Когда она ступила в широкую комнату, наполненную прохладой, запахами табака и цветов, стоящих в вазах, то все десять человек разом встали, образовав полукруг и пристально уставились на неё. Вишевская каждого обвела мутным, несколько диковатым взором: сначала взглянула на Леонидоса Эспинозу, перевела взор на Виктора Альвареса-Херероса, затем посмотрела на Григори Ортиза и Себастьяна дон Мора, следом пошли Александр Хернандес, Оскар Ольвера-Франко, Иван Сантана-Бланко и Альберт де Ариас — и в каждом из них она заметила нескрываемое любопытство и в то же время невысказанную тёплую поддержку, коей была лишена все многие годы. На Иммануила Елизавета Андреевна не глядела — то было свыше её сил: жемчужина, сокрытая в раковине, лежит глубоко под водой — вдали от жадных рук — сий жемчужиной явилась её любовь к тому, ради которого она оставила всё: дом, семью, родных, даже Родину, с той лишь целью, дабы вновь окунуться в его теплоту и чувствовать, осязать бьющееся в его груди сердце.

Несколько секунд молчания показались Вишевской вечностью; силы, что всегда были её спутниками по жизни, оставили её и она, бледная, обессиленная, упала на колени и, закрыв ладонями лицо, громко зарыдала — впервые в жизни. Никто не проронил ни слова, все глядели на неё с сочувствием и долей жалости, понимая, какая внутренняя борьба творится сейчас у неё в душе. А Елизавета Андреевна, выплакавшись вволю, подняла заплаканное красное лицо, попыталась было встать, но ноги не слушались её, а сердце неистово билось в груди, готовое вот-вот разорвать грудную клетку. К ней приблизились Леонидос Эспиноза и Альберт де Ариас, с двух сторон подхватили под локти, помогли дойти до Иммануила, что, вытянув руки, ухватил её за талию. Стоящий рядом Александр чуть поддёрнул плечом, бросил огненный недовольный взгляд на Иммануила, будто желая испепелить того, но этого никто не заметил.

Лишь в жарких объятиях любимого Елизавета Андреевна смогла успокоиться, перед её взором склонилось красивое лицо, поддёрнутое загаром, чёрные глаза смотрели с такой нежностью, с таким великодушием, в коих читалось много больше тысячи слов. Она приоткрыла веки, улыбнулась вымученно, душа её рвала вперёд, а мысли переплелись в единородную массу да так, что она перестала понимать, где она, что с ней. Высокий белый потолок, зелёные стены с вензелями — всё это вдруг разом соединилось и метнулось на неё, и Елизавета Андреевна потеряла сознание в руках Иммануила.

XXXI ГЛАВА

Минуло несколько недель с приезда Вишевской, которая, наконец, обрела своё собственное тихое счастье, утвердив свой личный маленький мир. Уладив все служебные дела в посольстве, не требующих отлагательств, Иммануил Велез решил обвенчаться с возлюбленной в небольшой церквушке на краю деревни; сие место было выбрано неслучайно — подальше от широких любопытных глаз общества, избежав тем самым избежав всяких сплетен и пересудов.

Приходской священник отец Филиппо, ещё не старый, благопристойного вида человек, услышав просьбу Иммануила, наотрез отказался пойти на столь рискованную сделку, что могла стоить ему сана.

— Нет, сын мой, не смею я — сельский священник, венчать вас, католика, с иноверкой — сие не в моей власти, — проговорил отец Филлипо, когда они остались наедине.

— Отче, вы не понимаете сути происходящего. Я желаю взять в жёны синьору не корысти ради, ни по прихоти бренной плоти, а по зову сердца, ибо люблю её более всех на свете и желаю соединить наши судьбы пред Ликом Божьим.

— Я прекрасно понимаю вас, синьор, но повторяю: не смею я обручить вас.

— Почему?

— Дело в том, синьор, — святой отец остановился, собираясь с мыслями, затем продолжил, — дело в том, что синьора не нашей католической веры, она еретичка, а для вашего брака требуется разрешения Папы и православного патриарха — без них мои деяния тщетны, сын мой.

— Но, позвольте, святой отец, ведь есть же какой иной способ обойти преграды?

— Увы, нет, и я не в силах помочь вам в этом деле.

— Нет, вы не понимаете, святой отец, не ведаете о моих чаяниях! — он наклонился вперёд, глаза его метали молнии и, весь обуянный порывом, сказал. — Я желаю, чтобы синьоры ступила на мексиканскую землю моей женой — моей законной женой! Без неё я не вернусь домой, покуда благословение не соединит нас. Вы утверждаете, будто требуется разрешение Его Святейшества, но вы же сами прекрасно осознаёте, что Папа никогда не даст сего разрешения, также и патриарх русской церкви. В противном случае мы оба будем прокляты нашими церквями и подвергнуты анафеме. Неужто вы желаете нам такой незавидной участи, святой отец?

— Нет, но что я — то могу поделать? — пожав плечами, спросил отец Филиппо.

Иммануил украдкой достал из внутреннего кармана сюртука что-то завёрнутое в газету, незаметно передал это в руки священнику, шепнул:

— Надеюсь, этой суммы достаточно, дабы разрешить нашу ситуацию?

Отец Филиппо стал белым как мел — деньги жгли его ладони словно раскалённые угли, но он всё же пересилил себя, взял их и, спрятав завёрнутые в газету купюры, проговорил несколько нерешительным тоном:

— С Божьей помощью всё будет сделано, сын мой…

У церкви, возведённой на холме и сокрытой высокой зеленью старинных деревьев, стояли экипажи. У дверей в белоснежных одеждах, увенчанная серебристой фатой, скрывающей очертания фигуры, стояла, опустив голову, Елизавета Андреевна. В такие моменты она не знала: радоваться ей или плакать — давнишняя мечта, желания, грёзы души её сбылись так скоро, так стремительно, в единый миг, будто и не было раньше ничего: ни роскошного имения рода князей Вишевских, ни самого Вишевского Михаила Григорьевича — поблекло, померкло всё перед лицом настоящего и будущего.

Рядом с ней стоял Виктор Алварес-Херерос, выглядевший на её фоне более высоким и широкоплечим: именно ему выпала честь вести невесту к алтарю по расстеленной ковровой дорожке. Елизавета Андреевна дрожала от волнения, медленно переставляя маленькие ножки в светлых атласных туфельках, и если бы не рука Виктора, то она вновь лишилась бы чувств. А Иммануил, не мигая, следил за ней, сердце его то замирало, то бешено колотилось — тысячи чувств испытывал он, когда отец Филиппо читал над ними благословение.

Невеста в пышном платье остро выделялась на фоне скромного убранства сельского прихода. Её руки холодели, когда Иммануил надевал на безымянный левый палец обручальное кольцо, а вскоре она дрожащей дланью скрепила кольцом их мирный союз.

Помимо священника в церкви на скамьях в качестве гостей-свидетелей присутствовали лишь члены делегации мексиканского посольства, молча взирали они на церемонию бракосочетания, грустными, нерадостными были их лица, ибо все осознавали неправильность сего действия. Отец Филиппо заранее подготовил необходимые документы, приходской нотариус заверил, будто бы синьора Вишевская приняла католичество, а следовательно, ничего предвзятого в данном браке нет. Подписи были поставлены и заверены — да так, что комар носа не подточит — и это-то при том, что Михаил Григорьевич всё ещё являлся мужем Елизаветы Андреевны!

После венчания новобрачные вместе с гостями поехали обратно на виллу, где уже был накрыт праздничный стол. Ели молча, гости лишь время от времени поднимали бокалы в честь молодожёнов, улыбались через силу, говоря тёплые благопожелания, а затем вновь наступала тишина, в которой слышался стук обеденных приборов о тарелки. Кусок не шёл в горло, Елизавета Андреевна, восседая подле нового мужа, понуро глядела на десерт, что стоял перед ней, но вкушать его не могла. Иммануил за всё то время не проронил ни слова, запивал трапезу мелкими глотками, а мысли о предстоящей их совместной судьбе роем кружились в голове. Иные члены посольства тихо редко обменивались фразами, иногда выходили курить на террасу, ибо в зале было тяжко дышать из-за сложившейся атмосферы: каждый осознавал пагубность сего преступного действия — ведь коль прознают правду, что Вишевская, ещё будучи супругой Михаила Григорьевича, заключила брак вопреки православным канонам с католиком, а Иммануил без дозволения понтифика взял в жёны еретичку, то ни ей, ни ему несдобровать — супругов казнят, а других как пособников в кандалах заключат в темницу, лишив чина, поместья и доброго имени. И неужто, спрашивали они самих себя в душе, Елизавета Андреевна, пусть дама красивая, образованная и благородная, стоила волнения чужой стороны?