И радовался он умению товарища, и гордился им, а тоска нет-нет да и клевала-щипала: сам-то он никак к одному месту прибиться не мог, по себе призвание сыскать.

Вот Секач-Самовит — дереву всему мастер; Цара-Кривозорка — дом в кулаке держит, хозяйствует; чаруша рыжий — всякое прозревает-истребляет; Милий — зверям помогает…

А он вроде как и не к чему. Рядышком терся, а по себе ли дерево клонил? Может, правду матка рекла — пятый, ненадобный? Найдет что на Секача-Самовита, так одним мигом и турнут, с сумой под оконья.

— Мне в подклет спуститься. — Милий потянулся, лицо с устатка потер. — Кашу на ночь запарю…

Для зверей Секач велел отдельное жилье поставить. Хороший теремок вышел, теплый, с окошечками, не кажному человеку доведется в таком живать.

— Так я с тобой, вместе скорее управимся, — свел брови Шпынь.

— Да я и один недолга, всего возьму что зерна пару жменек…

— Ага, чтобы эта жаба злокипучая опять тебя о стенку волохала?!

— Добро, вместе так вместе, — вздохнул на это Милий, поежившись.

Пошли, друг за дружкою. Милий держал светец, чтобы и другу дорога видна была, и самому не навернуться.

Светцы эти батюшка евоный из лесов своих привозил: вроде как черепки, а чиркнешь по таковому — занимается узким злым огоньком, что глаз змеиный. И долго-долго может так светить, и не греет, не обжигает.

Самовит управил для светцов этих кубышки отковать ажурные, навроде шариков. По всему дому рассадил.

В глухом подклете и по солнышку было неприютно, а уж вечером-ночью — того паче.

Пока Милий из короба зерно в миску ссыпал, Шпынь позевывал, светец держал, по сторонам бдил. Все знакомое ему было. Мышей — и тех не водилось, серые-полосатые постой да лечьбу усердно отрабатывали.

Шуршало зерно, но уловил вдруг Шпынь острым ухом — застрекотало в углу, где бочки порожние ставлены. Вытянул шею и светец. Огонек тут и понурился, будто в кулаке его сжали. Шпынь пригляделся. Темным-темно, ровно дыру в стене пробили. Оттуда, из дыры этой, колодезем, погребом потянуло.

И тени их не так ложились, а как если бы другое что тень ту отбрасывало…

Похолодела спина, свело загривок: так бывало, когда за углом лупеж поджидал.

— Пойдем-ка, — сказал хрипло, прочь потянул за руку Милия.

Милий глянул на друга, спросить хотел, но лишь кивнул.

Только к лестнице шагнули, как затрещало-застукало в стенах, зашуршало, бочки с грохотом разлетелись, точно кто дюжий их толкнул.

Милий ахнул, Шпынь, хоть сам перепугался, пихнул его в спину, к лестнице.

— Давай! — крикнул.

Милий мигом взлетел, Шпынь за ним. У двери обернулся Милий, поглядел поверх плеча друга, и вдруг — выплеснул все зерно, а следом мису швырнул.

Шпынь почуял, как по затылку, по кончикам волос, ровно кто мазнул — не поспел дотянуться, спугнули…

Вылетели из подклета, дверь захлопнули.

Друг на дружку уставились.

— Явилось-таки, — сипло сказал Шпынь.

Милий кивнул, стряхнул с него приставшие зернышки.

— Думаешь, опять вылезет?

— Да кто ж энто пугало знает…

Шорхнуло по стене.

Обернулись: на глазах их древесные узоры-разговоры потекли, перемешиваясь, собираясь воедино, потянулись с хрустом, со щелканьем прочь от стены…

Светец испуганно затрепыхался-забился и издох, а следом за ним — погасли в доме все огни.

Милий и Шпынь завопили, вцепившись друг в друга.

На второй этаж с первого две лесенки вели, сразу на галерейку выводили. Туда парни и взлетели, себя не помня.

Как не навернулись впотьмах, одна Коза знает.

Счастье, что Луну подняли, светом в окошки брызгало: не совсем мгла.

Навстречу им уже чаруша с Царой бежали-поспешали.

— Что развизжались, как свиньи колотые? — зло закричала дева. — Чего, ну?!

— Там, — выдохнул Милий, — там, оно, вылезло…

Чаруша же спрашивать не стал.

В руках у него какой-то чудной огонек был, будто в округлом берестяном туеске с ладошку: сам сидел, сам глядел. Далеко тот огонек бил, и ярко. Чаруша им по лестницам поводил, по стенам, на лестницу прошел.

Нахмурился.

Повернулся к парням. Шпынь все Милия пытался прикрыть от неведомой опасности, к стене жал, а Милий, напротив, от стены той отпехивался что кот, купанию-полосканию злой противник.

— Оно в застенке живет! — выдохнул, справившись с прыгающими губами. — Из дыры вылазит!

Цара тут вовсе из терпения вышла:

— В какой еще, мать перемать, дыре?! Я щас вам обоим так повылазию, так ласкану, неделю сидеть не сможете!

У Шпыня же дух занялся, язык заморозило — за спиной у чаруши, веником-веретеном, медленно встало это…это…

Тот, зачуяв, круто обернулся, вскидывая огонек и — Шпынь глазам не поверил — железо! Махнул, отбрасывая пакость от себя: сущ застонал, точно ветки в пучке переломило, и в падении чарушу зацепил.

Рыжий не удержался, навернулся, прямо через перильца.

Цара забранилась, Милий тонко, как девчонка, вскрикнул.

— Убился?! Убился?! — спрашивал, зажав лицо ладонями.

Кости править животным он умел бестрепетно, а на людскую кровь без слез глядеть не мог.

Шпынь перегнулся через оградку.

— Не, ишь, ловко как чебурыхнулся, что твой кот! Матюкается, ворохается. Живехонек, не рюмься.

Ругался чаруша занозисто, Шпыню особо глянулись каустика-езуистика и стержни погружные-нефритовые. Придержал в уме, чтобы было чем козырнуть, коли выйдет случай.

Чаруша, за спину держась, бродил своим огоньком по срубу.

— В стену ушло, — сказал подоспевшей Царе. — Твоя правда, Милий. В стене живет.

— Оба спускайтесь, живо! — рявкнула Цара, беспокойно вскинувшись. — Нечего тут делать, в главном доме пересидим!

Однако, не сбылось: будто в ответ на слова те залопотали-захлопали ставни, сделалось в доме темным-темно…

Вновь ломанулись парни вниз, глаза тараща. На этот раз Шпынь ногу подвернул-таки, но зато от падения Милия сберег, крепко за шиворот держал.

Чаруша да Цара спина к спине встали.

— Видишь теперь, какие дела творятся?! — крикнул Шпынь.

— Признаться, ни сучка не вижу, — процедила Цара.

— А я одну наблюдаю.

— Ах ты, лагирь подколодный! Гляди, взбучу тебя!

— Змеища узкоглазая! — Не отступил Шпынь. — Коли сразу бы поверила, того не случилось бы!

— Знакомая картина, как друзей повстречал, — пробормотал чаруша, перебранку слушая. — А все же, Милий, где у вас запасные огни хранятся? Покажешь? И дверь отомкнуть попробую…

***

Если огни-светцы по себе добыли, из короба, то дверь-ставни отпереть не сладили. Крепко их дом в себе замкнул.

Ну да вроде и веник-пакостник больше из стены не выглядывал.

Не расходились, вместе держались: заняли гостевой покой. Цара и Шпынь помалкивали, решив до поры не цапаться-не сутырить.

Чаруша подступился с распросами.

— Диковало ли раньше в дому, случалось ли подобное?

— Раньше-то тихо было, — отвечал Милий послушливо. — Вот, недавно показалось.

— Недавно — это как давно? — спросил чаруша.

Милий задумался, посчитал в уме.

— Да как въехали после зимы, почитай.

Шпынь ахнул даже от обиды.

— И мне про то ни словечка?

Милий смутился, потупился.

— Я сперва…сперва думал, что оно мне марится. Не хотел говорить. И без того знаю, о чем за углом шепчутся…

Отвел глаза.

Шпынь сердито засопел, кулаком о ладонь пристукнул.

— Я их, шептунов этих…

— А что видел? — быстро спросил чаруша.

— Как если бы рисунки эти, узоры древесные, в лицо сливаются…в лицо али фигуру…каждый раз разное. Мигнешь — переменится. Что это могло бы быть?

Воззрился на чарушу с надеждой. Прочие также таращились.

Чаруша нахмурился, головой покачал.

— Не припомню такой чуди.

Шпынь аж подпрыгнул.

— Тогда на кой ляд ты нам сдался?!

Чаруша поднял ладонь.

— Одно скажу, что точно не сенница. Может, поперву она и мыкалась тут, да либо спугнули, либо пожрали… Расскажи, Милий, существо это…Назовем его прокудой, раньше пыталось тебе навредить?