-Спросить можно, - задумчиво согласился Варда, - но едва ли она что знает. Махнемся? Ты к ней, а я лунных зайцев выманю да поспрашиваю?

-Как что пушистое, так ты сразу руки тянешь, - укоризненно вздохнул Сивый, но согласился.

К нему бы зайцы не выбежали, побоялись, а вот бабку-травку допросить вполне может.

***

Как стемнело, Пустельге окончательно взгрустнулось. Он и пить хотел, и от печева какого не отказался бы. Однако сам понимал, не след ему сейчас в узле показываться. Отволохают.

Сторож его сидел недвижно. В сумерках вовсе потерялся. Пустельгу отпустил до кустов, нужду справить, и то так спину взглядом буравил, что булыня аж багровый вернулся.

Один раз шастнуло что-то из-под корней, длинное и толстое. Булыня на месте подскочил, а заяц уже поспел управиться с напастью. Только хрустнуло.

-Молодец, - похвалил нервно Пустельга и заяц горделиво повел ушами, красуясь, как молодец на вечерке.

Подкатился ближе, под локоть пристроился. Булыня вздохнул, обхватил колени руками. Без дела сидеть, пока чужие его судьбу решали-разбирали, противно было. Думал булыня. Ребятенка, как пить дать, в лес умыкнуло. Здесь лес стоял крепкий, коренной, обжитой. Пустельга на себе его глаза чувствовал, его дыханием дышал.

Поднялся решительно. Комок-колобок тут же подскочил.

-Айда со мной, - сказал ему Пустельга, хлопнул себя по бедру, будто пса подзывая, - не дело это, мне, взрослому мужику, девицей посиживать. В лес пойдем, пока совсем не стемнело. Поищу-покличу, а ты мне подмогнёшь. Добро?

Заяц постриг ушами и первым скакнул на тропинку, ужом в лес убегающую.

***

Бабка повстречала Сивого не ласково. С порога уперла в грудак ухват.

-Тише, женщина! - кнут поднял руки, показал пустые ладони. - Не с войной я к тебе на хату припожаловал. Слово есть.

-Знаю я ваше племя, выползки Змея Железного, - травница оружие опустила, но с порога не ушла, в жилище не пустила, - как беда случись, вы тут как тут, вороньем над стервой кружитесь.

-Кто здесь стерва, пальцем показывать не буду, - обнажил зубы Сивый, - за ребеночка просить стану, нешто не по сердцу тебе?

-Ребеночка, - передразнила травница, - выплодились, как мухи навозные, девать некуда. Одним больше, одним меньше, мне какая с того печаль?

-Такая, что ты тут первая на подозрении. Пришлый что, как с гуся вода. А ты вот ведьма ведьмою, кто знает, может жирных младенчиков шкваришь да малолеток пестом в ступе толчешь? Как придут к тебе да запалят избу, да с четырех углов, кому жалиться побежишь? Не посмотрят ведь, что самих от поноса да почесухи избавляла.

-Змеиные твои речи, Железный Лоб, - бабка заворчала, убралась с дороги. - Проходи, только сказать мне нечего. Мальчишку-то я знаю. Воробьиный он, подкормыш. Ганка, добрая баба, в семью его взяла, когда тот совсем ползунком был. Как своего ростили. Я мальчонку пользовала, от бега ночного врачевала.

Ухват вернула к печке, сама к окну. В избе было темно, душно пахло сухой травой и мокрым зверем. Темнота пласталась по стенам, как тать.

Сивый далеко от двери не пошел. Встал так, чтобы в случае чего дверь одним махом с косяком своротить.

-Не избавила? - прищурился.

-На время помогло. - Травница поправила головной платок, взяла с окна пяльца. Пустые. Пальцы щёпотью сложила, потянула, точно нить продевая. - Говорила я Ганне, что щенок Лунных Псов, они его тянуть к себе будут, что надо бы на новую Луну его в сундук класть, железом держать, замком замыкать. Он сам себя в такое время не помнит. Не послушала, глупая. Ейный мужик на заработках, она с четырьмя сидит, да этот - пятый. Куда ей…

Махнула сухой рукой.

Сивый почесал бровь. Под лавкой что-то закопошилось, заскрипело ногтями по дереву. Бабка сердито стукнула пяткой и копошение улеглось.

-Лунная кровь, говоришь. - Сивый почесал за ухом. - Кто знал в узле?

-Да никто.

-Зубы ставлю, кто тащил-пёр мальца, про кровь тоже слыхом не слыхивал. То-то сюрприз получится!

-Радуешься чему, образина железная? - Вздохнула травница. - Порвут твово мальчишечку.

-Не порвут, - Сивый поклонился бабке в пояс,- благодарствую за информацию, гражданочка. А пошел я, упасать невинную дитятю от злого умысла.

-Иди-иди, - сердечно поддержала бабка,- и на-ка вот, авось пригодится и моя поделка.

Сунула в руку кнуту простую тряпочку, скромно вышитую красным.

Сивый от подарка отпираться не стал. Кивнул еще раз и вышел.

***

Забрались в самое темное, глухое. Пустельга осторожно шагал, не терял из-под ног лешью тропку. К мокрой коже липло комарье, пока не нашел траву перхучую да соком ейным не обмазался. Валил запахами грибными, прелью и зверьем. Заяц катился впереди, иногда нырял в заросли, трещал, пугал местных.

Пустельга был ему благодарен. Один он так далеко не залез бы.

-Нешто избушка? - прошептал, таясь за валуном, густо, как шерстью, заросшим мохом.

Избушка стояла, как поганый гриб - крепкая, кривая и бледная. От жары ли, от ветра ли, но дерево высохло и видом стало совсем как тонкое сребро - ажно светилось. Изба ушла в землю почти по оконца, но в тех самых оконцах мелькал живой огонёк.

Пустельга глянул на спутника.

-Нет, колобочек, недоброе там живет, спиной чую. А идти надо. Вдруг, покуда я тут мнуся, ребятенка пилить-жевать зачнут?

Вздохнул решительно, цапнул ладанку. Пошел, пригибаясь. Заяц поскакал следом.

Перед избухой еще лежало озеро, плоское, как блин непропеченный. По бокам отороченное сухой травой, с подгнившим мостком, будто белье бить да полоскать.

Пустельга прижался взмокшей спиной к слепой стене. Забора не было, одно озеро, лес кругом да четыре столба с горшками-крынками поверху. На горшки эти Пустельга больше всего косился. Решил, прежде чем вламываться, в оконца подглянуть.

На цыпках подкрался, ровно глазопялка, да присмотрел с краешку. Слюдой то окошко было забрано, разобрать что трудно. Смутно - будто бы тень качалась. Будто бы ходил кто по избе, даже скрип половиц почудился. И - тонкий детский плач. Пустельгу как ножом по сердцу от того плача прихватило.

А тут плеснуло в озере. Булыня от окна обернулся да узрел, как хватаются за мосток черные длинные руки, тянут из воды тяжкое тело…

Застучали горшки на столбцах. Заметался Пустельга. И укрыться негде, один путь остался - толкнул дверь избухи, вкатился через порог. Живо огляделся.

Шурх! Разбежалась-размелась по всей избушке ребятня, мал-мала меньше. Кто за печку, кто под лавку, а кто под столом схоронился.

Пустельга охнул. Свет здесь шел от черепа, насаженного на глиняного болванчика. Болванчик сидел на столе. Под ногой Пустельги белели кости.

-Вот вы где, поросята! Идите, я вас не обижу.

Дети робко потянулись к булыне. Тот быстро посчитал светлые маковки. Три мальчишки, две девчонки, друг к дружке жмутся.

Вперед выступил мальчик постарше, дернул за рукав, храбро глянул в глаза.

-Спрячь нас, дядя! Скоро сама явится!

Пустельга оглянулся на дверь. Приметил заушины, не долго думая, сунул в них кость побольше, потолще.

-От кого хоронитесь?

Только спросил - как замолчали горшки за дверью, скрипнуло крылечко, стукнули по косяку и запели тихо, ласково:

-Козлятушки вы мои, ребятушки вы мои, отоприте-ка, отворите-ка, матерь ваша пришла да молока принесла!

-Не мамка это! Не мамка! - строго сказал малышне старший мальчик.

Те хныкали, тянули ручки к двери.

-Как приходит, молоком их злым, лесным поит, - пояснил мальчик, - а те того не разбирают. Видишь, как дурные.

Пустельга, послушав, перехватил ладанку, шагнул к порогу.

-А ну, пошла прочь тварина! Нет здесь ничего твоего!

Тихо засмеялось за дверью и голос матери Пустельги проворковал:

-Сыночек, дружочек, пошто матерь пугаешь, на порог не пускаешь? Отвори, отомкни, я в избе приберу, пирогов напеку, сладко спать ухожу…

Мороз булыню продрал.

-Уходи, вдругорядь повторяю!