Стоит сказать несколько слов о Марфе Ивановне, кою не любил Григорий Иванович и над которой часто потешались его родственники. Марфа Ивановна Тишинёва была старшей дочерью помещика Тишинёва Ивана Ивановича. С детства обладая недюжинной фантазией, приводя своим странным поведением в негодование всех родных и близких, Марфенька старалась казаться лучше, нежели была на самом деле; с раннего утра и до вечера она проводила часы в уединении, гуляла по саду, пристально, любознательно осматривая каждый цветок, каждый куст, росшие вокруг небольшого, но добротного дома — типичным для всех небогатых помещичьих родов. Помимо неё у родителей было ещё трое дочерей и два сына — их-то и обожали мать с отцом, особенно души не чаяли в средней дочери — самой красивой, ласковой, привязанной к матери. Марфенька же оставалась за бортом родительского тепла; ей давали образование, дарили одежды и подарки, даже брали на прогулки и отдых, но любовь проходила мимо неё и, непонятая самыми близкими людьми, теми, кто составлял главную основу её бытия, девочка старалась всеми правдами и неправдами заслужить родительское сердце, их безграничное доверие и всетёплую поддержку. Летними днями она собирала цветы и дарила букет матери, в холодную пору старательно рисовала портреты родителей, сестёр и братьев, но вместо похвалы или же единого милого слова слышала только:
— Марфенька, не мешай, иди лучше поиграй в куклы, которые привёз для тебя отец.
Девочка, потупив взор, отправлялась к себе. Рисунки тут же были сложены в дальний ящик и опять одно одиночество, а из гостиной до её слуха доносились знакомые голоса — то маменька весело о чём-то рассказывала своим младшим дочерям. У Марфеньки, вопреки всему, не развилась ненависть или зависть по отношению к сёстрам; она была довольно отходчивая, незлопамятная: сие черты присущи лишь добрым, высокодуховным натурам, и она, ещё более отдаляющаяся от домашнего мира, уходила в мир грёз и сказок.
Когда пришла пора свататься, Марфенька с тяжёлым сердцем замечала, что все кавалеры отдавали предпочтение её сёстрам, на неё же никто не обращал внимания, будто и не видели в толпе юных прелестниц. Одна за другой выходили сёстры замуж: больше всего повезло младшей — красавице Софии, которой предложил руку и сердце граф — мужчина немолодой, но довольно привлекательной наружности; почуяв выгодную партию, Иван Иванович дал положительный ответ и вскоре молодожёны уехали в Москву, где предавались праздности в роскошных салонах. Следом за сёстрами свои жизни устроили братья: один стал офицером, другой служил в коллегии адвокатов — судьба благоволила им в их начинаниях. Оставалась лишь Марфенька: некрасивая, чуть полноватая, маленького росточка — такая, знала мать, не привлечёт внимания завидного жениха, но всё же она являлась её дочерью и ей, как родительнице, становилось невыносимо видеть, как некогда жизнерадостная девочка превращается в унылую девицу, с тоской сидящую всё время у окна, всматриваясь мутным взором в привычный, постоянный мир. Обговорив с женой дело Марфеньки, Иван Иванович принял решение отдалить от себя дочь, выделив ей в полное управление небольшое поместье, где она сможет построить жизнь так, как желает её душа.
Искренне поблагодарив отца за столь щедрый подарок, девушка, превратившись разом из Марфеньки в Марфу Ивановну, отправилась в своё поместье, насчитывающее двести крестьянских душ. Там же, посреди заливных лугов и берёзовой рощи, притаился барский дом — весьма скромный, одноэтажный, с резным широким крыльцом, однако внутри он выглядел куда лучше, нежели то казалось со стороны. Комнат в доме было пять, не считая гостиной и обеденного зала; мебель, густо покрытая сероватой пылью, оказалась довольно добротной, сделанной на совесть умелыми руками. В каждой комнате располагалось по три окна, и яркие лучи солнца густым потоком освещали сие скромное, но приятное убранство.
В своём начатом поместье Марфа Ивановна зажила счастливее прежнего. Из всех родных к ней изредка заезжала мать да ещё Елена Степановна, тогда только вышедшая замуж за Вишевского. Между двоюродными сёстрами завязалась если не дружба, то искренняя привязанность: обе они — тихие, скромные, обожали неспешные прогулки, затяжные чаепития и игры в карты, когда никто не мог потревожить их покой. Елена Степановна, вопреки мнению большинства, с долей теплоты относилась к кузине, которую в душе жалела и старалась хотя бы изредким своим присутствием скрасить её одинокую, затворническую жизнь. Домой к себе Вишевская не приглашала и не звала Марфу Ивановну, ибо опасалась гнева мужа, зная, что тотс первой встречи не взлюбил Тишинёву — а после питал к ней чуть ли не ненависть, однако, супруге ради её же спокойствия разрешал ездить к двоюродной сестре и так Елена Степановна стала частой и единственной гостьей в маленьком имении Марфы Ивановны.
После рождения первой дочери и последующей её скорой кончине Вишевская на время заперлась у себя, целыми днями просиживала на постели, ни с кем не желая видеться, так в одиночестве, в тишине оплакивая столь страшную потерю. Григорий Иванович грустил по дочери не меньше супруги, но у него были дела служебные, встречи и приёмы, оттого он и держал себя в руках, оплакивая потерю в тайниках своего сердца. Дабы хоть как-то помочь Елене Степановне оправиться по смерти дочери, он повёз её на Кавказ, а жена слёзно умоляла взять с собой Марфу Ивановну, Вишевский согласился: разве мог он ответить отказом любимой женщине после всего пережитого? Так, Марфа Ивановна побывала на лечебных водах Кавказа, её даже брали в Париж — именно там барыня Тишинёва впервые познакомилась с кавалерами, которые по чувству долга и по врождённой галантности приглашали её на танцы: никогда ещё Марфа Ивановна не была так счастлива, а Париж оставил в её душе лишь тёплые, нежные воспоминания.
Шли годы, быстротечно уходила-утекала молодость — как песок сквозь пальцы; за спиной остались детские обиды, ревность и страх одиночества, Марфа Ивановна с достоинством встретила старость в тени маленького дома, который благодаря её старательной руки превратился в уютный, милый мир.
Вслед за старостью к Марфе Ивановне пришла открытая-страстная религиозность. Первым делом барыня превратила некогда маленькую библиотеку в молельную комнату: со всех сторон на входящего взирали с высоты нездешнего, духовного мира Лики Господа, Богородицы и святых — строгие или кроткие, и очи их будто вглядывались-всматривались в молящего, словно видели все его грехи — тайные или явные, вольные и невольные. Помимо прочего, барыня с головой ушла в дела религиозные. Стараясь стать истинной христианской, она чуть ли ни ежедневно посещала богослужения в маленькой церкви на краю деревни, часто ездила на богомолье по святым паломническим местам, одаривала нищую братию у паперти, не проходила мимо калик перехожих, сирот и обездоленных, из-за чего при её доме часто останавливались, а подчас и проживали долгое время юродивые, бездомные, сироты, изгнанные из жилищ отцом ли, мужем ли несчастные женщины, иногда с младенцами на руках. Дворовые слуги злились в сердцах на барыню, хватались за волосы, когда какой-нибудь юродивый не начинал корчить лицо, издавать странные звуки или калика перехожий перед дорогой в благодарность за пищу и кров не украдёт что-нибудь в амбаре.
Марфа Ивановна не видела или не желала видеть безобразия, творимые многочисленными гостями. Она была счастлива видеть себя благодетельницей сего бедного люда, она хотела чувствовать себя нужной в этом мире, дабы знать, что не зря жила на этом свете. Когда, а бывало сие довольно редко, двор пустовал, барыня слонялась из угла в угол, ей нечего было предложить, некому сделать добро. В этом желании она часами проводила в молельне, читала вслух своим слугам Евангелие, а во время церковных праздников ездила по своей вотчине и одаривала ребятишек подарками.
Не смотря на чудаковатость барыни Тишинёвы, крестьяне искренне любили её, для них она являлась идеалом духовной нравственности, чуть ли не святой, а всякого, кто нелестно отзывался о Марфе Ивановне, крепостные готовы были поднять на вилы: так произошло однажды с Вишевским, что смел неумело подшутить над родственницей жены, в конце он чуть ли не лишился жизни, не подоспей вовремя сама Тишинёва. После сего происшествия Григорий Иванович ни разу не переступал порога дома барыни, а та перестала навещать Елену Степановну в их родовом имении.
