Поравнявшись с женой, изволив сударей покинуть их непринуждённую беседу, Михаил Григорьевич устало взглянул ей в лицо, сказал по-русски:

— Не волнуйтесь, моя дорогая. Вечер скоро завершится и мы вернёмся домой.

На квартиру они приехали в шесть часов утра. Грета уже была на ногах и встретила хозяев приветствием. Пока Вишевские вкушали лёгкий завтрак, служанка готовила им ложе, аккуратно складывая на кресла ночные рубахи.

В спальне, глубоко вздохнув от приятной усталости, Елизавета Андреевна как была в платье легла поперёк кровати, широко раскрытыми глазами уставившись в потолок. Михаил Григорьевич быстрым взглядом окинул её фигуру, будто никогда прежде не видел её. Он любовался её тонкой шеей, переходящей в белые округлые плечи, на её ложбинки в области грудной клетки, тесно утянутые корсетом, затем в его голове пронёсся танец его жены с герцогом, он помнил её задорный смех, её щёки, покрытые румянцем, а ныне не понимал, что за новое чувство овладело всем его существом? Вишевский лёг подле Елизаветы Андреевны, лёгким касанием пальцев провёл по её длинным косам и, сам того не ведая, коснулся своими губами её губ, спустился вниз, неистово целуя эту прекрасную лебединую шею, эти нежные плечи, расходящиеся в стороны ключицы. Он уже было дошёл губами до твёрдого края корсета, но в это время Елизавета Андреевна сделала над собой усилие, руками оттолкнула мужа и поднялась, сев на край ложа, волосы её, собранные в причёску, растрепались по плечам и спине, она гневно взглянула на Михаила Григорьевича, проговорила:

— Что вы делаете? Разве не время почивать?

— Меня переполняют, душат чувства, что обдают мою душу жаром. Сегодня, когда вы кружились в вальсе с герцогом Легбертом, меня охватила волна ревности — впервые со мной такое. Там, в замке, мне пришлось сдерживать свой порыв, но теперь, когда мы вдвоём и вы так прекрасны, я не могу оставаться в стороне, ибо это выше моих сил. Милая Лиззи, как я люблю тебя! Я так сильно тебя люблю!

Он прильнул к её плечу, осыпал его горячими поцелуями, а после долго прижимался к её груди, тихо слыша, как бьётся там, внутри, сердце. Елизавета Андреевна попыталась было вырваться из его цепких объятий, но сил у неё более не было и они вместе упали на мягкие подушки.

А за дверью без единого шороха стояла Грета, пристально всматриваясь любопытным взором в замочную скважину.

XV ГЛАВА

Путешествие из Дрездена в Париж оставило наихудшие воспоминания. В это время весна в Европе вступила в свои права, и если в России до сих пор лежал снег, а ночной мороз сковывал двери и окна, то здесь, в этом маленьком земли, снег почти растаял, постоянно шли дожди, а тёплые лучи солнца ярко искрились в сероватых лужах. В поезде Елизавета Андреевна занемогла, весь путь она кашляла, спасаясь от простуды горячим душистым чаем. Уже в Париже в номер гостиницы, где они остановились, Михаил Григорьевич пригласил доктора. Старый врач осмотрел больную, успокоил взволнованного супругами словами, что никакого страшного недуга нет, что это всё обычная простуда, которая быстро лечится без каких-либо последствий.

— Ваша супруга, месье, скорее всего простудилась в дороге, да вы и сами понимаете: весной погода столь переменчива, что не знаешь, как уберечь себя. Я выпишу вам рецепт лекарства, а мадам следует соблюдать постельный режим и пить больше горячего чая.

Спроводив доктора, Михаил Григорьевич накинул пальто, на голову водрузил шляпу и самолично отправился в аптеку за лекарством, не доверяя в сим важном деле слугам-французам — и не без основания: когда-то, несколько лет назад, будучи в Париже, он оставил слугу-француза ответственным за все дела, а тот, то ли по забывчивости, то ли от лени запамятовал передать ему важное письмо, из-за чего Вишевский не явился на собрание. Позже он получил жёсткий выговор от начальника и спасло его от увольнения лишь принадлежность к почитаемому княжескому роду; к тому же за сына походатайствовал его отец, имеющий вес в высших кругах, а иначе не сдобровать. С тех пор Вишевский возненавидел французов, в душе презирая их и не веря ни единому их слову. В аптеке он долго беседовал с аптекарем, разъясняя, что у него почти нет времени на ожидание. Наконец, лекарство было куплено и Елизавета Андреевна, последовав рекомендациям врача, быстро пошла на поправку.

В день, когда простуда отступила, она попросила Михаила Григорьевича ещё побыть с ней рядом, ибо за тот короткий промежуток времени её болезни он оставался у её изголовья, самолично подносил к ней лекарства, поил горячим чаем. Между супругами после стольких лет, проведённых врозь, вспыхнуло новое, более сладостное, трепещущееся чувство. Они так счастливы были оставаться вдвоём, говорить о чём-нибудь не столь важном, интересном, позабыв обо всём на свете. За два дня до отъезда Вишевские наняли экипаж для прогулки по Парижу. Они наслаждались городской суетой, с восторгом гуляли по широким площадям п проспектам, бродили рука об руку по узким старинным улочкам, сохранивших до сих пор очарование Средневековья. Они пили кофе в маленьких кофейнях, приютившихся на самых красивых улицах в центре города. Они посещали модные лавки, где Елизавета Андреевна накупила себе роскошные платья для предстоящей поездки во Флоренцию, под южное небо плодородной итальянской земли. А вечером, когда с темнотой Париж преобразился в многоцветие фонарей, Вишевские посетили один из старейших театров Франции "Комеди Франсез", основанный ещё в 1680 году декретом короля Людовика XIV. Уже, сидя в высоком ложе над основным зрительским залом, над алой сценой, инструктированной золотой бахромой и кистями, растворившиеся в полутьме, Михаил Григорьевич склонился к уху Елизаветы Андреевны, блеснули перед глазами тонкие нити бриллиантов, шепнул:

— А помните, моя дорогая, день нашей первой встречи — тогда это тоже произошло в театре, и вы выделялись на фоне остальных своей царской красотой. Поистине, тот вечер стал важным в моей судьбе, изменив её самым лучшим образом, — он взял руку жены в белой перчатке, поднёс её к своим губам, — Господь благословил меня Своей милостью, ниспослав вас мне.

Елизавета Андреевна посмотрела на супруга, лицо её приобрело не то насмешливое, не то злорадное выражение, но миг спустя она как и прежде, в былые времена, кротко улыбнулась ему — сию улыбку Вишевский не променял бы ни на какие сокровища мира.

Через день они оставили серый, неприветливый Париж. Лил холодный дождь, народу на перроне было много: многоголосье, топот ног, кто-то задел локтем, кто-то нечаянно толкнул в спешке; Елизавета Андреевна мечтала лишь об одном — скорее взобраться в вагон, разложить вещи и сесть у окна купе в полной тишине, в мечтах предвкушая длительную поездку во Флоренцию под южным благословенным небом Италии, где даже томный воздух, полный неги, пропитан сладостным светлым благоуханием.

Поезд прибыл вовремя и Вишевские облегчённо вздохнули. Елизавета Андреевна, прижимая к груди зелёный с золотой вышивкой ридикюль, подаренный ей когда-то отцом, устремилась в тёплый вагон, руки её дрожали от холода, а верхняя одежда насквозь промокла. Она боялась вновь захворать — а в дороге сие абсолютно не нужно. У проводника она попросила горячий чай.

Как было хорошо, тепло и уютно сидеть вот так у окна поезда, вглядываться в быстро сменяющийся пейзаж, пить маленькими глотками чай и слышать равномерный, умиротворяющий стук колёс. Михаил Григорьевич сидел напротив, прикрывшись газетой с последними новостями; даже в дороге он не оставлял своей службы, с головой погрузившись в дела насущные, требующие абсолютного внимания и скурпулёзности. Лишь однажды он отставил газету в сторону, сказал супруге:

— Не волнуйтесь, моя дорогая, путь наш недолог. Мы прибудем во Флоренцию следующим днём. Надеюсь, вы не утомитесь в пути.

— Мне хочется скорее добраться до конца. Я знаю, может это звучит весьма по-детски, но мне не терпится погреться под южным солнцем, я так устала от холода и дождя.

— Ваше желание по-человечески весьма оправдано. Сдаётся, и мне хочется того же, что и вам, но пока у нас есть немного срока помечтать.