— Всё, освободил тебя от лесных обязанностей. Больше ты не Лесовичка. Но мой лес тебя запомнит, тут беды не жди. А в других местах: там, куда мне ходу нету — нечего носить тебе мою метку. Это только разозлит другую нежить, ведь понимают — те, кто не безумные, что раз Леший я, то привязан к Лесу, и каким бы сильным я и страшным для них не был, а к тебе на помощь не приду. Так что лучше не искушать судьбу и не быть ко мне привязанной. Я выдам тебе какой-нибудь знак свой и что-нибудь из своего оружия. И меч Кощея береги. Навряд ли встретишь где ты колдуна сильнее. Кто понимает в колдовстве, никогда с тобой не свяжется. Поняла меня или нет? Кивни.

Что-то в общении с женским людом стал я мнительный. Рада кивнула. А потом ответила:

— Забрал ты метку или нет, не так важно мне. На сердце метка навсегда останется, ты мой любимый братец лесной названный. И так и будет.

— Забирай ребенка и иди спать, — отдал ей сына, сам с пола поднялся.

— А ты не с нами? — спросила. Только что объяснял ей, что куда мне, зверю?

— Нет, пойду в пристройку. Что где в доме — ты знаешь. Кикимору не тревожь. Что-то она, на тебя глядя, волнуется.

Рада подняла Радогора на руки и полезла на постель. Я вышел из комнаты. Прошёлся по дому. Вышел во двор. Сел на порог. Кикимора не вышла меня пораспрашивать. Ну и хорошо. Рядом зазвенела, засвистела в глиняном горлышке нехитрая песенка, резанула мне по сердцу. Мне напоминание.

У крыльца моего устроил я ловушку ветру. Зарыл кувшины в землю и какие-то бутыли, что полегче и потоньше, подвесил на сети верёвочной. Теперь когда ветер дует, он играет на них. Из горлышек их звуки вырывает и друг о дружку подвешенную утварь стукает.

Было в них вино. От Мокоши целая бочка и бутылей как ни с дюжину. Привезла мне настоек заморских и хитрых вин на пробу. Это зря она. Уже потом я понял, что зря.

Спалось мне плохо, а мы с Воднейшеством раньше были любители пораспробовать разных крепких напитков. И по вечерам я, сидя за столом один, принялся с Воднейшейством водить разговоры в пустоту, напитки эти пробуя. И чуть так и не спился.

Дошло однажды до того, что под руку некстати попалась мне Кикимора. А много накопилось у меня к ней неприятного. То, что плохая она Хозяйка, я уж пережил. Я неприхотливый и быт у меня бесхитростный. В конце концов, она хорошей хозяйкой в доме быть не обязана. Но на реке кроме неё Хозяйкой быть ведь некому.

Я уже приглядывался к водной нежити. Но все они как один безмозглые. А мне надо найти тварь разумную. Нельзя Хозяину Речному быть бестолковой нечистью. Должна быть та нечисть существом мыслящим.

Кикимора не вникала в речные споры, всё пустила на самотёк. Не проследила, что зверьё быстро рыбу выловило, и рыба не успела икру отложить, размножиться. И мне не сказала, умолчала, чтобы я не серчал. А чем дольше она молчала, тем становилось хуже. И уже моё зверьё голодное, что в реке питается, стало жаловаться.

Кто рыбы недополучил, перешёл на уток. Нарушило всё это мне баланс в природе. А он и так был хрупкий — после того, что мы понаделали. Едва восстановили по крохам, и то не уберечь? Я разозлился сильно. Но один раз спустил. Второй раз спустил ей её промах. На третий раз отчитал, так она обиделась. Сказала, что трудно ей без настоящего Водяного. Я, конечно, обязанности выполняю хуже, чем смогла бы речная нечисть. Но то меня, пьяного, сильно разозлило. Я и тогда смолчал. И, видимо, раздражение копилось долго.

И вот попалась мне Кикимора под пьяную руку. За что-то начала меня отчитывать. Я разозлился на неё, но где мне в таком состоянии всё высказать. Нарычал на неё и принялся гонять по дому. Загнал её в угол и поймал себя на том, что могу сейчас ударить бабу глупую.

В пьяном состоянии нет ни разумности, ни совести. Что остановило меня, не знаю сам. Может, лицо её испуганное. Всё ж таки, какой бы она ни была, она живое существо, что мне доверилось. И страх в её глазах, наверное, меня и протрезвил.

Тогда же я её, испуганную, из угла вытащил. Притащил в её опочивальню, затолкал в её болото. Попросил у неё прощения, сказал, что временно на меня нашло затмение и не повторится оно. Что не надо ей меня бояться.

Я её защищать должен, а не пугать.

Вроде и помирились, но простила ли меня на самом деле баба зелёная?

Тогда же я из погреба выкатил все бочки и все расколотил. Вылилось вино то в землю. Из бутылей тоже всё вылил, но колотить не стал, чтоб черепками землю не портить. Баюн подошёл, полакал немного пьяной настойки из бочка разбитого, мяукнул. Положил голову мне на колени. Посидели молча с ним.

На утро я опять перед Кикиморой винился, а из бутылей, вставляя их в верёвочные петли, сплёл такого вот ловца звуков, чтобы было мне напоминанием. Снова заметил, что пальцы меня не слушаются. Всё вышло криво, косо, еле как справился.

Чем на самом деле виновата передо мной Кикимора? Разве её я спрашивал, хочет ли она быть Речной Хозяйкой? Было ей под боком Водяного тепло и комфортно. Не делал он её Хозяйкой, так, может, ей пусть и хотелось статуса, но со статусом этим приходит и обязанность и работа. А без Речного Хозяина хорошего, конечно, ей тяжко.

Чем виновата она? Не обязана она быть хорошей владычицей Речной, только потому, что я так хочу. Только чтобы быть мне под стать, потому что я хороший Лесной Хозяин, потому что требую. Это её водная вотчина, ей решать, скармливать ли рыбу на нересте зверью или нет.

Я не заменил ей мужа, она хотя бы пыталась эту брешь заделать, была и мила со мной и добра ко мне. Это я её от себя отвадил сразу и отселил от себя. Не живу с ней как с женою, не могу и всё. Может, пройдёт одна-другая сотня лет, и что-нибудь у нас наладится. Может, неспокойно мне, пока ходит по земле Гостята. Век человеческий короток. А что будет со мной, когда знахарка помрёт?

Так толком и не уснул ночью. Забрался в кусты малины, заснуть попытался там. Вывел меня из полузабытья крик предвестника. Носилась птица гордая, тварь недорубленная, курица пернатая, над самой лесной чащей. И орала так, что уже не поспишь, даже если вроде начинал кимарить.

Кощея тревожить не стал. Вместе с клубком в мешке он передал карту мне, где всё разметил. И там же написал имя царицы южной — Ведьмы, к которой следует путь держать Раде. Посмотрев на карту, я прошёл в дом. Пернатой твари повезло и нынче, хотя Баюн, в небо глядючи, долго облизывался. Но у меня назло с собой ни ножа, ни топора. Так и улетела тварь без должного приветствия и моей лесной щедрой благодарности за доставку.

Утром показал Раде карту, объяснил, где мы, а где та земля, куда ей надо путь держать.

— Ого, как далеко! — подивилась Рада.

— За холода не переживай, ты уходишь туда, где теплее. И всё же тёплую одежду возьми.

— Взяла, Алёша.

— И для сына.

— Что-нибудь найду.

— Так не пойдёт, — повёл её в закрома свои. Открыл шкафы. — Нету у меня одежды женской, Рада. Не жила здесь никогда женщина. Кикимора не в счёт, у неё чешуя, и какое платье надобно ей, я без понятия. Но много шкур у меня выделанных, возьми одну.

Она достала шкуру медведя.

— Накинь на себя.

Она послушалась.

— Ребёнку заячьи шкуры сшитые достань.

Она послушалась снова, достала шкуры и накинула на Радогора.

— Теперь стой смирно. И если знаешь какое-нибудь обережное заклинание от нежити, то можешь произнести.

— Зачем оно? — спросила Рада, но я уже начал колдовать.

— Я, Рада, не умею, как Кощей, чтобы всё готово было по щелчку пальцев. Мне обычно, если что-то надо, уже доставляют готовым. Но вроде что-то получилось.

Рада стояла в медвежьем тулупе, скроенном, правда, грубо, но зато полностью она была в него одета. Ребёнок на руках её сидел в тулупе заячьем.

— Возьми мой нож с собой. Он охотничий и в хозяйстве сгодится больше, чем меч, — выдал ей нож. — И носи под одеждой этот амулет плетёный. Это знаком будет служить, что тебя защищает нежить.