— Вороные?

— Значит, хозяюшки ихние кудесы били. От того кости будто легчают, обугливаются. Наподобие птичьих делаются.

Сивый подпер голову, задумался, постукивая длинными пальцами по краю бадьи. Неожиданно встрепенулся, вскинулся.

— А дашь сечицу свою поглядеть?

— Зачем это? — тут же насторожился Сумарок.

Светить оружием не любил. Носил скрыто, не похвалялся диковиной.

— Надо, — Сивый щелкнул железными зубами, но пояснил. — Оценить хочу, ладно ли против суща будет или подкрутить настройки.

Что подкрутить, подумал Сумарок, но потянулся за сечицей.

Оружие его было кладенцом; в мирной форме спало, прижимаясь к коже предплечья. Под одеждой не видное, но в кажный миг готовое змеёй выпрыгнуть да ужалить.

Закатал рукав, показал. Сивый поглядел. На запястье браслетка да у локтя, между ними — струны не толще перьевой птичьей ости, однако много, много крепче.

— Как орудует? — спросил кнут.

В голосе его не было праздного любознательства.

Сумарок отшагнул, чтобы не задеть лихом, прикрыл глаз и выбросил сечицу. Мерцала сечица, видом своим на узкий травный лист похожая. На свету прозрачная, каждую жилку видать.

— Ишь, — Сивый присвистнул, упер руки в бока. — Махаться-то хоть умеешь?

— Не умел бы, так здесь не стоял, — процедил Сумарок, обиженный сомнением.

Сивый вдруг легко вскинул ногу и ударил его — не сильно, в бедро приложил.

— Сдурел?! — охнул Сумарок, приседая.

— А ты что, подушка? Бить-набивать?

На кнута руку поднять? Смешался Сумарок, но Сивый зубы оскалил, с ноги на ногу прыгнул и от второго удара чаруша убрался. Прикрылся сечицей. Загудела та, засердилась. Цвет переменила — как чешуя рыбья.

— Ну?!

Достать Сивого никак нельзя было. Даром что комнатка тесна, а кнут скользил боком да козлиным отскоком, насмешничал, руки за спиной держал. Одними ногами обходился. Сумарок во вкус вошел, употел весь.

Под конец Сивый припечатал голову сечицы носом чебота, прижал к половице.

— Баста, — выдохнул жарко. — скажу так: будет с тебя толк, ежели выживешь. Покажу пару махов, так и быть. А то плямкаешь, как мухобойкой. Точнее надо. Острее...

И — показал. Сумарок от такого внимания не знал, чего ждать, куда деться. Учителей у него допреж не было.

Поблагодарить не успел, а Сивый будто разом интерес потерял.

— Так. В общем, надо мне одну думку проверить. Ты покамест тут понюхай, среди народа потолкайся, авось что углядишь-услышишь.

— А ты куда?

— Не волнуйся, деточка. Я — лётом. Туда-обратно.

Только дверью хлопнул.

Сумарок башкой тряхнул, сечицу прибрал. Поглядел на черные кости в бадье. Дух от них стал тяжелый, нехороший. Сумарок покривился. К запахам он был чуток.

Сам же пошел людей смотреть. Мыслил — сыскать головного да спросить за колдунниц, за разоренные домовины. Уж кому знать, как не ему.

Гудело кругом, хохотало да взвизгивало. Били в барабанки, дудели в жалейки да свистели в калюки, железом громыхали, гремели колокольцами да трещотками. Пели на разные голоса, на разные склады. Полыхали ставы, плелись хороводы волокнистые — крепче прежних.

Сумарок брел через хороводные тенета, с трудом отцеплял от одежды руки, отводил чаши и яства. Смотрел, смаргивая: от огня глаз резало, а Глазок он берег, прятал в темноте.

Головного не видно было, зато вдруг мелькнула за спинами плясунов, засмеялась...

— Стой! — крикнул Сумарок, надсаживаясь. — Стой!

Ослепила улыбкой, метнулась тенью от полыхающего става. Только коса хлестнула.

Сумарок кинулся следом. Пробивался через ряды хороводящих, а девица что куничка — подныривала под руки сплетенные, с хохотом вертелась. Подол сарафана взвивался, кружился, ноги гладкие показывая.

Как не иззябла?

Добежал, почти схватил за косу — как сквозь землю упала.

Моргал Сумарок, стоял столбом. Дышал глубоко; на языке таял нагарный снег. Гудело в ушах, в костях: от огня, барабанок да топота плясового.

— Ты чего здесь скачешь? — спросил Сивый, вырастая перед ним.

Как лист перед травой.

— Девку видел?!

— Видал, — Сивый насмешливо сощурился. — Чай, не первый годок среди людвы трусь. Нагляделся на всяких.

Сумарок махнул с отчаянием.

— Нет, то другая. Особая.

— Чем же?

— Ну...Такая. — Сумарок смешался, тяжело дыша, облизал губы. — Как куница. Я мыслю, магесница. Она точно что-то знает.

— Уж не эта куница ли тебя искусала? — рассмеялся на то Сивый, по плечу ударил.

Их танцующие огибали, не тянули. Чувствовали породу кнутову, природу лютую.

— Пойдем. Девку свою после отыщешь. Может, сама нагрянет, если ты ей по сердцу пришелся.

***

Вскинулся Сумарок на стук, вытаращился.

Сивого в комнате не было. Бадью они загодя опорожнили: кнут как обещался кости огнецу отдал. Бяшек-барашек — золотые рожки, черные ножки — и крошечки не оставил.

Уснул после всего чаруша мертво.

Даже светец не погасил.

Стук повторился.

Сумарок, ругаясь, выбрался из-под одеяла, отпахнул дверь сердито и замер. Девка-куница глядела шалыми очами, скалила зубы.

— Ты, — выдохнул Сумарок. Дернулась рука к оберегу. — Ведь...

Не дала девка договорить. Прыгнула, как кошка, с места, оплела крепкими худыми ногами Сумарока за пояс, рот закрыла ртом.

Все ухнуло в голове у Сумарока, жарко стало животу.

Забыл все слова.

Чудная девка, думал Сумарок после.

Вот — играла с тенями. Сидела, подобрав ноги, кисти заплела против свечи — и порхала по бревнам косматая теневая птица.

Сумарок смотрел, подперев голову рукой.

А там — запрыгал вдруг заяц. Высунул из кустов голову волк, защелкал пастью. Испужался зайчишка, убёг. Сумарок даже рот приоткрыл. Девушка покосилась. Улыбнулась, выпростала ногу, толкнула пяткой.

— Что? Хочешь, чтобы я тоже?

Сел, смущаясь. Как-то мало играл совсем, резал больше.

— Ну... вот собачка...

На собачку его наткнулся олень, пугливо попятился, нагнул рогатую голову. А потом вывалился медведь и собачка бежала в избушку. Увлекся Сумарок. Посмеивался даже. Улыбалась и девушка.

Но когда захотел вновь обнять, вывернулась из рук его — прохладная, гладкая. Прижала к груди одежку. А явилась она — дай Коза памяти — всё в том же сарафане. Босой, и даже без шубки.

Чудная, вновь подумал Сумарок смятенно. Нет. Чудная.

— Погоди, ты... Обожди.

Девка... девушка замерла.

Сумарок, страшась напугать, не двинулся с места.

— Что ты бегаешь вечно. А? Я не обижу. Ты не гляди, что кривой.

Она склонила голову к плечу, как птица. Блеснула серыми глазами. Пальцы быстро заплетали волосы. Слушала. Сумарок медленно протянул руку. Хотел коснуться бедра, но не осмелился. Колено погладил. Острое, не девичье.

— Может... Давай завтра свидимся? Ты говорить не умеешь? Не можешь?

Девушка опустила голову, глянула исподлобья. Лицо у ней было худым, востреньким. Люди бы сказали — не любая.

Сумарок сглотнул, чувствуя, как горят уши и щеки — будто мочалкой натёрли.

— Как зовут хоть? — спросил шепотно.

Девушка быстро качнулась, как змея на хвосте, обожгла губами губы, вскочила и к окну кинулась. Обернулась — рассмеялась беззвучно. Прежде, чем успел остановить ее Сумарок, выскочила. Как была, голой, с одеждой.

Боком скользнула по навесу, опрокинув снег на головы гуляк, спрыгнула и кошкой вдоль стены дунула. Вслед ей растерянно, удивленно засвистели.

— Ведьма, — протянул тоскливо Сумарок, царапая ногтями оконное дерево. — Ведьма.

***

Остаток ночи не спал; думал. Да и как уснуть: до утра народ не расходился, а постель пахла девушкой.

Кнут вперся под утро. Дверь на запоре его не остановила: сама отворилась после трёх стуков. Сумарока аж на кровати подкинуло.

— Сумрачный ты какой-то, Сумарок, — сказал кнут с порога и сам своей шутке посмеялся.

Принес с собой морозный смоляной запах да девичий дух, сладкий, что пряник. Сумарок только поморщился. Злиться не мог. Девка из головы не шла. Куница. Дурит его.