Балы и приёмы сглаживали недопонимание между сёстрами, а ужин в поместье Вишевских сблизил-сроднил их и со стороны казалось, будто обе они, такие разные, являлись друг для друга не разлей вода: это и бала одной из причин, почему Михаил Григорьевич вдруг решил пригласить кузин к себе.

До самой полуночи в ворота имения Вишевских съезжались экипажи; в общей сложности было насчитано гостей в пятьдесят человек. Слуги и хозяева обивали ноги, встречая-привечая то одних, то других; каждого одаривали добрым словом, перед каждым стелились в уважительных комплиментах. Анна Васильевна с супругом и сестрой прибыли почти последними, так как путь их был не близок, а дороги, размытые дождём, весьма затруднительны. Елизавета Андреевна с наигранной улыбкой поприветствовала гостей: Анну Васильевну несколько сухо, зато с Анастасией Васильевной расцеловались в обе щёки и по всему было ясно, что чувства их искренние.

— Мы с Михаилом Григорьевичем так рады видеть вас в нашем доме. Как вы поживаете? Как ваша матушка? — спросила Вишевская, повторяя раз за разом нужную фразу.

— Маменька жива и здорова; в письме своём она шлёт вам тысячу горячих поцелуев и сокрушается, что не может приехать к вам. — живо отозвалась красавица Анастасия Васильевна, опередив старшую сестру, что в этот миг метнула на неё недобрый взор. который приметила Елизавета Андреевна. У младшей был довольно нежный-высокий голос, даже несколько детский, отчего люди, встречающие её впервые, удивлялись и посмеивались про себя, ибо немного нелепо выглядела взрослая, молодая женщина с тонким голоском ребёнка, но кавалеры находили его весьма кстати, в особенности в сочетании с сим милым лицом, окрылённого большими голубыми глазами, алыми устами и чистым белокожим лбом, на который мелкими прядями спадали белокурые волосы.

Елизавета Андреевна любила Анастасию Васильевну; вопреки ангельской внешности последней Вишевская не испытывала к ней зависти, тем более, что не завидовала никому и никогда, ясно веря в душе в своё истинное превосходство над другими женщинами, и именно сия уверенность передавалась остальным, пленяя их над величественной красотой.

— Наш дорогой кузен рассказал нам, что вы вместе уезжаете надолго в Европу и пробудете там не меньше года, — говорила Анастасия Васильевна, бредя мимо снующих гостей по залу под руку с Елизаветой Андреевной, — я и представить не могла, что Михаил возьмёт вас с собой в это дальнее путешествие. Обычно он отправляется один, полный дел да забот.

— Я сама настояла на том, ибо не смею, не могу оставаться без супружеской руки длительное время.

— Вы удивительная прекрасная женщина, Елизавета Андреевна. Я завидую вам и в то же время восхищаюсь безмерно. Вот бы и мне стать такой же как вы.

Вишевская с лёгкой улыбкой приняла комплимент как должное, через миг перевела взгляд на Анну Васильевну, которая в это время стояла в кругу дам из числа родственниц и что-то долго говорила им. Анастасия Васильевна тоже взглянула туда, где остановился её взор, немного призадумавшись, сказала:

— Не гневитесь. Наша Аннушка такая с детства: всегда всем недовольная, зато маменька её обожает и балует до сих пор, — вдруг вскинула руки куда-то в сторону, воскликнула, — а вот и Михаил Григорьевич с Александром Николаевичем!

Но Михаил Григорьевич и Александр Николаевич — супруг Анны Васильевны прошли мимо, словно не заметив присутствия дам. Они направились к длинному овальному столу, за которым играли в покер другие достопочтенные судари и молодые юнкера с едва пробившимися усиками. Вокруг них витал табачный дым, один из игроков — граф Долотов насвистывал тихо какую-то мелодию, внимательно разглядывая карты, что держал в руке.

— Мой король побил вашего вальта! — воскликнул граф и бросил свою карту на карту противника.

— Ещё не вечер, Василий Алексеевич, — отозвался князь Задойский, — один шаг — и мой туз разобьёт вас.

— Блестящий ход, Василий Алексеевич! — крикнул Вишевский Григорий Иванович, потягивая очередную папиросу.

Михаил Григорьевич склонился к уху отца, спросил:

— Где это вы, папенька, научились играть в карты?

Тот усмехнулся в усы:

— Ха, сын мой! Вы ещё многое обо мне не знаете.

Александр Николаевич незаметно дёрнул своего спутника за манжет правого рукава, шепнул так, чтобы иным не было слышно:

— Может. нам стоит уйти к другому столу? Тут общество стариков.

— Пожалуй, вы правы.

Молодые господа переместились в иной круг — как раз у окна между рядом колонн. Когда они пришли, в обществе молодых и среднего возраста сударей разогрелся тревожный спор: одни представляли общество традиционных русских ценностей, их оппоненты придерживались западных идей развития будущего. Говорил Иван Петрович Авдеев — двадцати пяти лет дипломат и просветитель, известный в широких кругах как яростный поборник либерализма и ненавистник славянского духа. Михаил Григорьевич никогда не пригласил бы его в свой дом, если бы ни отец, с которым Авдеев давно ведёт какую-то тайную игру, но Григорий Иванович — человек верных устоев, в душе ненавистник западничества, использовал его для своих, только ему известных целей, о чём Авдеев не смел догадываться в силу своего возраста и неопытности.

— Послушайте, господа! — парировал Иван Петрович, то и дело вскидывая голову, желая казаться выше и важнее. — Многие из вас и, даже более того, большинство здесь собравшихся годами проживают в своих дальних поместьях, страдая от скуки и лени, и не видя ничего, кроме собственного подворья и земли. Такие люди не ведают, как устроен мир, как живут в иных краях и странах. Вы думаете, везде одинаково? Как бы ни так! Мне пришлось объездить многие страны Европы, мои глаза видели их порядки, устои — и скажу я вам: мы сильно проигрываем европейцам.

— Вы так говорите, сударь, потому что желаете нам добра или же оттого, что преклоняетесь перед чуждым вам? Поймите: запретный плод всегда сладок и хорошо там, где нас нет, — ответил полковник в отставке, с большими седыми бакенбардами.

— Разве я могу желать зла своему народу, своему отечеству, стране, где я родился, вырос и живу? Да коль вы мне не верите, спросите вот у Михаила Григорьевича, — Авдеев махнул рукой в сторону Вишевского, — он-де всё расскажет, так как бывал во многих странах.

Несколько пар глаз уставились на Михаила Григорьевича; тот не заставил себя долго ждать с ответом.

— Да, вы правы, Иван Петрович, я действительно объездил почти весь свет: бывал и в странах Востока, и в Европе, видел людей различных языков и вер, но одно скажу точно — где бы я ни был, меня всегда тянет домой, в нашу родную русскую сторону. Сколько я бываю дома, можно пересчитать по пальцам, оттого Россия ещё дороже стала для моего сердца.

Серо-зелёные глаза Авдеева расширились от удивления — он хотел заполучить поддержку своим словам, но получил совсем иное.

— Господи, Михаил Григорьевич, да разве о земле я веду толки? Земля наша и вправду богата и прекрасна, но что сказать о людях, населяющую её? Сколько лет минуло с отменой крепостного права? А ведь простой мужик тоже человек, ему также хочется свободы и спокойствия. Разве вы не видели, как живут люди в Европе? Они свободны, счастливы и потому легки в общении.

Кто-то кашлянул, иные зло взглянули на Ивана Петровича, полковник хотел было что-то сказать, но передумал, понимая, что дело может дойти до дуэли, а рисковать в сей момент, когда хозяева были столь щедры, не хотелось в силу моральных устоев. На помощь отставному вояке вновь пришёл Вишевский:

— Я многое видел, как уже было сказано ранее, но в Европе как и везде, как и у нас есть свои дела и заботы, свои проблемы в обществе. И разве вы, сударь, станете утверждать, будто во Франции или немецких землях нет ни одного нищего, бездомного, сироты?

— Бедняки и сироты есть везде, тут вы правы. Но одно дело, когда эти несчастные защищены законом, другое дело, когда этот самый закон порушают в угоду сильным мира сего, — высказал Авдеев.

— Не желаете ли вы сказать, что там, в других странах, лучше, нежели у нас? — не удержался от негодования Александр Николаевич.