— Знаю! Отчим читал мне из Библии… а потом перестал…

— Что-то случилось?

— Не важно, что случилось… Ты меня не осуждаешь?

— Нет, я тебя не осуждаю. Клянусь чем хочешь. Я просто не понимаю.

— Тогда я тоже не понимаю, о чем ты спрашиваешь.

— Но ты любишь Алену…

— Ты тоже ее любишь.

— Вика, осторожнее! Прошу тебя… Это разные вещи.

— В чем-то разные, а в чем-то одинаковые. Мои чувства и твои чувства — они ведь не земля и небо, правда? Ты любишь Алену. И при этом ты не против того, чтобы мы с нею были вместе. Так?

— Совершенно не против.

— Прекрасно! Но быть не против — этого мало. Ты рад, что она со мной? Поверь, этой ночью ей было очень хорошо. И я говорю не о простом удовольствии, которое мы получили друг от друга. Секс и так отличная штука, но бывают моменты, когда все чувства, ради которых ты живешь, немеют в тебе, как отсиженная нога, а на их место приходит то, с чем ты не можешь ни ужиться, ни расстаться по собственной воле, и тогда его трудно чем-нибудь заменить… Алена была счастлива. А сейчас ей очень, очень спокойно. Впервые с той минуты, как я ее встретила. Возможно, впервые за долгое время. Ты рад этому?

— До тех пор, пока я не увижу ее своими глазами, поверить в спокойную и умиротворенную сестренку мне непросто. Разве что вы, девчонки, еще и экзорцизмом там занимались помимо прочих аттракционов.

— Экзор… цизмом… — с подозрительным интересом повторила Вика.

— После растолкую, — поспешно откликнулся я. — Но, если ты не ошибаешься, и если хотя бы парочка перепуганных бесов покинула мою сестру, не выдержав твоей конкуренции, то, конечно, я этому рад.

— Чудесно! — удовлетворенно заявила девушка. — А все потому, что ты любишь Алену. Вот и Алена тоже тебя любит, и она не против того, чтобы мы с тобой сошлись. Так же, как и ты на ее счет, она будет только рада, если тебе придется по душе все то, что я могу дать.

— Вика, с Аленой все сложно. Она сама за себя скажет, если понадобится. Давай оставим Алену в покое и будем говорить о тебе… Итак, ты любишь Алену…

— О, боже! — Вика прихлопнула себя по чему-то, чего нельзя было различить из-за спинки кресла, но вышло довольно звонко. — Дима, по-моему, мы запутались. Дай-ка, я попробую сама задавать себе вопросы и сама стану на них отвечать, — возможно, так получится быстрее… Итак, я люблю Алену. Видимо, именно здесь у тебя что-то не складывается… От этого и будем плясать. А теперь викторина — спрашиваем и отвечаем… — Вика, дорогая, привет! Позволь сразу к делу. Можешь ли ты любить Алену и при этом болтать с Димой о всякой всячине? — Да, конечно! Почему бы нет? — Вопрос посложнее. В силах ли ты любить Алену и разрешить Диме… только не падай в обморок… пощекотать твои пятки? — Без проблем! В любое время. — Кто бы сомневался! А способна ли ты все так же любить Алену и, не переставая любить ее ни на одну секундочку, поиметь Диму прямо сейчас и по полной программе? Подумай хорошенько… — А как же! Спору нет, я немного утомилась от болтовни, но все еще не потеряла надежды… Остались еще вопросы?

— У меня имеется! Можем ли мы извлечь какой-то вывод из этого интервью?

— Безусловно! Каждый вопрос состоит из двух половинок. Каждый ответ связывает их воедино. Потому что внутри вопроса нечему сталкиваться, нечему противостоять. Все, что в нем есть, это две мои части — правая и левая, если хочешь. Как две руки, две ноги, две ягодицы, в конце концов. И все на своем месте: там, где и положено. Напротив, останься я нечаянно только при одной из таких частей, было бы по меньшей мере неудобно.

— Мне видится некий изъян в твоем рассуждении…

— Да где же? Нет никакого изъяна! Представь мою задницу без одной половинки. Понравилась бы она тебе так же, как нравится сейчас? По лицу вижу, что нет: отними у нее часть, и ты даже жопой ее не назовешь, не говоря уже о более нежных прозвищах…

— Нельзя ли, наконец, каким-то образом перейти от частного к целому?

— Как раз перехожу. Я как таковая, я — целиком, нравлюсь тебе по той же причине. Я складываюсь из разных частей. Или разделяюсь на разные части — тут как посмотреть. Но найди хоть одну, которая не вязалась бы с остальными. Не сможешь, как ни старайся. Если во мне что-то имеется, значит, оно существует со всем прочим в полном согласии…

— Это же относится и к твоим поступкам?

— К ним — раньше всего. Я бы не стала левой рукой совершать то, чего бы, при случае, не совершила правой, пусть, на первый взгляд, я и делаю ими совершенно непохожие вещи. Просто мне так удобнее… Возможно, тут и кроется то, что тебе не понятно, но именно это тебя во мне и привлекает.

— А все хорошее в тебе находится справа или слева?

— Дима, я же только что про это говорила. Еще вкус во рту сохранился… Если плохое и хорошее, по-твоему, противоположны, то мое правое и левое — всего лишь две стороны одного и того же. Если плохое и хорошее нельзя совместить, то с правым и левым все наоборот — без них не сложится ничего, что можно назвать целым… Улавливаешь, о чем я?

— Не сказал бы, что мы мыслим на одной волне…

— Ладно, а так? Целое — круто, не целое — отстой… Просек фишку? …Короче, вот тебе мое последнее слово. Что бы я ни делала, все это хорошо. Так понятно?

— Всегда? Нет, я услышал: ты во всем поступаешь хорошо. Но всегда ли?

— Вот это правильный вопрос, — Вика на мгновение опустила глаза. — Нет, не всегда. Только последние два года…

— Довольно солидный срок, как по мне. Некоторых хватает едва на шесть дней, а шуму потом до конца света не оберешься… И как же ты определяешь, что поступила хорошо, а не как-нибудь иначе?

— Чувствую, конечно.

— Чувствуешь? Однако словами объяснить не в состоянии?

— Хорошее не нуждается в объяснениях. Оно очевидно: как солнце в небе, как вода в роднике, как спелая ягода на ладони… Хорошее узнается во всем, и, даже если, на чей-то взгляд, оно ведет себя странно, — скажем, глушит горькую от зари до зари и мочится в подъезде, — мы все же его чувствуем. Понимаем, что так все и должно происходить, что только так хорошему и положено существовать в эту самую минуту.

— Все, умываю руки! Подобные притчи моему бедному разуму неподвластны… Но это не твоя вина. Похоже, дело все-таки во мне.

— А что не так с твоим разумом?

— Мы слишком разные, родная. Твой собственный путь прям и широк. Каждый шаг уверенно продвигает к цели, словно некий заботливый провожатый ведет тебя за руку. Или же невидимые рельсы направляют всякое твое движение… От последнего сравнения несколько отдает трамваем, но ты же понимаешь, как трудно бывает подобрать удачное сравнение.

— Дима, я бы возразила, но тогда мы снова будем говорить обо мне. Хотя, с другой стороны, я вовсе не уверена, что ты сейчас ко мне обращаешься… Так что, прости, насчет твоего разума?

— В отличие от тебя во мне отсутствует какой бы то ни было стержень, за вычетом того единственного, что одним своим концом поддерживает мою голову, а на другом вполне мог бы продолжаться хвостом, если бы внешние признаки всегда отвечали внутренней сущности. Я не верю в первооснову, не верю в божественную искру: я не вижу их ни в себе, ни в других. Все что я вижу — это множество милых, красивых людей, которые ходят туда-сюда по бульвару, гордо выпрямив спину и грациозно отмахивая руками: так, что в каждом отдельном взмахе, таком естественном и привычном для нашего глаза, проглядывает не изжитая до сей поры четвероногая натура…

— Понятно, мой хороший… Продолжай, я здесь…

— Что тебе может быть понятно, малыш? — опомнившись, я со смущением посмотрел на Вику, которая, подперев ладонями подбородок, приветливо взирала на меня из синих сумерек, декадентски курящихся язычками табачного дыма.

— Пожалуй, только одно и понятно. То, что ты говоришь уже совсем о другом: не о том, с чего мы начали. Но тебе хочется это сказать, вроде того как недавно хотелось пощекотать мои ноги. Говори, не останавливайся. Я могу не понять, но готова послушать…