода, — как он махал руками!

— Махал, махал, — смеется Ладочкин. — Ему, безобразнику, малевать надоело, вот он и махал спиннингом, тайменя хотел поймать.

И Ладочкин сообщил мне, что рыбаки частенько выезжают на камни порога. Привяжут лодку к вбитым крючкам или к застрявшему бревну, наловят разную мелочь в запускают снасть на сига, тайменя, стерлядь или спиннингом по воде хлещут. Приволье тут рыболовам! Даже круглые отверстия для наживки в камнях есть — как консервные банки; выдолбили их маленькие водопадики. Бывает, рыбак так увлечется, что и ночи не замечает. И тогда вспыхивает в темноте посреди реки костер.

Но сейчас, перед перекрытием, плавать здесь запрещено. Даже специальные катера патрулируют вдоль берегов.

А Костя-художник, беспокойная душа, пользуясь темнотой, все-таки пробрался на камень…

На берегу Ладочкин стал строг и сурово отчитал Костю. Тот слушал молча, хотя и улыбался. Я пригляделся к Костиному лицу. Сама природа наделила его глубокими приятными ямочками на румяных щеках. Как бы серьезен ни хотел быть Костя, он всегда улыбался!

Тряхнув суворовским хохолком, Костя подмигнул мальчишкам:

— Ну, спасители, полезем со мной на Пурсей? Ничего не попишешь! Будем другую картину делать!

Когда Костя ушел за новым холстом, Ладочкин сказал:

— Люблю его за жаркость! Моряк! Служил сигнальщиком на Тихом океане. Приехал сюда и за ночь написал на скале: «Здесь будет построена Братская ГЭС». Люди только палатки разбили, к Падуну стали привыкать, а он уже плотину нарисовал. Может, вы видели его картину, на вокзале она висит?

И вспомнили мы картину на вокзале: высокая красавица плотина, голубая гладь моря с барашками волн и режет воду белый пароход.

Вот, оказывается, чья картина встречает приезжающих в Братск!

Вернувшись, Костя нашел трех поклонников, которые готовы были ради него бороться с самим Падуном. Словно почувствовав это, художник раздал мальчишкам холст, краски, кисточки, и мы отправились обходной дорогой на скалу Пурсей.

— Это название, — сказал Костя, — в переводе с древнего языка означает «отвесная скала».

И верно: Пурсей обрывался прямо к Ангаре.

— Посмотрите-ка направо! — сказал Костя.

Рядом с Пурсеем стоял голый утес, а на нем росла одинокая сосна.

Костя прочитал стихи:

— Стихи написал Лермонтов, — отозвался Молекула.

— Правильно! — сказал Костя. — Мы и зовем эту сосну лермонтовской.

Вскоре мы взошли на Пурсей, и вся Ангара оказалась под нами.

Костя быстро водрузил на самом обрыве подставку, примостил на ней холст и, сев на стульчик, принялся за работу. А следопыты оглядывали панораму стройки, то в приступе любопытства делая шаг-два к обрыву, то пятясь от страха перед стометровой высотой.

Две горы из крепчайшего камня диабаза — Пурсей на левом берегу и Журавлиная грудь на правом — каменными воротами встали над Ангарой. Здесь и решили люди построить плотину выше скал — в сто двадцать семь метров.

Посреди реки Непейвода, Молекула и Пли увидели гигантский деревянный корабль, сложенный из ряжей — бревенчатых домов без окон и дверей, набитых камнем.

Корабль прочно стоял на каменном речном дне, и нос его принимал удары волн.

От носа и кормы к противоположному от нас берегу тянулись две земляные насыпи-перемычки, которые сдерживали напор Ангары.

Там, в котловане, строители выкачали воду и на диабазовом дне построили основание будущей плотины — бетонные бычки, которые возвышались, как многоэтажные дома. Здесь люди последовали каждый сантиметр дна, лишний камень взорвали и выбросили, щели зацементировали.

В тот момент, когда мальчишки разглядывали, как люди подготовили диабазовую плиту для плотины, со дна котлована уходил последний монтажник, разобравший башенный кран. Это был последний человек, который ступал по дну Ангары. Скоро здесь заструится река. Уже на нижней насыпи черными жуками ползали бульдозеры и кивали ковшами экскаваторы. Они разбирали земляную перемычку: котлован под скалой Журавлиная грудь затоплялся.

А Костя-художник рисовал другую часть Ангары: около нашего берега. Тут было еще интересней! Дорога, которая вилась у подножия Пурсея, внезапно круто сворачивала и уходила в реку, преграждая ей путь. От этой каменной насыпи перекинулся к деревянному кораблю легкий мост. Так были соединены два берега.